«Реальна угроза поглощения Китаем большинства российских
пространств, потому что противостоять желтому дракону
нечем. Где искать противовес этой экспансии? »
Газета «Южный край» 12 июня 2017 года.
Константин Спафарий, посланник царя Федора Алексеевича в Китай, возвратился из Поднебесной со странной русской рукописью. Он нашел ее в таможенной избе у ворот Канбалыка, где ждал императорского разрешения на право предстать перед его высокие очи. Тягучими декабрьскими днями в Китае Спафарий, дабы не терять времени, изучал окрестности столицы, а однажды вечером прямо в избе, за пучком струганных лучин, и обнаружил рукопись.
Несколько дней московский посланник читал труд незнакомого предшественника, и когда грянул час дипломатического приема, он уже был во всеоружии, ибо в старой рукописи перечислялись все препоны посольского дела в Китае. Записки помогли Спафарию удачно обойти возможные неприятности и исполнить волю Московского государя Федора Алексеевича.
По возвращению в Москву и после отчета по Посольскому разряду, Спафарий испросил монаршего соизволения отправиться ради отдыха на родину, в Валахию. Получив таковое, он упрятал канбалыкскую рукопись в дорожную шкатулку и отбыл к югу.
Однако приставленный к сановнику посольский дьяк очень удивился, когда Спафарий велел отклониться от дорожного предписания и заехать в порубежную крепость Валуйки. Это самый южный фас тогдашнего Московского государства, знаменитая Белгородская засечная черта.
Стоял спелый август, самый порог осени. От Оскола к сановному поезду приставлена казачья стража, есаул со служивыми в четырнадцать глаз стерегли окрай дороги вдоль всего околоречного пути. Валуйки встретили Спафария церковным звоном по случаю медового Спаса, и сам воевода Григорий Дмитриевич Кобяков распахнул перед ним свой терем.
Но времени у Спафария на разносолы не было, и он, после штофа медовухи, попросил воеводу устроить ему встречу с Федором Исаковичем Байковым.
Начальник крепости нисколько не удивился такой просьбе, потому что именно Байков в порубежье имел славу крупного государственного человека. «Да только, — посетовал Кобяков, — нет ныне Федора Исаковича на Волуйке. Все лето живет он на своей пасеке, в Полатовом городке. Это вам назад, как есть возвращаться. Да тут недалече, дюжина верст всего. Только ведите себя сторожко – там места глухие, раскольничьи».
Мог бы и не предупреждать. Время тогда было такое – Россия еще не оправилась от церковного раздрая — в ином городе приходской иерей поет славу Богу по никоновскому образцу – в другом местный поп расшибает лоб с двоеперстным крещением. Военные команды рыщут по городам и весям – сурово секут раскольников – да кто ж на Руси кнута боится?
С тем же оскольским конвоем повернул Спафарий назад, к северу. Чуть влево отклонились от Оскола, пошли по глухим лесным просекам. Карета скрипела, закатываясь высоким узорным колесом в дорожные ухабины и кони то и дело рвали жилы, приседая в натугах на задние ноги. Кучер притих, давая коням волю выбирать шаг.
К вечеру добрались до Полатова-городка. Солнце уже зацепилось за новенький крест деревянной церквушки и рябой пастушонок-свинопас тоненькой хворостиной указал:
-Вона теремок колдуна Исайки. Тока собаку там не дразните, а то она пчел растревожит. Злючие – жуть!
С опаской подъехали к «теремку». Хороший дубовый дом на самом краю единственной улочки городка. Невысокие ворота со столбами . тесанными в виде бородатых лесных леших. Калитка вровень с воротами и с ручкой на манер древесного корня.
На улочке пусто.
Спафарий выбрался из кареты, размял члены и опасливо застыл, не успев распрямиться.
Прямо перед ним невесть откуда появился громадный дымчатый пес. Он прикрывал путь к калитке, хотя озлобленности в нем не было.
И пока кучер с козел приноравливался, как бы потянуть собаку кнутом, калитка приоткрылась.
Вышел похожий на лешака мужик. Стал, подпер столб и стало трудно отличить изваяние от живого бородача. Потер переносицу и скрипуче спросил :
-Н-ну?
Спафарий распрямился, отряхнул кафтан:
-Федор Исаакович, сын Байков?
-Н-ну!
Спафарий опасливо поглядел на собаку:
-Пригласил бы в дом, хозяин.
Леший перемялся с ноги на ногу:
-А я тебя звал?
На улице стали появляться зеваки. Сельский малолеток-дурачок в рванье потянул Спафария за полу кафтана:
-Дай пряник, ухажор!
Кучер потянул мальца вдоль спины кнутом. Тот взвыл, сел рядом с собакой и высунул язык. Вельможа заторопился, увидев в конце улочки священника в черной разлетайке. Начинать с ним прю о вере не хотелось. Спафарий пристально глянул в глаза лешаку и внятно сказал:
-Привет из Канбалыка.
Тонкой холеной рукой лешак взялся за корень калитки, повернул его:
-Заходи.
Ухоженное подворье со службами, по дальнему краю полянка с высокими грибками-ульями. Там два пасечника чадили дымарями.
Высокое крыльцо с узорными столбиками перил, деревянным кружевом придверных косяков. Дальше – комнаты по обе стороны прохода, прямо – теремная горница. На полу дерюжные коврики, по восточной стене – иконы.
Крепкий дух мореного дуба. Все добротно и обстоятельно. Хозяин плотно сел в деревянное кресло с высокой спинкой, кивнул головой на другое, по ту сторону невысокого стола с подсвечником на три лапы:
— Сейчас служка медку поднесет. Так Канбалык, баешь?
И Спафарий заговорил. Он рассказал о своем посольском деле в Китай и о том, как в таможенной избе нашел рукопись Федора Исааковича. Вельможа достал из дорожного баула старые бумаги и развернул их на столе. Лешак щелкнул пальцами, служка сдвинула в сторону чашки с медом и от фитилька зажгла все три восковые свечи.
Сумрак сразу сгустился в горнице и запахло ладаном. Федор Исакович брал по одному листы, разглядывал их на свету и на просвет:
-Так что тебе непонятно, Константин Стефанович? Я все ровными русскими буквами написал. А оставил записки в таможенной избе затем, что прятал от китайских чиновников. Уезжал столь скоро, что извлечь записки никакой возможности не было… Мне ведь тогда от богдыхана письмо передали для Алексея Михайловича. Привез то письмо на Москву – а там его прочесть некому. Вот и попал я в царскую немилость – он меня и низверг назад, на Валуйку. А семь лет назад, по зрелости лет, оставил я службу и перебрался сюда, в Полатов-городок. Живу бобылем, но с прислугой. Осталась отрада – пчелы да мед. А тебе-то что до меня, господарь?
Спафарий мягко повел языком по краю сладкого от меда уса досадливо развел руками:
-Через тридцать с лишним лет нашли толмача – прочли богдыханово послание. И тут же поручили мне посольское дело в Китай. Там твои бумаги мне крепко помогли. Да вот незадача, Федор Исаакович – не закончена твоя запись. А я хотел ее в Европе на латынь перевести да тиснуть в типографии. Там ведь, в Европах-то, и поныне про Китай сказки рассказывают.
-Да я уж позабыл все..
-Э –э, нет – протестующее поднял руку Спафарий. – Мне вот непонятна история твоего посольского батюшки Иллариона и буддийских монахов. В записках все обрывается на том, что его позвали в монастырь для знакомства. Чем там все закончилось?
Байков коротко дунул на свечи. Окна белесыми пятнами выдавали за окном ночь.
-Поздно теперь. – Сказал хозяин. – Тебе постель в почивальне. А людям и караулу спать за домом под навесом. Ты теперь отдохни, а я пройду в светлицу и напишу пару страничек в концовку рукописи. Утром соберешь все вместе – да и поняй с Богом. Только вот незадача – бумага у меня старая, в дырах. Нет ли у тебя двух листочков? .. Вот и добро. Покойной ночи тебе, господарь.
…Поутру продрали горло петухи — разогнали бесов, разбудили солнце. Спафарий проснулся бодрый и здоровый, пощурился на золотое окно. Потом скосился на стол. Несколько белых листочков аккуратно лежали рядом со старой рукописью.
Еще только начал одеваться – вошел рябой служка. Отвесил поклон:
-Боярин велел кланяться на дальнюю дорожку. А сам он теперь на лесной деляне – валежник на дрова миру отмеряет. Велел не дожидаться…
И поставил на стол глубокую деревянную плошку с медом. Рядом поставил кувшин молока и положил небольшую краюху ржаного хлеба.
-Ступай! – Спафарий прыгал по горнице, норовя попасть ногой в штанину панталон (чертов европейский костюм, кой дурак делает модой носить его при дворе?), потом затянул тесемку на голом животе, сел к столу. Потянулся было к краюхе, но любопытство пересилило — взял бумажный лист.
Выведенные ровным почерком привыкшего к письму человека, там лежали строки новых записей Федора Байкова. Спафарий забыл и про рубаху, и про мед, и про все на свете.
«Како шли мы посольством от государя Алексея Михайловича к богдыхану в Канбалык, — читал Спафарий, — тако в землях Башкирцев вселился бес в нашего попа Касьяна. Сподвигся Касьян в никонианскую ересь и хотел к присяге по новому образцу принудить меня, посла, и людишек моих.
Ну – мы Касьяна и выгнали взашей.
А быть попом велели дьяку-чернецу Ларивону. Этот Ларивон в Писании ушлый и волосьми длинен, как всякий духовный. Потом в Кяхте у тамошнего епископа Михаила рукоположили Ларивона по древлему уставу, да с тем и пришли к воротам Канбалыка.
Как уже писал я – заключили все посольство под стражу в таможенной избе до особой воли богдыхана. Хотя ходить не лишали, а позволяли бродить окрест.
Мовы мы их китайской не разумели, но вот скоро Ларивон привел монгольца и монголец тот на все языки горазд. Но китайского нам не раскрыл в испуге перед бамбуковыми палками.
И тот монголец просил моего позволения для Ларивона сходить с ним в монастырь-дацан познания тибецкой веры ради. Я отказал, но Ларивон уверил в своей твердости православной и пользе для посольства от его хождения в монастырь затем, чтобы уличить лжеверие их.
Я отпустил, а через две недели Ларивон вернулся. При посольском стряпчем и монгольце я учинил Ларивону спрос под присягой.
И вот что он поведал.
У них-де, тибецев, многое устроение по християнскому духу. И храмы золочены, и молитвы долги, курение кадильное. Шесть дней постигал я их устав монастырский, а на седьмой призвал меня перед собой настоятель — лама по ихнему. Желтыми ризами повит, спросил он меня, Ларивона:
— Нашел ли различия в наших верах, пришелец?
Ответствовал я, что почти нет. Что любовь и добро одинако обитают в наших монастырях и сердцах и делить нам нечего, а токмо едино укрепляться в Боге.
И долго лама спрашивал жизнь наших монастырей и мира православного. Потом сказал:
-И впрямь веры похожи. Но вот скажи мне, пришелец – а какие единоборства укрепляют православных монахов?
И я растерялся было. За неделю видел упражнений их с длинными палками и ножами. Но почитал за глупую забаву. Но лама назвал единоборства сутью тибецкой молитвы. И я не нашелся, ответствовав с поклоном:
— Нет в наших монастырях единоборств, владыка.
Но лама не поверил, перебрав четки:
-Не бывает так, монах! – сурово на меня надвинулся и поднял руки. Думай!
И тогда я взял на себя грех. Я сказал:
-Есть у нас одно единоборство. Если тебя ударили в левую щеку – подставь правую.
И долго молчал лама и монахи. Потом лама спросил смиренно:
-А дальше?
-А дальше – победа, — осмелел я.
Лама больше еще потух и спросил еще тише:
-Всегда..?
-Всегда! – уже твердо сказал я, почуяв присутствие Господне.
Лама руки уронил и опять надолго замолчал. Потом ласково глянул на меня и признался:
-Ваша вера сильнее. Всякие единоборства тут бессильны.
С тем лама и отпустил меня.
И монголец подтвердил Ларивоновы слова, а я хотел занести их в свои записки. Но через час наше посольство грубо выставили из таможенной избы, нас втолкнули в наши же дорожные дрожки и под строгой охраной выпроводили до Кяхты.
На Москве Ларивона заключили в кандалы за самосвятство. А меня государевым указом водворили на валуйское воеводство опальным порядком»
Спафарий дочитал и с удивлением обнаружил в руке кусок горбушки в меду. За чтением слопал всю плошку.
Вельможа присовокупил свежие странички к старой рукописи, закатал в трубочку и обвязал льняной тесемкой. Потом вышел в полутемный коридорчик принес оттуда огарок горящей свечи. Неторопливо и привычно из коричневого сгустка сургуча выплавил на веревочку кляксу печати и точным движением приложил к ней печатку своего роскошного перстня.
Отныне рукопись Байкова становилась государственным документом.
Спафарий снял со спинки кресла свою белую рубаху в кружевах и начал облачаться в кафтан. Через полчаса на крыльцо вышел бодрый и строгий вельможа в европейском платье и громко хлопнул в ладони:
— Лошадей, челядь!
Забегали, засуетились по двору дорожные люди, оскольская охрана сверкнула на солнце бердышами,
Скоро из ворот двора отставного посла выпорхнула шестерка лошадей Спафария. Колесная спица светлого лака на миг мелькнула, блызнув по лицу одинокого человека у калитки и деревянный стук сочлений дорожного экипажа скоро затих за лесным поворотом.
Человек отряхнул черный подрясник и сказал, подняв лицо к небу:
— Опять робость одолела, Господи! А вот хотел государеву человеку ябеду подать на Байкова.
Широко перекрестился человек и пошел прочь.
* * *
Утверждают, что спустя год Записки Федора Байкова были изданы в Европе и пользовались большим успехом у читателей. Об этом есть запись в словаре Брокгауза и Ефрона. Но мне найти следов этого издания не удалось.
Зато в 1862 году в «Древней Вивлиофике» у издателя Сахарова к книге «Сказания русских людей» записки эти помещены полностью причем помечено, что странички с описанием путешествия отца Иллариона в буддийский монастырь есть поздняя вставка.
Хотя выполнена она, несомненно самим автором «Записок» Федором Исаковичем Байковым.
г. Бирюч,