(продолжение)
«ИЗ ПЛАМЯ И СВЕТА РОЖДЕННОЕ СЛОВО»
(о природе в русской поэзии)
Природа русская, какое волшебство в тебе, какая сила! Как любит твои просторы, твои леса и реки, твои небо и землю конь русской поэзии. О, конь мой летучий, конь сказочный-огневой, куда ты мчишься? Али не ведаешь, какой разбой творится на Руси, и всё летишь земли не чуя. Ах, друг сердечный, ты говоришь, что не всё разбой да визг, а есть и горнии луга, ключи и леса русской поэзии. Русский стих звучит не умирая… Ну так поехали.
Синеют горы: Бештау, Машук… Что за всадник в белом картузе скачет по горной тропе? Знойное небо над головой, над далями — до самых белоснежных гор слепит глаза. Ни единого облачка. Любимый Кабардинец привёз его на полянку на склоне горы. И здесь его убили! И содрогнулась «равнодушная» природа: налетела буря, смяла кусты, всклубила пыль. И что-то тёмное нависло над Машуком, загрохотало, засверкало, засвистало: вода и ветер обрушились на участников дуэли. А на траве, под струями дождя, лежал мокрый, убитый Лермонтов. И конь его сиротливо ржал и вздрагивал от раскатов грома… Природа бурей ответила на убийство Лермонтова и сокрушенно оплакивала своего любимца, знавшего как чувствует себя «малиновая слива под тенью сладостной зелёного листка», и как «пустыня внемлет Богу,» и как «звезда с звездою говорит».
Где это видано, чтобы природа убивалась о поэте? На Руси так! Поэт и природа слышат и понимают друг друга — едино они совершают свой подвиг перед Богом. С каких же пор это повелось? О, давно, со времён Киевской Руси.
Конь мой долгогривый, помчим на Киевскую Русь! Слышишь гул конницы? Это витязи князя Игоря скачут на половцев. Но природа предостерегает князя Игоря: «Солнце ему тьмою путь заступаше; нощь стонуще ему грозою птичь убуде; свист зверин въста близ. Див кличет…»[1]
И вот Игорь побеждён и пленён. Природа сочувствует ему и хочет помочь. «Уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земле преклонилось». «Дятлы стуком путь к реке кажут, соловьи весёлыми песнями рассвет вещают».
И Ярославна, жена Игоря, плача, вопрошает солнце как разумное существо:
Светлое и трисветлое солнце!
Всем тепло и красно еси!
Чему, Господине, простре горячую
Свою лучю на лады вои…
Древнерусский поэт глазами и ушами всей природы следит за своим героем. И говорит «Слово» голосами природы. Поэтический гений Древней Руси задал тон всей последующей русской поэзии. Природа разделяет с человеком его судьбу, судьбу воина и поэта, сеятеля и молитвенника — вместе с ним страдает и радуется.
Шли века. Новые удары обрушивались на Россию, на людей, на её природу. О, конёк мой быстроногий, не скачи так шибко: уж промелькнули татарские орды, прогремели баталии Петра Великого, отшумела Бородинская битва. И новые её поэты снова могли прислушиваться к задушевному голосу природы. Пушкин и поэты его времени увидели природу столь значительной, что иной раз она как-бы вытесняла человека. В самом деле, в пушкинском стихотворении «Буря мглою небо кроет» не няня главный герой и не автор, а именно сама буря — настолько ощутимо её присутствие.
У Лермонтова природные явления олицетворяют самые сокровенные, самые глубокие движения человеческой души.
Ночевала тучка золотая
На груди утёса великана…
Легковесная тучка ничего не обещала великану. А великан в каком-то давнем-давнем, застарелом своём горе — разбудила его тучка, «задумался глубоко и тихонько плачет он в пустыне», безутешный. Она не виновата, но разве и он не прав? Жаждет он любви и готов поверить даже мимолетному намеку на неё. Сколько здесь и человеческого и вселенского!
О, конь летучий, отдохни: смотри какое поле, какое множество цветов, какой простор! Что за страна? Да та же всё Россия — век XIX уже. О, русские Баяны, как своеобычны вы и как едины в одном — в слиянии с природой, с мирозданием.
Я долго стоял неподвижно,
В далекие звёзды вглядясь, —
Меж теми звездами и мною
Какая-то связь родилась.
Это А.А. Фет. Любовь к звёздам пронизывает всю поэзию Фета. И ещё одна черта отличает его творчество: человеческое у него настолько связано с природным, что трудно различить, где кончается одно и начинается другое. Похожее и у Бунина:
Ты раскрой мне природа объятия,
Чтоб я слился с красою твоей!
У русских поэтов природа сама поёт и говорит в словах и звуках стихотворной речи, сама протягивает руки к поэзии, животворя её: природа создаёт поэтов, а поэты — свою особую природу. И глас Божий слышен в природе благодаря поэтам. Но у русской поэзии есть ещё и другая миссия в отношении природы: высказывать её нужды, беды, её трепет и жажду бытия, жажду солнца и Неба. О, природа внемлет Богу! Но она не может высказаться перед Богом и людьми. И тут ей подаёт руку поэт, он дерзает говорить о ней с Богом. Он жаждет Вечного и природу возводит в Его чертог.
… Так связан, съединён от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества…
Скажи заветное он слово —
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его.
Это, как повеление Божие, чутко улавливал Ф. Тютчев. И, уже в нашем веке, веке катастроф и революций, погибший от рук большевиков, Н.С. Гумилёв. В стихотворении «Естество» он прозревает, что мы должны обрести бессмертие не в своей эгоистической обособленности, а вкупе с природой. И достигается это преображением естества.
… в этих медленных инертных
Преображеньях естества —
Залог бессмертия для смертных,
Первоначальные слова.
Поэт, лишь ты единый в силе
Постичь ужасный тот язык…
Но, не разрушая природу, не нарушая её естества — человек должен любовным соработничеством помогать природе расти и цвести, ибо заново создать её он не может.
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг — везде о них тоскую.
И, разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую.
Конь мой дорогой, ты довёз нас в XX век. Теперь коней не жалуют — машинный, смрадный век. Как ещё ты уцелел в гражданскую, в отечественную и в нынешнее лихолетье? Но, слава Богу! — ты жив. Видать, не случайно лошадей любили Пушкин и Лермонтов, Толстой и Блок, Есенин и Рубцов. Может статься, русские поэты и спасли тебя…
Конь мой верный! Послужи России и сейчас. Носи её поэтов в горнии луга. А русские поэты свой гений и своё сердце всегда отдавали России — средоточию их творчества. В душе России нерасторжимы по братски: шелест трав, мерцанье звёзд, движенье сердца и дерзание мыслей. И именно в России лучше всего понимают, что слово, чистое, Божие слово, возвещённое не только с амвона, а и устами поэта, спасительно для целокупного земного мира.
И бысть день, и быстьчас, и бысть слово поэта, рождённое из огня и света. Слово поэта — это и молнии, и гром, и Божие слово.
«БЕССМЕРТНЫЕ ЗВЕЗДЫ РУСИ«
(Пророческий гений Н. Рубцова)
Здесь каждый славен — мёртвый и живой!
И оттого, в любви своей не каясь,
Душа, как лист, звенит, перекликаясь
Со всей звенящей солнечной листвой,
Перекликаясь с теми, кто прошёл,
Перекликаясь с теми, кто проходит…
Здесь русский дух в веках произошёл
И ничего на ней не происходит.
Но этот дух пройдёт через века!
Это слово певца и радетеля России русского поэта Николая Рубцова, сказавшего вещее: «Россия, Русь! Храни себя, храни!» Россия-Русь — этим двуединым словом так много сказано и ещё больше не сказано. Русь сказанная, но ещё более несказанная, лишь Богу ведомая. Величайшие поэты России стремились сказать о ней самое главное, самое заветное, самое тайное. В наш век тайна эта коснулась Рубцова — и появилось слово, рубцовское слово. «Николай Рубцов — поэт долгожданный», — удачно сказал Глеб Горбовский. И всё от этой тайны Руси — и в стихах Рубцова, и во всём бытии России. И сам Рубцов — несказанное России.
«О стихах Рубцова трудно говорить, как трудно говорить о музыке, — сказал ещё при жизни Рубцова известный поэт Егор Исаев, — слово его не столько обозначает предмет, сколько живёт предметом, высказывается его состоянием». Распознавать, разгадывать иероглиф поэзии-жизни Рубцова очень непростое дело: он подобно глаголу провидца-старца прочитывается по мере того, как происходят события, предвозвещённые им. «Стихи его настигают душу внезапно. Они, как ветер, как зелень и синева, возникли из неба и земли и сами стали этой вечной синевой и зеленью». (А. Романов). Лучший биограф Н. Рубцова, писатель Н.М. Коняев, как православный человек, по-своему разгадывает этот иероглиф Рубцова: «Стихи Рубцова — всегда попытка восстановления храма, это возведение церковных стен, вознесение куполов, это молитва, образующая церковное строение, и страшное ожидание окончательной гибели его».
Все эти характеристики правильны… И всё же вспоминается вот что: семидесятые годы, Советский Союз в зените славы и могущества: первенство в космических полетах, атомные субмарины, научные достижения, первоклассные фильмы и книги, стройки коммунизма… Но России, русской цивилизации, русскости как бы не существует, ибо в угоду интернационализму и советизму народов всё русское искоренялось, изгонялось, запрещалось как некое проклятие. И вот вопреки этому замалчиванию и затиранию вдруг заговорил русский дух, русский гений. Писатели «деревенщики» Ф. Абрамов, В. Белов, В. Распутин и другие сказали своё слово о русской Атлантиде, затоплённой в глубинах Советского Союза. В это же время пророчески и властно заявила о себе муза Рубцова: «Видение на холме», «Старая дорога», «Русский огонёк», «Тихая моя Родина» — прозвучали как вещий знак свыше, как строгий зов о необходимости опомниться и воссоздать Россию.
Следует сказать, что к счастью и чести Рубцова, когда ему пришлось преодолевать и морок коммунозабвения, и соблазн богемы и блатовщины, он не позволил заглушить свой чистый голос сиплым кривлянием — и спел свою родниковую песнь. Русский нерв поэзии Рубцова — от русских же поэтов, от духа песенной России, от раздолья её, от природы, от весны её.
* * *
Исток поэзии Рубцова в деревне. Это родная вологодская деревня Никола, где он вырос. Всю жизнь свет этой деревни грел и питал душу Рубцова. Это Липин Бор, где он гостевал, это Ферапонтово, о котором сказалось:
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле…
Это вся деревенская вологодчина, это вся исконная Россия, древняя, пахотная, смиренная…
И вокруг любви непобедимой
К сёлам, соснам, ягодам Руси
Жизнь моя вращается незримо,
Как земля вокруг своей оси!..
Он знал значение деревни:
Мать России целой — деревушка,
Может быть, вот этот уголок…
Он имел право так говорить, он, который, как никто другой чувствовал и деревню, и Россию.
О, сельские виды! О дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!
О, эти дивные сельские чудеса — он, эта солнечная душа, жил ими, видел их вокруг, и без них он угасал.
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг — везде о них тоскую.
И разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую…
Деревня Рубцова, это не просто деревня. В ней есть что-то мировое, вселенское, а с нею во всей русской земле. Деревня и Россия, Россия и вселенная — вот масштаб Рубцова!
* * *
Вселенная Рубцова бескрайняя, но может вместиться и в горнице. Его «Горница» — некий ключ к поэтике Рубцова. «В горнице моей светло…». В какой горнице? Где она у бездомного поэта? И слово-то какое! Не комната, не изба, а горница, горнее — в самом названии шифр к потаённому смыслу стихотворения. Тоска и желание о горнем мире, о вечном, где все живы, всё цветёт, всё светит. Звёздный мир, где от одной звезды в горнице светло. А может быть, это свет души матери? Ушедшая в запредельный мир, матушка жива и приносит воду. На стене, как знак оттуда, «ивы кружевная тень». «Красные цветы», которые поэт-мальчик вырастил и нёс за гробом матери, и которые потом завяли — в том мире цветут, и поэт поливает их. И лодка воссоздаётся им. Мир воссоздания! Тот мир — откуда душа Рубцова, весенняя его душа. Память об этом мире жива в нём. И бодрая, свежая жизнь в душе поэта и перед его глазами. Стихи о матери, о судьбе, о звезде — горнее, неведомое, потаённое, негасимый свет в ночи.
О вещая моя душа!
О, сердце, полное тревоги
О, как ты бьёшься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так Тютчев, любимый поэт Рубцова, писал о своей душе. То же можно сказать и о Рубцове — вещая его душа «на пороге как бы двойного бытия». Понимание этой его особенности многое проясняет, делает понятней его поэтику.
Не всякий цветок легко раскрывается навстречу нам. Стихи Рубцова, как те таинственные целомудренные цветы, загадочны, полны скрытого смысла за внешней своей непримечательностью. У Рубцова, как у всякого настоящего поэта свой язык. Более того, у него своя совершенно особенная символика. Её почти не видно, её как бы и нет. Но едва войдёшь в его поэтику, и с глубокой думой о жизни, о России сердцем приникнешь к его речкам туманным, к его избам и звёздным небесам, — и как в звёздном свете узришь знаки человеческих судеб, тайный незримый ход Руси, вселенскую думу о Боге. Так его слова «на том берегу» — это на том свете; «лодка» — путь преодоления, путь жизни; «омут» — нечто тяжкое, смертное; «весеннее» — символ воскресного, вечного. Рубцов — это символика, это вещее, это музыка и бесконечная любовь. Любовь к земному миру, где «душе моей земная веет святость», где он «в святой обители природы»… Удивительное дело: при всей своей чуткости к мистическому, потустороннему, Рубцов всем существом любит этот мир, земную природу до слияния с ней в одно целое! И символика его сродни символике самой природы.
Всю жизнь поэта сопровождает небесное пение его музы:
Славное время! Души моей лучшие годы,
Скачут ли свадьбы в глуши потрясённого бора,
Мчатся ли птицы, поднявшие крик над селеньем,
Льётся ли чудное пение детского хора, —
О, моя жизнь! На душе не проходит волнение…
Слышит он горний мир — и поют его певучие стихи! Как высок и как строг мир горний!
* * *
Нельзя не сказать о чисто рубцовском, мистическом ощущении ночи. Это проницание к самым основам мироздания, где «хаос тёмный шевелится», к истокам пространства и времени. Кажется, ни у кого не было такого обострённого чувства угасания дня и наступления ночи, — ухода времени!
И, поднимаясь
В гаснущей дали,
Весь ужас ночи
Прямо за окошком
Как будто встанет
Вдруг из-под земли!
И так тревожно
В час перед набегом
Кромешной тьмы
Без жизни и следа,
Как будто солнце
Красное над снегом,
Огромное,
Погасло навсегда…
Это совершенно детское восприятие, но в этом и гений Рубцова! И ночь пришла — и смотрит на него, сама ночь…
Кто-то стонет всю ночь на кладбище,
Кто-то гибнет в буране — невмочь,
И мерещится мне, что в жилище
Кто-то пристально смотрит всю ночь…
Единоборство поэта и ночи: два мироздания, два пространства — одушевленное и неодушевленное — смотрят друг на друга…
Весь ужас ночи за окном
Встаёт
…………………….
Зачем же, как сторожевые,
На эти грозные леса
В упор глядят глаза живые
Мои полночные глаза?
Нельзя отделаться от ощущения, что самая Вечность смотрит глазами поэта — смотрит в ночь, в русскую глубь, в русскую душу.
* * *
О, вид смиренный и родной!
Берёзы, избы по буграм
И, отражённый глубиной,
Как сон столетний, божий храм.
О, Русь — великий звездочет!
Как звёзд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечет,
Не тронув этой красоты,…
Тютчевское слышится в стихах Рубцова, но это всё же Рубцов. Через деревню, через русскую природу Рубцов открывает нам свою Россию, с которой у него «самая жгучая, самая смертная связь». Это прозрение в историческое прошлое, это смысл настоящего, это пророческий взгляд в будущее. Поэт полон постоянной тревоги и раздумий о России, о мироздании.
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля — останься, мое божество!
Он знает о таинственной силе России, он ведает её трагическую судьбу… И является на свет Божий из-под его пера одно из поразительных пророчеств о России. О нашем времени, о «перестройке», с точным указанием происходящего почти за 30 лет до случившегося.
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они
Иных времён татары и монголы.
Но Россия для чего-то нужна, она что-то должна совершить. Речь о великой русской жертвенности, о готовности России к жертвоприношению — лишь бы не было войны, лишь бы мир существовал. Его стихотворение «Русский огонёк» — совсем непростой огонёк. Оно на ту же тему, что и пророческий фильм Андрея Тарковского «Жертвоприношение». В нём происходит значительный диалог между поэтом и деревенской русской женщиной, которую тревожит угроза войны.
Огнем, враждой
Земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет…
— Скажи, родимый,
Будет ли война? —
И я сказал: — Наверное, не будет,
— Дай Бог, дай Бог…
Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет…
……………………………………….
Весь этот белый свет
Быть может, встал пред нею в то мгновенье?
И нет России покоя — лишь бы не было войны… Рубцов, мальчиком пережив военное время, и похоронив тогда свою мать, нёс в себе особую печаль этого времени — он знал страшную цену жертвоприношения России. Через это своё жертвоприношение Россия надеется на радостную весть о своём возрождении?:
Снег летит по всей России,
Словно радостная весть.
Воскресная страна Россия. Сколько раз она возрождалась с нуля, начиналась сызнова! Вот и нынешнее время вопрошает: что там будет впереди? Жить ли России? Старцы и молитвенники наши говорят о возрождении, о воскресении страны… А что же Рубцов? Коняев пишет, что у поэта была особенная, поворотная, какая-то вдохновенная поездка в мае-июне 1966 года на Алтай. В результате появились «странные» стихи «Весна на берегу Бии», «Сибирь, как будто не Сибирь»… Вначале обычная весенняя картина:
Сколько сору прибило к берёзам
Разыгравшейся полой водой!
………………………………….
Всё купается, тонет, смеётся,
Пробираясь в воде и в грязи!
Но что это? Вдруг появляются пророческие библейские интонации:
Говорю вам: — Услышат глухие! —
Говорю вам: — Прозреют слепые,
И дороги их будут легки…
И разве мы не видим, как в наши дни действительно прозревают слепые и слышат глухие, и возвращаются к вере, и приносят покаяние, и возводят храмы, и уже начинают (слава Богу!) понимать, что есть Россия. И Рубцов обращается в нынешнее время к нам и ободряет нас:
Мрак, метелица — всё это было
И прошло, — улыбнись же скорей!
Улыбнись! — повторяю я милой —
Чтобы нас половодье не смыло,
Чтоб не зря с неизбывною силой
Солнце било фонтаном лучей!
Какое бодрое, весеннее стихотворение! Здесь не просто обычное весеннее солнце — это солнце воскресения Руси! Но вы ещё в сомнении, ещё не доверяете своей догадке: действительно ли это вещие, пророческие слова? Отверсто ли его мистическое чувство и прочитывает ли он письмена грядущего? Будет ли радужный рассвет над Россией или это мираж, и он «лопнет» как всякий мираж?
И вот другое знаковое стихотворение. Оно якобы о Сибири, но на самом деле оно обо всей России:
Сибирь, как будто не Сибирь!
Давно знакомый мир лучистый —
Воздушный, солнечный, цветистый,
Как мыльный радужный пузырь.
А вдруг он лопнет, этот мир?
Вот-вот рукою кто-то хлопнет —
И он пропал… Но бригадир,
Сказал уверенно : «не лопнет!»
Как набежавшей тучки тень,
Тотчас прошла моя тревога, —
На бригадира, как на Бога,
Смотрел я после целый день…
Чтобы мир наш не «лопнул» в недобрый час, есть Вечное, есть Святая Русь.
Поэт много пишет о звёздах, и особенно — о звёздности России: «Россия — звёздный берег», «Русь — великий звездочёт» и т. д. Он как бы подчёркивает мистически открывшуюся ему особую связь России с звёздным миром: как будто Россия — звёздное окно, как будто Россия — на главном пути к звёздам, к их вековечности, к Божией Вселенной.
В поэзии Рубцова (особенно в последний период творчества) противоборствуют две линии: одна ведёт к жизни, к преодолению бед и препятствий; другая — уходящая, ночная, прощальная. Когда царит первая, поэт пишет от счастливого весеннего чувства, от «солнца в душе».
Я отворял узорное оконце —
И все лучи, как сотни добрых рук,
Мне по утрам протягивало солнце.
Когда же иссякает эта радость и сила, стихи перестают звучать и писаться, надвигается ночное. Поэт предчувствовал трагическую свою кончину:
Когда-нибудь ужасной будет ночь,
И мне навстречу злобно и обидно
Такой буран засвищет, что невмочь,
Что станет свету белого не видно!
Но я пойду!
Тяжесть судьбы его подчас невыносима — и уже к самой чёрной страшной ночи он обращается с мольбой:
Дай под твоим я погреюсь крылом,
Ночь, чёрная ночь!
Но и самое тяжкое он принимает мужественно, и идёт, и не сдаётся, и преодолевает свою судьбу — своими стихами!
Трудное, трудное — всё забывается,
Светлые звёзды горят!
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны,
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены.
Душа поэта жаждет вечного, она в постоянном восхождении к вечной любви!
Взойдет любовь на вечный срок
Душа не станет сиротлива!
Неувядаемый цветок!
Неувядаемая нива!
(продолжение следует)