Достоевский своим пророческим даром прозревал, что скоро, очень скоро России понадобятся такие люди, как Раскольников, прошедшие сквозь горнило безверия, искушённые в огне безбожия и обрётшие Бога. Такие уже не предают. Они – избранные. Но, несмотря на то, что избраны они от утробы матерней, избранничество своё они должны принять добровольно, обретя веру не через учение, а через страдание. Только тогда они смогут сполна выполнить возложенную на них Богом миссию.
Мы расстаёмся с Раскольниковым в период его преображения. Но ещё предстоит ему долгий путь, прежде, чем он станет истинным служителем Бога. И не случайно. Достоевский сделал так, что Раскольников выйдет из каторги только в 32 года. Т. е для предназначенного ему служения он созреет, лишь достигнув возраста Христа. Но и это служение будет представлять собой крестный путь, даже более тяжкий, чем тот, который ему пришлось преодолеть, чтобы обрести живую веру. Но теперь он пойдёт по нему осознанно, и значит, с радостью, ибо с точностью будет знать, куда идёт, зачем идёт и Кто его ожидает в конце этого пути.
Хотя в тот день, когда у ног Сони из него был вымыт прежний Раскольников, «он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достанется, что её надо ещё дорого купить, заплатить за неё великим будущим подвигом.
Но тут уж начинается новая история, история становления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомство с новою, доселе совершенно неведомою действительностью» (К.ц.)
Образом Раскольникова Достоевский пророчески предсказал исторический путь России от своей эпохи и до наших дней. От детской средневековой веры средневековья она пройдёт через искушение европейского материализма и нигилизма, примет эту смертную отраву в себя, поверит, что это – единственная здоровая пища и, в результате, потеряет веру в Бога, лишится своей единственной духовной опоры в этом враждебном ей мире. А потом, измучившись в сомнениях и метаниях между страхом перед неведомым новым и жаждой поскорее вкусить это новое, она предаст Помазанника Божьего, отдав его на растерзание своим врагам, и тем самым отрубит себе всякую возможность возврата к прежнему состоянию.
Потом Россия будет долго мучиться и страдать от содеянного ею, но никак не сможет сама себе признаться, что совершила ошибку, поверив ложным идеалам и лукавым обещаниям «земного рая», которые нашептал ей сатана лукавыми устами европейских философов. А потом все отвернуться от неё, потому что она, уйдя в свои внутренние переживания, отвернётся от все. И только расстрелянная Царская Семья, молитвенно предстоя пред Богом, терпеливо будет ждать, когда же Россия проснётся, обретёт живую, осознанную веру и, покаявшись в слезах, преобразиться. Будет ждать, как Соня Мармеладова ждала преображения Раскольникова. И дождётся. Россия воскреснет! Но это воскресение будет началом великого подвига России по спасению остатков человечества перед Концом Света.
И как к Раскольникову после его духовного перерождения потянулись каторжники, бывшие враги его, так и многие бывшие враги России потянутся к ней, обновлённой, чтобы не погибнуть в дьявольском водовороте изощрённого разврата и всемирной ненависти.
Свидригайлов
А теперь мы приступим к анализу ещё одного мистического персонажа в романе. Показав евангельского благоразумного разбойника, изобразив его таким, каким он мог бы быть в 19-м веке, Достоевский, естественно вывел на страницах своего произведения и его противоположность – разбойника неразумного, не принявшего Христа. Без этого второго персонажа картина была бы не полной. Не законченной, и, даже, непонятной для вдумчивого читателя, и, значит, замысел писателя остался бы не воплощённым. Только с появлением Свидригайлова образ Раскольникова обретает глубинный смысл, проистекающий из Вечной Книги. От других источников Достоевский и не отталкивается: только этот был его духовной почвой и вдохновителем.
Но давайте возвратимся к Евангельскому сюжету. Итак, два злодея, распятые по обе стороны от Христа. Оба равноценны в своих злодеяниях перед земным законом, ибо оба приговорены к высшей (и самой мучительной) мере наказания. Оба поначалу поносили распятого вместе с ними Сына Божия (Евангелие от Луки). Оба, как мы знаем из Церковного Предания, были повязаны одной судьбой и оба шли одним путём насилия и грабежей, только каждый по-своему с силу индивидуальности характера и темперамента каждого. Но вот конец этого пути у каждого оказался разный: благоразумный разбойник вошёл в Царство Небесное, неразумный – отправился в ад.
Путь Раскольникова нам уже известен. Теперь давайте рассмотрим путь Свидригайлова, проанализируем его образ и сравним с его судьбу с судьбой Раскольникова.
Достоевский, проводя параллель между этими двумя людьми, по сути совершивших одинаковый смертный грех – грех убийства, постоянно подчёркивает их разность, которая и определила жизненный итог каждого. Эта разность не позволяет им сблизиться друг с другом. И в то же время в них много сходного, что влечёт их друг к другу. Даже в описании их внешности прослеживается эта разность-сходство. Вот протрет Раскольникова:
«Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными тёмными глазами, ростом выше среднего, тонок и строен». (К.ц.)
А вот портрет Свидригайлова: «Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, с широкими и крупными плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид (…) Широкой, скуластое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень ещё густые, были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая густая борода, спускавшаяся лопатой, была ещё светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно, пристально и вдумчиво; губы алые. Вообще, это был отлично сохранившийся человек и казавшийся гораздо моложе своих лет». (К.ц.)
Ничего не напоминает? Внешний облик Свидригайлова почти в точности копирует благообразных старцев и подвижников благочестия, которых народ привык видеть на лубочных картинках и даже на иконах. А ещё в нём много от тех «сахарных» ангелочков, которыми забавляли детей и простой люд рисовальщики рождественских сюжетов той эпохи: совсем белокурые волосы, свежий цвет лица, алые губы, голубые глаза. Зачем писатель наделил Свидригайлова такой благостной портретной характеристикой, столь отличной от его внутреннего состояния? Предположений можно выдвинуть много. Но явно одно: чем приятнее облик грешника, тем страшнее его поступки. Ведь у красивого и приятного на вид, но тёмного душой человека больше возможностей воздействовать на окружающих, чем у некрасивого или уродливого, и, значит, больше средств для совершения злодеяний. Это – одна из уловок сатаны.
По внешности Раскольников – полная противоположность Свидригайлову. Но есть что-то общее в их чертах, а именно, необычность, броскость, запоминаемость и, можно сказать, притягательность. Только словесный портрет Раскольникова представляет собой краткое, но ёмкое описание живого, реально существующего человека. Портрет же Свидригайлова больше похож на гротеск, если не сказать больше – на утончённую карикатуру, когда карикатурист не меняет внешний вид изображаемого, а лишь усиливает некоторые характерные части его лица, доводя их до абсурда.
Красивыми мужчинами можно назвать и Раскольникова и Сводригайлова, с одной оговоркой: у первого красота пульсирующая, у второго – застывшая, кукольная (вспомните: «глаза его… смотрели холодно»). Первый, несмотря на краткость описания его внешности, рисуется воображением; второй, даже после развёрнутого его словесного портрета, всё равно рассеивается в сознании читателя и проходит через роман некоей бесформенной сущностью, запоминаемой только своими мерзкими поступками.
Достоевский осознанно применил этот литературный приём, чтобы при первом же знакомстве читателей со своими героями показать их несходство, которое изначально отделяет их друг от друга и никогда не даёт им сблизиться. И тут же, при первой их встрече, он показывает то сходство, что так неудержимо влечёт их друг к другу. Ведь и евангельские злодеи, распятые по обе стороны от Христа теперь навечно неотделимы друг от друга – вспоминая одного, тут же вспоминают и другого. В этом – мистическая связь земного добра и зла. Где появляется добро в нашем мире, тут же появляется зло. А там, где возникает зло, ему тут же начинает противостоять добро. (Но это уже тема более обстоятельного богословского рассуждения, а не литературоведческой работы).
Помните, как Свидригайлов без приглашения, т. е. нагло, приходит в жилище Раскольникова. И Раскольников не выгоняет его, хотя, привыкший резко обращаться с неприятными ему людьми, незадолго до этого он грубо отторгает Лужина. Хотя Лужин сделал лишь предложение его сестре Дуне, в отличие от Свидригайлова, который пытался её соблазнить, и тем самым своими действиями опозорил на весь город невинную девушку. На первый взгляд такое поведение Раскольникова по отношению в своему, казалось бы, главному врагу, представляется весьма странным. Но при более глубоком рассмотрении образов этих персонажей окажется, что ничего странного здесь нет.
Лужин – человек с мёртвой душой, именно, с мёртвой, а не уснувшей. Его жизненный идеал – карьера и деньги. Он не способен ни на великий взлёт, ни на великое падение. Он не способен на явное преступление, но и на жертвенный поступок тоже. Предел его душевных возможностей – упрямо и тупо, подобно земляному червю, ползти к своей низменной цели. В его мировоззрении нет ни Бога, ни чёрта, и потому Бог не попускает ему искушений, а бесы его не трогают, потому что он и так принадлежит им: мёртвая душа – гарантия им в том. Такие люди даже ненависти к себе не могут вызывать, а одно лишь презрение и омерзение.
Вот почему Раскольников с такой брезгливостью отшвырнул Лужина от себя и от Дуни. И, может быть, окажись на его пути не старуха-процентщица, которую он определил в категорию «вшей», но этот человек-слизняк, он убил бы его, и даже с меньшим сожалением впоследствии.
Свидригайлов же – другое дело. В греховном падении он уподоблялся Раскольникову: так же не мог остановиться на полдороги, пока не опускался на самое дно. Душа его не была мертва, как у Лужина, но спала мертвецким сном, и ничто её не смогло разбудить, чего не случилось с Раскольниковы. А всё потому, что душа Раскольникова прикоснулась к Богу с детства, и только в более зрелом возрасте потеряла Его. Маленький Родя был окружён любящими и любимыми людьми. Эти два обстоятельства и заронили в его сердце то драгоценное зерно, из которого выросла жертвенная любовь к униженным и обездоленным, к несправедливо обиженным, не угасавшая в нём ни до, ни после преступления. И пусть это чувство было несовершенным, стихийно рождённым и оттого неосознанным, т. е. инстинктивным, в результате из него пробилась любовь к Богу, породившая осмысленную любовь к человеку.
Свидригайлову всё это было чуждо изначально. Любовь он не понимал и не принимал принципиально; ему доступна была одна только страсть, способная всё брать и ничего не отдавать взамен. В этом и заключалось главное различие двух одинаковых грешников. Но без сомнения можно обозначить и то, что их объединяет. Оба были идейными грешниками, т. е. шли на грех, имея обоснованное, каждый для себя, оправдание ему. С идеей Раскольникова, выстроенной на концепции «необыкновенных» людей, мы уже знакомы. А вот какое оправдание под свою греховную жизнь подвёл Свидригайлов:
«- Нам вот всё представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится!
— И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого! – с болезненным чувством воскликнул Раскольников.
— Справедливее? А почём знать, может быть, это и есть справедливое, и знаете, я бы так непременно нарочно сделал! – ответил Свидригайлов, неопределённо улыбаясь.
Каким-то холодом охватило вдруг Раскольникова при этом безобразном ответе. Свидригайлов поднял голову, пристально посмотрел на него и вдруг расхохотался.
— Нет, вы вот что сообразите, — закричал он, — назад тому полчаса мы друг друга ещё не видывали, считаемся врагами, между нами нерешённое дело есть; мы дело-то бросили и эвон в какую литературу заехали! Ну, не правду я сказал, что мы одного поля ягоды?» (К.ц.)
Да, ягоды-то одни, и это притягивало их друг к другу, да поля у них разные. Свою идею «необыкновенных» людей Раскольников строил уже будучи атеистом. Его материализм и нигилизм, естественно, разложили его разум, а вслед за этим начали негативно сказываться на его душе. Но на духовном уровне он с Богом не боролся. Он просто не думал о Нём. Он не посягал на Божественное мироздание, он отвергал только земное обустройство жизни, в котором не находил себе места. Скажем так: Раскольников не стремился разрушить Царство Небесное, оно находилось за пределами его теории; он только хотел построить своё царство на земле, по своему разумению и представлению. Отравленный разум привёл его к совершению смертного греха, но душа его, ещё ведомая Духом, а значит, ещё видящая Небесный Град, воспротивилась. Воспротивилась сильно, отчаянно, и, в конце концов, взяла верх над обезбоженным и гордым рассудком.
Свидригайлов же в своём представлении о Вечности отверг рай, оставив в ней только ад. Его теория была мистической в отличие от материалистической теории Раскольникова. Фактически, он создал свою религию со своим богословием, объясняющим строение мира так, как его хотел бы видеть сатана. И если материализм воздействует на душу через разум, то мистицизм сразу проникает в душу и только потом воздействует на разум. Такими свойствами обладает христианский мистицизм, когда Христос непостижимым образом касается сердца человека, и лишь после этого происходит изменение его мировоззрения. Если проще: человек сначала обретает веру во Христа через личный опыт соприкосновения с Ним, а потом знакомиться с христианским вероучением, открывающим мир совершенно под иным углом зрения.
Тот же механизм воздействия и у сатанинского мистицизма. Сатана сначала входит в сердце человека, навыкшего общаться с ним через опыт наслаждения грехом, а потом превращает человека в законченного безумца. В случае с Раскольниковым был поражён только разум, душа же, будучи связанной и израненной, не потеряла первозданного здоровья. Здесь сохраняется надежда на исцеление, так как, хотя бы одна составляющая человеческой личности остаётся относительно здоровой. В случае же со Свидригайловым заражению подверглось всё его человеческое естество, как телесное, так и душевное вместе с духовным, поэтому шансов на выздоровление у него практически не оставалось. Я говорю: практически, — ибо всегда остаётся место для чуда.
Но Свидригайлов намертво попал в водоворот дьявольского мистицизма. В своём духовном устроении он стал законченным сатанистом. В Вечности для себя он оставил один ад, да и тот сузил до комнатки, вроде деревенской бани. Он поверил в такую Вечность и принял её. В своей душе он добровольно разрушил Царство Небесное и тем самым сам себя лишил всякого выбора, во исполнение Господнего предупреждения, что каждому по вере его да будет. Он умертвил свою душу, закрыв ей глаза на истинное устроение Вселенной, и душа согласилась с комнаткой в Вечности. А раз так, то разуму уже незачем противостоять греху, а телу и подавно надлежит подчиняться страстям. И, действительно, если уж всё заканчивается тесной комнаткой, то какой смысл отказывать себе в удовольствиях здесь на земле? Может быть, самая страшная дьявольская теория, какую только может принять человек. Это – сатанизм самой высшей пробы, в чистом виде.
Приняв сатанизм как основу мироустройства (ибо, в том мире, где нет Царства Небесного, там нет Бога, и тогда для человека богом становится сатана), Свидригайлов превратился в подобие своего хозяина на земле. С этого момента, какими бы благими помыслами он не руководствовался, он всё равно будет творить только зло. Такова дьявольская природа.
Вполне возможно, что Свидригайлов искренне хотел загладить свою вину перед Дуней, когда решил предложить ей 10 тысяч рублей (целое состояние по тем временам), чтобы избавить её от необходимости выходить замуж за Лужина. Во всяком случае, он думал, что поступает искренне, даже был уверен в этом и, скорее всего, никаких задних мыслей у него не было. Если бы Свидригайлов лукавил перед самим собой, он не пошёл бы именно к Раскольникову с предложением помочь Дуне, зная наперёд, что тот раскусит его с первых же слов и выгонит взашей. Уж кто, кто, а он на расстоянии чувствовал, с каким человеком ему придётся встретиться. Но он был абсолютно уверен в честности своих намерений. Собственно, эта уверенность и вдохновила его обратиться к Раскольникову. Он, конечно, понимал, что тот сразу же отвергнет его предложение, но тонкой своей душой почувствует его искреннюю бескорыстность и, может быть, потом согласиться на его предложение. Да, в тот период он был честен и перед собой, и перед Раскольниковым, и перед Дуней.
И Раскольников поверил Свидригайлову. Естественно, произошло то, что единственно и могло произойти: 10 тысяч, которые могли бы разрешить все проблемы семьи Раскольниковых, были с презрением отвергнуты: «Но вы действительно, действительно сумасшедший! – вскричал Раскольников, не столько даже рассерженный, сколько удивлённый. – Как смеете вы так говорить!» (К.ц.)
Реакция предсказуемая. А вот дальше происходит то, что на первый взгляд кажется необъяснимым: Раскольников не выгоняет с негодованием Свидригайлова, не отворачивается от него с брезгливым презрением, как это случилось с Лужиным. Напротив, он даже спокойно выслушивает его последующие довольно распространённые объяснения, которые начинаются словами: «Я так и знал, что вы закричите; но, во-первых, я хоть и не богат, но эти десять тысяч рублей у меня свободны, то есть совершенно, совершенно мне не надобны. Не примет Авдотья Романовна, так я, пожалуй, ещё глупее их употреблю. Это раз. Второе: совесть моя совершенно покойна; я без всяких расчётов предлагаю. Верьте не верьте, а впоследствии узнаете и вы, и Авдотья Романовна…» (К.ц.)
Монолог заканчивается словами: «Да вы не сердитесь, Родион Романович, рассудите спокойно и хладнокровно». И Раскольников, как было отмечено выше, спокойно выслушивает Свидригайлова, человека, который посягал на честь его сестры, а значит, нанёс ему жесточайшее оскорбление. Без особых эмоций он прерывает его. Обратите внимание: если после первого предложения Свидригайлова подарить Дуне 10 тысяч рублей, Раскольников вскричал, то после вторичного предложения голос его ровный: «Прошу вас кончить, — сказал Раскольников. – Во всяком случае, это непростительно дерзко» (К.ц.)
И после этого их беседа продолжается как ни в чём ни бывало. Причём, Раскольников не говорит Свидригайлову категорическое: «Нет!» Даже после заявления последнего: «Ведь если бы я, например, помер и оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она и тогда принять отказалась?» — он двусмысленно отвечает: «Весьма может быть». То есть, не ясно: отказывает Раскольников Свидригайлову или внутренне согласен с его предложением? Совершенно неожиданный поворот дела.
Почему так происходит? Да потому, что, именно, в эту минуту Раскольников чувствует, что Свидригайлов не врёт, говорит искренне, и нет в нём лукавства. Будь иначе, он взорвался бы и вышвырнул бы его из своего жилища. Но он верит Свидригайлову, и Свидригайлов верит самому себе. Бес, овладевший человеком, умеет скрываться до поры до времени так искусно, что даже сам человек перестаёт его в себе ощущать. Но бесовская природа остаётся неизменной, – душа, одержимая бесом, какими бы благими порывами не руководствовалась, по любому в результате исторгнет из себя одно зло.
Всё произойдёт потом, когда Свидригайлов останется с Дуней наедине и обманом завлечёт её в свою квартиру. Искреннее желание хоть как-то оправдаться перед оскорблённой им девушкой, то чисто человеческое движение души, что почувствовал в нём Раскольников, мгновенно преобразиться в похоть, страшную, животную, которая едва не завершилась самым гнусным насилием. Бес, на малое время отступивший от Свидригайлова, не просто надсмеялся над ним, он хохотал, видя, как его подопечный в одну секунду из человека превращается в зверя, стоило лишь снова взять узду его души в свою когтистую лапу.
Что остановило тогда Свидригайлова? Что спасло Дуню от насилия? Выстрел из револьвера, которым она чуть было не убила своего насильника? Нет! Беса, сидящего в Свидригайлове, остановило смирение, предание себя воле Божьей. Христианка приняла правильное решение: лучше отдать себя на растерзание одержимому грешнику, чем самой совершить смертный грех. Это была жертва! И бес был сражён самым действенным против него оружием. На мгновение он ослабил путы, связующие порабощённого им Свидригайлова: «Дуня поняла, что он скорее умрёт, чем отпустит её. «И… и уж, конечно, она убьёт его теперь, в двух шагах!»
Вдруг она бросила револьвер.
— Бросила! – с удивлением проговорил Свидригайлов и глубоко перевёл дух. Что-то как бы разом отошло у него от сердца, и, может, не одна тягость смертного страха; да вряд ли он и ощущал его в эту минуту. Это было избавление от другого, более скорбного и мрачного чувства, которого он и сам не мог бы во всей силе определить». (К.ц.)
Это было временное освобождение от одержимости. В первый раз за всю осознанную жизнь. Господь через самопожертвование Дуни давал Свидригайлову последний шанс на спасение. Ему бы в этот миг упасть перед ней на колени, поцеловать её ноги и излиться слезами покаяния, прося у неё прощения. И она бы простила. И Господь простил бы. И помог бы душе, спящей мёртвым сном, проснуться. Но Свидригайлов не воспользовался этим шансом. Он просто отпустил Дуню с миром.
Бес не мог простить своему рабу такого предательства. Не мог простить пусть временного, но поражения. Как только Дуня уходит, он с удвоенной, с утроенной злобой набрасывается на Свидригайлова. И с этой минуты несчастный обречён. Душа, отвергнувшая последнюю помощь Бога и, значит окончательно потерявшая Его, самостоятельно уже не в силах оказать даже малейшее сопротивление сила зла. Теперь бес легко и беспрепятственно ведёт Свидригайлова к последней роковой черте, за которой нет и не может быть возврата, за которой кончается всякая надежда и начинается вечное страдание.
Свидригайлов кончает жизнь самоубийством.
Нет более страшного смертного греха, чем высший дар Божий – жизнь – скомкать и презрительно бросить в лицо своему Творцу. Это – хула на Духа Святого, которая «не проститься… ни в сем веке, ни в будущем». Не случайно Достоевский описывает последние часы, проведённые на земле Свидригайловым, как ночь сплошных кошмаров. Даже без пяти минут самоубийца, и тот содрогается, воскликнув в сердце своём: «Кошмар во всю ночь!» А когда он спешит к месту, где заранее решил осуществить задуманное, кажется, сама природа препятствует ему, как бы показывая ему преддверие того мира, куда он добровольно собрался уходить:
«Молочный, густой туман лежал над городом. Свидригайлов пошёл по скользкой, грязной деревянной мостовой… Ни прохожего, ни извозчика не встретилось по проспекту. Уныло и грязно смотрели ярко-жёлтые деревянные дома с закрытыми ставнями. Холод и сырость прохватывали всё его тело, и его стало знобить». К.ц.)
Да, это, действительно, преддверие того мрачного мира, который ожидал самоубийцу за последней чертой. В самой последней, уже практически безнадёжной, попытке спасти его, Господь через природу предупреждал Свидригайлова: «Остановись, безумец! Здесь тебе плохо, там будет во сто крат хуже!» Не послушался безумец. Переступил черту невозврата.
Сама сцена самоубийства настолько многозначительна и символична, что о ней можно написать целое исследование. Но ограничимся тем немногим, что лежит на поверхности.
Свидригайлову бросается в глаза высокая каланча, и он решает здесь убить себя. Каланча… Пожарная часть… Значит – огонь. Опять предупреждение. Но читаем дальше: «У запертых больших ворот дома стоял, прислонясь к ним плечом, небольшой человек в сером солдатском пальто и в медной ахиллесовой каске. Дремлющим взглядом, холодно он покосился на подошедшего Свидригайлова. На лице его виднелась та вековечная брюзгливая скорбь, которая так кисло отпечаталась на всех без исключения лицах еврейского племени». (К.ц.)
Ничего не напоминает, только со знаком минус? Это же искажённое, извращённое отражение Царства Небесного, впрочем, как и всё в аду. Там, в сверкающих Высях – Золотые Врата, ведущие в Горний Иерусалим, а перед ними – блистающий Вратник, апостол Пётр. А здесь – сырые ворота, за которыми дремлют работники огня и пожара, и которые охраняет потомок тех, кто исступлённо орал: «Распни! Распни Его!» И это пока на земле. А что встретит самоубийцу там, за чертой земной жизни? Достоевский лишь намекнул на этот страшный исход, ожидающий всякого, кто восстал против Бога и не пожелал очиститься покаянием.
И насколько же пророчески, особенно, когда слышишь его с высоты нашего 21-го столетия, звучит диалог между Свидригайловым и стражем-евреем:
«- Я, брат, еду в чужие краи.
— В чужие краи?
— В Америку.
— В Америку?
Свидригайлов вынул револьвер и взвёл курок». (К.ц.)
Думаю, пространные комментарии здесь излишни. Сегодня каждый патриот понимает, что путь «в Америку», т. е. подчинение Америке, следование за Америкой – это путь смерти. И недаром последние слова, сказанные Свидригайловым на этом свете, обращены именно к представителю того племени, которое через финансовую систему поработило Золотому тельцу весь мир. Слово «брат» звучит здесь как зловещее предупреждение: такое «братание» обозначает собой границу, отделяющую мир, где есть Бог и надежда на спасение, от мира, где Бога нет и нет надежды. Помните у Данте? Надпись на вратах ада гласит: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»
Вот две судьбы двух разбойников. Одинакова канва их жизней, но не одинаков итог. Один разбойник стал благоразумным, другой так и остался неразумным. Перед одним открылись Врата Небесные, другой прошёл сквозь врата адовы в геенну огненную. А ведь и второй разбойник имел шанс на спасение, как и первый.
На совести Раскольникова было две человеческие жизни: старуха-процентщица и её сводная сестра Лизавета. И Свидригайлов загубил две невинные души: свою жену, Марфу Петровну, и дворового человека Фильку. Мы не знаем, как это случилось, в романе об этом ничего определённо не говорится, но из контекста следует, что именно он виновен в их смерти. У Раскольникова была своя дьявольская теория, оправдывающая преступление; и Свидригайлов имел железное обоснование своим преступным действиям. Раскольникову встретилась женщина, свой жертвенной любовью всколыхнувшая и разбудившая его душу. И Свидригайлову Господь послал подобную женщину в лице Дуни, пуст и не любившую его, но которая своей готовностью на самопожертвование ради сохранения его жизни могла разбудить его уснувшую совесть.
Оба не верили в Бога; оба всем своим образом жизни хулили и злословили Его. И оба оказались на одной духовной «голгофе», терзаемые одной душевной болью и сжигаемые изнутри одним дьявольским пламенем. И оба почти одновременно встали перед выбором: убить себя, чтобы не мучиться, или претерпеть земные страдания до конца, ибо достойное по делам своим приняли.
Раскольников преодолевает искушение. (Помните? «Он страдал тоже от мысли: зачем он тогда себя не убил? Зачем он стоял тогда над рекой и предпочёл явку с повинною? Неужели такая сила в этом желании жить и так трудно одолеть его? Одолел же Свидригайлов, боявшийся смерти?» (К.ц.)
Не страх перед смертью и неодолимая жажда жизни остановили Раскольникова на краю гибельной пропасти. Гордыня, обуявшая к тому времени всё его естество, бросила бы его на дно той безвозвратной пучины, что называется самоубийством, если бы… Если бы не Ангел-хранитель. Это он не позволил Раскольникову совершить роковой шаг. По учению Церкви, до тех пор, пока в душе человека светит хоть одна искорка Божья, ангел-хранитель не отходит от него. На момент своего духовного падения Раскольников был материалистом и атеистом, но он не был откровенным безбожником, а тем более, богоборцем. Он не отрицал Божественного мироустройства; он восстал против человеческой, земной, как ему казалось, несправедливости. Правда, попытался эту несправедливость исправить другой, более жестокой, несправедливостью, знание о которой почерпнул из европейских учений, отравивших к тому времени практически весь интеллектуальный слой России.
Он никак не мог согласиться с тем, что люди умные, способные на большие свершения зачастую живут в лишениях, а ничтожные, по его мнению, людишки пользуются достатком, который они не в состоянии употребить на благо всем. Собственно, жажда служения человеку толкнула Раскольникова на античеловеческий поступок. Вот такой вот парадокс получился. Отравленный материализмом разум и не мог найти иного исхода из духовного тупика, в который он сам себя загнал вопросом: почему я, такой умный и способный, должен прозябать в нищете в то время, как тупые и никчемные посредственности благоденствуют? Не мог он понять, что впади он в такое же благоденствие, он сам превратился бы в посредственность. Золотой телец только предавшихся ему душой и телом питает золотым молоком, а сохранивших в себе живую душу отвергает. Бес потому и толкает умных и талантливых людей в омут стяжательства и сребролюбия, чтобы они утопили в нём все дары, полученные от Бога, поменяв их на земное благополучие. История знает множество случаев, когда человек, наделённый способностями служителя Божьего, отдавал эти способности на служение Мамоне. Он забывал о тот, что Сын Божий, приняв на себя естество Сына Человеческого, не стал земным царём, не обрёл земных почестей, не скопил земного богатства.
То же самое произошло и с Раскольниковым. Разум его взбунтовался и в гордом самолюбовании прекратил всякую благотворную деятельность. Но, к счастью, душа его оставалась христианкой, противостоящей любой несправедливости, что встречалась на пути. А это и была та искра Божья, ради которой ангел-хранитель не оставил Раскольникова окончательно. Даже оттеснённый бесом, взявшим власть над его подопечным, он не отходил далеко и продолжал выполнять свою функцию, возложенную на него Господом – охранять. И как только бес в кураже безнаказанности дерзнул толкнуть обессиленную жертву на самый страшный грех, на хулу Духа Святого, коим является самоубийство, ангел-хранитель мощно отстранил его огненным крылом: «Стоп, посланник сатаны! Тебе было попущено искушать сего земнородного, но Господь не давал тебе права ввергать его в вечную погибель. У него ещё живая душа, в ней ещё теплиться искра Божья. А потому приказываю тебе, отойди от него!» И бес отошёл. Вот почему Раскольников не свёл счёты с жизнью, не смотря на предстоящий позор, которого, по своей гордыни, он боялся больше смерти.
Помните вопросы Порфирия и ответы Раскольникова?
« — Так вы всё-таки верите ж в Новый Иерусалим?
— Верую, — твёрдо отвечал Раскольников.
— И в Бога веруете?..
— Верую, — повторил Раскольников…
— И-и в воскресение Лазаря веруете?
— Верую…» (К.ц.)
Вот это: «Верую», — и спасло Раскольникова.
Со Свидригайловым другое дело. Он отверг Божественное мироустройство. Он не захотел его принять в том виде, как оно есть и тем самым напрямую восстал против Бога. Он стал Богоборцем, в этом уподобившись сатане. Он сам растоптал в себе последнюю искру Божью, превратив свою душу в пустыню, в которой не осталось и пяди, куда мог бы ступить ангел-хранитель. И ангел-хранитель оставил своего подопечного, со скорбными слезами отойдя от него на недосягаемое расстояние. Случилось это, наверное, в тот момент, когда Свидригайлов вслух исповедовал перед Раскольниковым своё дьявольское мировоззрение. С этой секунды он был обречён. Он остался один на один с поработившим его бесом, и бес не преминул тут же толкнуть своего пленника на самоубийство, чтобы душа его наверняка оказалась в аду навечно и без права быть вымоленной оттуда даже Церковью.
Каким бы грешным человек ни был, но пока в нём теплиться вера хотя бы в зачаточном состоянии, он не потерян для Бога, потому что ангел-хранитель не отходит от него далеко и зорко следит за тем, чтобы бес не переступил за грань дозволенного ему.
Достоевский – писатель-пророк. Образами Раскольникова и Свидригайлова он не просто детально проанализировал и показал духовную составляющую Евангельских разбойников, благоразумного и неразумного, понуждая верующего читателя глубже осмыслить то, что произошло на Голгофе. Он провидчески предсказал два пути, по которым пойдёт христианский мир в будущем, т. е. в нашем настоящем. И сегодня мы видим, насколько Достоевский оказался прав.
Как отмечалось выше, судьба Раскольникова – это путь России. От чистой, но по-детски наивной веры средневековья к материализму и атеизму 19-го века. От него – к предательству Бога и Помазанника Божьего. А дальше – через страшные искушения и мучительные ломки к обретению осмысленной веры. А уж от неё – к покаянию и духовному возрождению.
Судьба Свидригайлова – это путь Запада. Европа ещё со времён Реформации повернула в сторону материальных благ. Незаметно для себя служение Богу она подменила служением Золотому тельцу. Постепенно земное благополучие стало доминировать над духовными устремлениями. Католическая церковь какое-то время ещё сопротивлялась такому положению дел, но вскоре сама была вовлечена в круговорот материальных ценностей. Соборная душа европейских народов чувствовала, что происходит что-то не то. И тогда их соборный разум, чтобы успокоить душу, стал продуцировать различные философские учения, оправдывающие ценностную переориентацию. Чтобы доказать, что новый исторический путь Европой выбран верно, западная философия на первое место поставила человека с его физиологическими и душевными потребностями, сделав Бога лишь вспомогательным средством в удовлетворении этих потребностей.
Но, даже, отодвинутый на второй план, Бог мешал соборной душе европейских народов реализовывать программу плотских удовольствий. И тогда родился материализм, окончательно вычеркнувший Творца из своей системы видения мира. В 18-м веке Европа окончательно сорвалась в пропасть атеизма. Тогда она ещё не боролась с Богом напрямую. Материализму религия не слишком мешает. А в чём-то и помогает, удерживая производителей материальных благ в рамках необходимой трудовой стабильности. Ведь материализм изначально предполагает лишь бурную хозяйственную деятельность, не связанную никакими нравственными путами, для накопления капитала, чтобы в дальнейшем, в будущем, человек беззаботно наслаждался всеми благами жизни, а в данный момент – теми, которые доступны.
А так, как поначалу были доступны только те плотские удовольствия, что не выходили за рамки христианской морали или недалеко отдалялись от них, то Европа в 18-19 веках Бога по серьёзному ещё не отвергала. Она просто уживалась с мыслью о Нём, и где-то по инерции даже почитала Его. Скажем так: Бог Европе в то время не мешал жить своей жизнью. Особенно протестантизм очень ловко подогнал Его под свой размер.
Так и Свидригайлов поначалу не был богоборцем. Он просто жил в разврате и чувственных удовольствиях, не думая ни о Боге, ни о Вечности. Круг его интересов ограничивался картами, женщинами да злачными местами столицы. И это продолжалось до тех пор, пока он не попал в долговую тюрьму, из которой его выкупила Марфа Петровна, впоследствии ставшая его женой. И нужно отдать должное Свидригайлову: он был по-своему благодарен этой женщине за её поступок. Он честно все семь лет, до самой её смерти, жил при ней в деревне, не предпринимая попыток вырваться на волю. Хотя и там продолжал развратничать с сенными девушками. Он даже признался Раскольникову: «… но скажу вам прямо, что я искренно сожалею о бесчисленных горестях, которых я был причиной». (К.ц.) Это он о Марфе Петровне.
Но с другой стороны Свидригайлову уже перевалило за 40, когда он оказался в деревне, вдали от притонов Петербурга. Он уже до рвоты пресытился традиционными грехами. Марфа Петровна почувствовала это, и за несколько лет до своей смерти освободила его от привязки к себе: порвала долговую расписку и подарила ему кругленькую сумму денег. Она поняла, что Свидригайлов уже не сбежит от неё. Не поняла она только одного: не сбежит не потому, что остепенился, а потому, что возжелал греха нового, ранее не испробованного, запредельного – соблазнить невинную девушку.
Развратные, продажные женщины – это был пройденный этап. Душа врожденного атеиста, отравленная стремлением лишь к материальным удовольствиям, потянулась на этот раз к совершенно запретному плоду. В то время соблазнение девственницы, а тем более, без перспективы жениться на ней, в обществе воспринималось как весьма мерзкий поступок, строго осуждаемый и не принимаемый. Видимо, Свидригайлов и сам понимал, на что покусился. Поначалу ему даже стало не по себе от такого замысла. Не случайно он признался Раскольникову: «Я очень хорошо понял, с первого взгляда, что тут дело плохо, и – что вы думаете? – решился было и глаз не поднимать на неё» (т. е на Дуню – прим.моё). (К.ц.)
Это в душе Свидригайлова заговорили остатки совести. Господь предпринял последнюю попытку своротить его с пути, который оканчивался гибельной пропастью. И если до этого Свидригайлов спокойно грешил, руководствуясь правилом: «Все так делают, а я чем хуже?» — то теперь он решился на грех, который осуждался и в той среде, в которой он привык вращаться. И с этого времени бог, воззвавший к нему голосом совести, стал ему мешать. Свидригайлову понадобилось обоснование своего окончательного падения. И, наверное, именно с этого времени в его сознании стала зарождаться теория иного устроения мира, не такого, каким его сотворил Господь. Вот тогда-то материалист и атеист Свидригайлов превратился в богоборца, а далее – в служителя сатаны, заранее определив себе место в его адской обители.
Не так ли и Европа? Отказавшись от полноты Вселенской Церкви, не поддерживаемая всей её благодатью, она постепенно стала уставать от несения христианского креста. Эта усталость в полной мере выразилась в Реформации и в возникновении протестантизма, который распахнул в мир широкие ворота новому, доселе неведомому явлению – капитализму. Началась эпоха примата материальных ценностей над духовными. Европа ступила твёрдой ногой на путь чувственных наслаждений, с презрением отодвинув на задворки общественной и бытовой жизни христианские ценности. Она ещё сохраняла видимость веры в Христа, но это уже тогда была лишь внешняя оболочка, под которой всё сильнее разгоралась жажда земных удовольствий. Поначалу эта жажда удовлетворялась не одобряемыми Церковью, но традиционными грехами, такими, как блуд, пьянство, чревоугодие, сребролюбие и т. д.
Но Европа стремительно богатела, а привычные грехи приедались, теряли свою остроту, вызывали скуку. Духовные потребности были утеряны, материальные – зашли в тупик. Понадобились новые ощущения, чтобы снова почувствовать вкус к жизни. Эти новые ощущения уже маячили где-то на горизонте. Да вот беда: остатки христианской нравственности не позволяли сломя голову ринуться навстречу им. Католическая церковь ещё пыталась сопротивляться капитализму – этому социальному монстру, порождённому протестантизмом, который нагло и уверенно толкал человечество в пасть Мамоны. Она старалась удержать свои народы хотя бы во внешнем целомудрии. Какое-то время католической церкви это удавалось.
А потом Европа, пресыщённая древними, изначально присущими человечеству грехами, ринулась в кровавый поток революций. Напившаяся кропи, но привёдённая к единому знаменателю сначала Наполеоном, а потом русскими войсками, она на сотню лет присмирела, успокоилась, и даже снова обрела внешнее целомудрие, лишь иногда возвращаясь к прежним шалостям. (так и Свидригайлов почти семь лет, прожитых им в деревне, практически не совершал привычных ему грехов: так только – с дворовыми девками баловался).
Даже Первая Мировая война не свергла Европу в бездну запредельного греха. Россия и та пала ниже. Такой оголтелый и разнузданный разврат покатился по её городам и весям, что народы Запада с отвращением отвернулись от него. Парад голых феминисток на Красной площади; пилотным образом узаконенные беспорядочные связи между молодыми людьми, когда каждая комсомолка должна была беспрекословно отдаваться любому комсомольцу, который её возжелает; идея обобществления жён; первая обнажённая натура на экранах кино и кокакин, кокаин в огромных количествах, и многое другое.
Слава Богу, всё это у нас продолжалось недолго. В отличие от Европы как раз именно это было для русского народа внешней обёрткой, а внутри своей соборной души он продолжал хранить присущую ему чистоту. Так и Раскольников по внешнему рисунку своего преступления казался страшнее Свидригайлова – последний лишь поспособствовал смерти двух человек, а первый топором проломил головы своим жертвам. Но, даже испачканный кровью убитых им женщин, Раскольников сохранял свою душу живой, а значит, сохранял способность к покаянию и преображению. Свидригайлов же, не запятнав руки кровью, умертвил свою душу и тем самым отсёк её от Спасителя.
Достоевский с пророческой прозорливостью предсказал судьбу Европы в поступках и словах Свидригайлова. И это предсказание сбывается сейчас на наших глазах. Помните последние секунды жизни Свидригайлова и его предсмертную фразу, сказанную в ответ на выморочную и вывихнутую речь вратника-еврея?
«Свидригайлов вынул револьвер. Ахиллес приподнял брови.
— А-зе, сто-зе, эти сутки (эти шутки) здеся не места!
— Да почему же бы и не место?
— А потому-зе, сто не места.
— Ну, брат, это всё равно. Место хорошее; коли тебя станут спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку.
Он приставил револьвер к своему правому виску.
— А-зе, здеся нельзя, здеся не места! – встрепенулся Ахиллес, расширяя всё больше и больше зрачки.
Свидригайлов спустил курок». (К.ц.)
Какая точная картина описания гибели Европы, если проанализировать её с мистической точки зрения. Действительно, Америка может стать причиной самоуничтожения Западной цивилизации. После Второй Мировой войны Европа полностью подчинилась Соединённым Штатами сняла с себя ответственность за свою дальнейшую судьбу. Но долго, долго она ожидала этого момента, удерживаемая от запредельного греха сначала Имперской Россией 19-го века, а потом отвратным примером послереволюционной России начала 20-го века. Остатки религиозности ещё прикрывали развратную сущность Европы, как полупрозрачный хитон прикрывает нагое тело блудницы, вышедшей на панель. Она с нетерпением ожидала лишь того, кто купит её, чтобы отбросить в сторону и эту последнюю видимость стыдливости. И, наконец, покупатель объявился. Это была Америка, после войны распухшая от чужого золота и собственных амбиций.
С каким же наслаждением Европа услышала вожделенный глас, прозвучавший из-за океана, но рождённый в глубинах преисподней: «Теперь всё можно, ибо истинный бог – Золотой телец!»
И началась оргия. Но прежние грехи не бередили нервы и не возбуждали притуплённое воображение. Хотелось новых, ранее не испытанных ощущений. И Америка предоставила их Европе. Сначала – наркотики и не менее наркотическую музыку. А потом – такие изощрённые сексуальные извращения, до которых и бесы не могли додуматься. Америка с Европой додумались. Однополая «любовь» давно известна человечеству, но закреплять её брачными узами – такое в голову не приходило никому и никогда прежде. До сего времени все извращения совершались между мужчинами и женщинами, пусть даже и вперемешку. Но то, что может быть существо среднего пола, гендерное «оно», такого даже бесы представить себе не могли, пока человек не показал им это. А что дальше? Сексуальное людоедство?
Такое безумие непременно закончится самоуничтожением, ибо предательство Бога хуже, чем неприятие Бога. Вспомните, как закончил свой земной путь Иуда. Ни фарисеи, обрекшие Христа на распятие, ни римские воины, пригвоздившие Его ко кресту – никто из них не покончил жизнь самоубийством. Только он один – предатель.
Народы Европы, некогда бывшие христианскими, а ныне предавшие Христа, чтобы беспрепятственно предаваться запредельному греху, подобно Свидригайлову, уже поднесли пистолет к своему виску. Осталось только спустить курок.
Две мировые судьбы двух мировых грешников, когда-то давно давших одинаковую клятву верности Богу и одинаково нарушившие её – Россия и Европа. Два соборных злодея, приговорённых к одной казни – к распятию на позорных крестах: один по левую, другой по правую сторону от Иисуса Христа. Оба поносят Сына Божьего вместе с фарисеями (Америкой) и проходящими мимо (народами иных вероисповеданий). Но у распятого справа, у России, в душе начинает уже тлеть уголёк осознания своей греховности и заслуженности наказания. Ещё немного, и он зажжет высокое пламя раскаяния, которое растопит лёд, сковавший сердце страшного грешника и понудит его воскликнуть: «Помяни меня, Господи, когда придешь во Царствие Твое!»
Разумихин и Порфирий Петрович
Конечно, невозможно провести полный анализ романа «Преступление и наказание». Этот айсберг уходит в глубину на километр. Мы освоили, может быть, несколько десятков метров. Но это не страшно. Гения подобного уровня не в состоянии охватить разум одного человека. Даже, если 100 исследователей предоставят каждый своё толкование, все они будут правы, ибо всё, что они найдут у Достоевского, всё это у него есть. Достоевский неисчерпаем.
Но нельзя обойти молчанием ещё двух персонажей произведения, и необходимо о них сказать хоть вкратце. Это – Разумихин и Порфирий Петрович. Какую роль они играют в повествовании о русском благоразумном разбойнике, и какую мистическую нагрузку несут на себе? Я долго размышлял об этом и пришёл к выводу, что Разумихин и Порфирий – это олицетворённый в двух личностях Ангел-хранитель Раскольникова. Они как два крыла одного небесного защитника, приставленного Богом к христианину ещё при крещении, единственные оказывают реальную поддержку Раскольникову не на духовном, а на житейском уровне именно в тот момент, когда она ему более всего необходима. Правда сам Раскольников поначалу воспринимает их помощь, как насилие над своей волей, не принимает и отторгает её. Но это свойственно большинству земнородных: человек знает, чего он хочет, но зачастую не знает, что ему нужно.
И только Господь ведает, что действительно нужно человеку для его спасения, и как это преподать ему так, чтобы не нарушить его право на свободный выбор. Это ведение передаётся ангелу-хранителю, и он поступает по отношению к своему подопечному соответствующим образом.
Так, Разумихин оберегает плоть Раскольникова и его разум от полного погружения в безумие. Он всегда оказывается рядом со своим другом в нужное время и в нужном месте. Он расталкивает его, возвращает к реальности, вырывает из внутреннего коллапса, наполняет жизненной энергией. Раскольников противится этому, но без Разумихина он задохнулся бы в духовном вакууме, которым сам себя окружил. Своим отношением и словами он чуть ли не оскорбляет Разумихина, лишь бы отвязаться от него и снова спрятаться в свою душевную скорлупу. Разумихин тут же деликатно отходит в сторону, не обижаясь и не раздражаясь на друга. И тут же снова оказывается рядом, как только поддержка его становиться необходимой Раскольникову, хотя тот и сам этого чаще всего не осознаёт.
Не так ли поступает и ангел-хранитель, опекая вверенного ему Богом христианина? Всегда быть рядом, чтобы вовремя прийти на помощь, и никогда не мешать принимать самостоятельные решения – вот его задача. Между Разумихиным и Раскольниковым именно такие взаимоотношения.
А в конце Разумихин оказывает своему другу важнейшую, неоценимую в деле его спасения услугу. Это происходит в самый нужный момент настолько естественно, что Раскольникову и в голову не приходит мысль о Божьем промысле о нём. Разумихин, став женихом Дуни, освобождает его от тяжких дум о судьбе самых близких ему людей: теперь они в надёжных руках, теперь есть кому о них позаботиться. А ведь для Раскольникова перед предстоящей каторгой и во время неё это было архиважно. Если бы его мать и сестра остались одни, в нищете, без надёжной мужской поддержки, он истерзал бы себя, постоянно думая о них. А так все силы его души были сосредоточены на главном делании – на рождении в нём нового человека, просветлённого и одухотворённого живой верой.
Разумихин получился настолько положительным персонажем, что Достоевский, дабы закамуфлировать его ангельскую миссию в романе, наделил его одной чисто человеческой страстишкой: он мог напиться до пьяна, правда, редко и не теряя над собой контроля, но, опять же, по собственному желанию, а не в силу физиологической потребности.
Роль Разумихина, конечно же, не ограничивается вышеизложенной миссией. Он достоин более развёрнутого исследования, но в данном случае мы обозначили лишь то воздействие, какое он оказал на Раскольникова в его духовном преображении. И всё же ради справедливости следует отметить следующий факт: Достоевский вложил в уста Разумихина пламенную речь, обличающую дьявольскую идеологию развратившейся русской интеллигенции той эпохи. Этот монолог я приведу здесь полностью, ибо так писатель-пророк высказал свою мысль:
«- Видишь, Родион: слушай и скажи своё мнение. Я хочу. Я из кожи вчера лез с ними (с молодыми социалистами – прим. автора) и тебя поджидал; я им про тебя говорил, что придёшь… Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства – и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, — и ничего!.. (…) Я тебе книжки ихние покажу: всё у них потому, что «среда заела», — и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берётся в расчёт, натура изгоняется, натура не полагается! У них не человечество, развившись историческим, живым путём до конца, само собой обратится наконец в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тот час же и устроит всё человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: «безобразия одни в ней да глупости» — и всё одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и мертвичинкой припахивает, из каучука сделать можно, зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется! И выходит в результате, что всё на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели! Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры ещё не готова, жизни хочет, жизненного процесса ещё не завершила, рано на кладбище! С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! Отрезать весь миллион и всё на один вопрос о комфорте свети! Самое лёгкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное – думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листах умещается!» (К.ц.)
По одному этому монологу можно написать целое исследование. Мы этим заниматься не будем. И без того ясно, насколько негативно Достоевский воспринимал социалистические идеи переустройства мира. А главное, здесь несколько раз прозвучало словосочетание: «Живая душа». Это как раз то, о чём мы рассуждали на протяжении всего нашего разговора, анализируя образ главного героя романа «Преступление и наказание».
Итак, Разумихин стал для Раскольникова как бы одним крылом его ангела-хранителя, которым небесный защитник оградил своего подопечного от бытовых проблем, тем самым сняв в его души часть непомерного груза и облегчив путь к покаянию. Функцию второго крыла выполнил следователь Порфирий Петрович. Стати, недаром эти два человека являются родственниками, т. е. одна кровь течёт по их венам, как одна Божественная энергия приводит в движение ангельские крылья. Именно это обстоятельство и подтверждает мою мысль, что Разумихин и Порфирий олицетворяют собой единого Ангела-хранителя, приложившего все усилия, чтобы направить Раскольникова на верный путь духовного возрождения.
Какую же благотворную миссию по отношению к Раскольникову выполнил Порфирий Петрович? Уже первая их встреча раскрыла ему, талантливому следователю-психологу, кто есть истинный убийца старухи-процентщицы и Лизаветы. Но он расположен к Раскольникову, ибо чувствует в нём живую, трепетную душу, и понимает, насколько тот мучается от совершённого преступления. И, более того, понимает истинные причины и мотивы этого преступления, даже, более самого преступника. Будучи человеком добрым и отзывчивым, Порфирий Петрович не ставит перед собой цель непременно упечь Раскольникова на каторгу. Напротив, он всеми силами пытается, как можно более облегчить его участь. Он отдаёт себе отчёт, что благородный молодой человек попал в сети новомодных материалистических идей и запутался в них как муха в паутине. Не наказать он стремиться невольного преступника, а помочь ему выправиться духовно, дать ему возможность стать нормальным человеком, здоровым и полезным членом общества.
Делает он это деликатно, но настойчиво, постепенно подводя Раскольникова к мысли, что ему, следователю, всё известно, и нет смысла бегать от правосудия, а нужно прийти добровольно, сознаться во всём и принять заслуженное наказание. Как тонкий психолог он понимает, что для Раскольникова законное наказание – это облегчение совести и душевная определённость, при которой только и возможна серьёзная духовная работа, способная закончится покаянием и очищением.
Уже имея на руках доказательства вины Раскольникова и даже одну неопровержимую улику, Порфирий не арестовывает его, а приходит к нему, чтобы понудить его на чистосердечное признание. И здесь он преследует чисто утилитарную цель: добровольная сдача властям и сотрудничество со следствием может существенно сократить каторжный срок, что для молодого, только вступающего в жизнь человека весьма и весьма важно. В последствии так и случилось. Вместо предусмотренных по закону 25-ти лет каторги за убийство Раскольников получил только восемь. На волю он выйдет в возрасте Христа, обновлённым и просветлённым живой верой христианином. Выйдет служителем Бога и своего народа, как это следует из концовки романа. Перед ним будет вся жизнь, интересная, насыщенная, заново переосмысленная в перенесённых страданиях. И в этом огромнейшая заслуга Порфирия Петровича, ставшего для Раскольникова вторым защитным крылом его ангела-хранителя.
Нигде на протяжении всего повествования Достоевский не обозначает у Порфирия веру в Бога. Но достаточно привести выдержки из его последнего разговора с Раскольниковым, чтобы убедиться: перед нами христианин не номинальный, а настоящий, понимающий глубинную суть христианства:
«А что, стыда буржуазного, что ли испугались? Это может быть, что испугались, да сами того не знаете, — потому молодо! А всё-таки не вам бы бояться али там стыдиться явки с повинной (…) Изверились да и думаете, что я вам грубо льщу; да много ль вы ещё и жили-то? Много ль понимаете-то? Теорию выдумал, да и стыдно стало, что сорвалось, что уж очень не оригинально вышло! Вышло-то подло, это правда, да вы-то всё-таки не безнадёжный подлец. Совсем не такой подлец! По крайней мере долго себя не морочил, разом до последних столбов дошёл. Я ведь вас за кого почитаю? Я вас почитаю за одного из таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой смотреть на мучителей, — если только веру иль Бога найдёт. Ну, и найдите, и будете жить. Вам, во-первых, давно уже воздух переменить надо. Что ж, страданье дело тоже хорошее. Пострадайте. Миколка-то, может, и прав, что страданья хочет. Знаю, что не веруется, — а вы лукаво не мудрствуйте; отдайте жизнь прямо, не рассуждая; не беспокойтесь, — прямо на берег вынесет и на ноги поставит. На какой берег? А я почём знаю? Я только верую, что вам ещё много жить. Знаю, что вы слова мои как рацею теперь принимаете заученную; да, может, после вспомните, пригодится когда-нибудь; для того и говорю. Ещё хорошо, что вы старушонку только убили. А выдумай вы другую теорию, так пожалуй, ещё и в сто миллионов раз безобразнее дело бы сделали! Ещё Бога, может, надо благодарить; почём вы знаете: может, вас Бог для чего и бережёт. А вы великое сердце имейте да поменьше бойтесь. Великого предстоящего исполнения-то струсили? Нет, тут уж стыдно трусить. Коли сделал такой шаг, так уж крепись. Тут уж справедливость. Вот исполните-ка, что требует справедливость. Знаю, что не веруете, а ей-Богу, жизнь вынесет. Самому после слюбится. Вам теперь только воздуху надо, воздуху, воздуху! (…) Ну что ж, что вы в другой разряд людей перейдёте? Не комфорта же жалеть, вам-то, с вашим-то сердцем? Что ж, что вас, может быть, слишком долго никто не увидит? Не во времени дело, а в вас самом. Станьте солнцем, вас все и увидят. Солнцу прежде всего надо быть солнцем. (…) Потому страдание, Родион Романыч, великая вещь…». (К.ц.)