Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
В детском саду, больницах, школе и во дворе я, разумеется, наблюдал за драками и даже принимал в них посильное участие. Но настоящую драку, между взрослыми, свидетелем которой стал только будучи учеником пятого «Б» класса спецшколы №13, я запомнил особенно хорошо. Впрочем, начнем ab ovo.
Когда я был маленьким, папа часто водил меня в кафе и в рестораны. Такое бывало еще в детском саду. Помню, я как-то сижу в нашем детском саду на Беговой (у Художественного Фонда, где тогда работала мама, было два детских сада — один на Беговой, другой — на Масловке, и позднее, когда я год прожил в «лесной школе» под Тарусой, среди ее питомцев поначалу существовала вражда между «теми, кто с Беговой», и «теми, кто с Масловки»), не желая есть борщ, который еще не успел полюбить всей душой (все уже поели и пошли на «тихий час», а я все упрямо сижу за столиком, накрытом белой скатертью, в белом передничке с оранжевой морковкой, и воспитательница Светлана Михайловна кормит меня с ложки — а ведь нужно было съесть еще второе и третье!). Другая воспитательница, Ольга Петровна, подходит к нам и укоризненно говорит мне: «Где же ты это так есть научился?» А я мрачно отвечаю: «В ресторане!» Всеобщий смех…
Когда я пошел в школу, то в конце каждого учебного года, когда нам выдавали табели, папа забирал меня из школы и первым делом проверял табель (а со временем — дневник). У меня всегда были отличные и хорошие оценки по всем предметам, кроме математики (как получил в пятом классе тройку, так выше этой «планки» — увы! — никогда не поднимался, ни по арифметике, ни по алгебре, ни по геометрии) и физики (по химии у меня была четверка, я любил ставить опыты и делать лабораторные работы — например, получать «реакцию серебряного зеркала»; к тому же у нас была очень красивая и элегантная преподавательница химии — рыжая. в золотых очках, по имени Нина Владимировна Пушич, я даже фамилию запомнил). Проверив мои оценки, папа сокрушенно качал головой и проводил со мной воспитательную беседу, доказывая, что отличникам (и даже «хорошистам») лучше жить на свете, чем каким-то жалким троечникам, которых все порядочные люди презирают (сам-то папа всю жизнь учился только на «отлично» и даже был сталинским стипендиатом, несмотря на репрессированных родителей). Я со всем покорно соглашался и клятвенно обещал в следующем учебном году непременно исправиться.
После этого папа, по заведенному ритуалу (начиная со второго класса, когда у меня — о счастье! — еще не было троек ни по одному предмету), вел своего единственного сына отмечать окончание учебного года в расположенный неподалеку от нашей школы, на улице Горького (которой ныне возвращено ее историческое название — Тверская), болгарский ресторан «София» (там теперь, кажется, «Ростикс»). Для этого надо было пройти мимо театра «Современник» (чье тогдашнее здание находилось на Триумфальной площади — именовавшейся в то время площадью Маяковского, по стоящему там до сих пор памятнику «крикогубому Заратустре»; теперь площади вернули ее прежнее название Триумфальной, но воздвигнутые, если не ошибаюсь, в честь победы Русской Императорской Армии над Бонапартом Триумфальные ворота, давшие, вроде бы, в свое время название площади, по-прежнему стоят в конце Кутузовского проспекта, переходящего в Смоленское шоссе, бывшую старую Смоленскую дорогу, по которой вступал в Москву Наполеон во главе своих «двунадесяти язык» — очередная нелепость нашей эпохи!). В «Софии» папа всякий раз заказывал нам на двоих болгарское мясное ассорти, подававшееся прямо на стол на круглой жаровне с тлеющими углями; на пышущей жаром сковородке шкворчали, подогреваемые жаром углей, в горячем жиру болгарские кебаб-чичи (по-нашему, люля-кебабы), бараньи колбаски (вроде так любимых всеми нами в детстве и юности купат — говорю о моих одноклассниках — для нас с моим другом Андреем Баталовым alias «Батой» много лет не было ничего вкуснее горячих купат с солеными огурчиками под холодное свежее пиво!), ломтики сочной и нежной баранины — в общем, пальчики оближешь…
На следующий день (обычно получалось почему-то так, что в «Софии» мы обедали по пятницам), папа вел меня в кафе «Шоколадница» на Октябрьской площади (где, вместо поставленного при «минеральном» секретаре ЦК КПСС Михаиле Сергеевиче Горбачеве последнего в истории СССР памятника Ленину, еще возвышался огромный православный храм, переделанный в кинотеатр и впоследствии снесенный). В «Шоколаднице» мы тоже почему-то всегда заказывали одно и то же: жареных цыплят с маринованным виноградом, а на десерт — очень вкусные, поджаристые блинчики с начинкой из протертых орехов, миндаля и изюма, политые густым шоколадным соусом. Обед обычно завершался чашкой горячего шоколада.
Со временем в меню «Шоколадницы» произошли изменения — причем не в лучшую сторону (например, вместо винограда к цыплятам стали подавать моченые сливы), но блинчики оставались такими же вкусными — пухленькими, жирненькими, румяненькими, съешь один — другой сам в рот просится (как, наверно, сказал бы в этом случае любимый писатель нашего детства Антон Павлович Чехов — см. его знаменитый рассказ «Торжество победителя»).
Но однажды папа (со своим аспирантом дядей Славой Белоконем — моим другом «Джимом») взяли меня после школы в ресторан гостиницы «Будапешт», где у папы была деловая встреча с какими-то немцами (или венграми, точно, к стыду моему, не помню — бывают и у меня, грешного провалы в памяти). Причем зашли они за мной в школу как раз в момент моей драки с двумя одноклассниками из Организации Мушкетеров, соперничавших, на протяжении ряда лет, с нашим Орденом тамплиеров (именовавшимся изначально Орденом Золотого Орла, а затем сменившим последовательно несколько названий). «Джим»-Белоконь подоспел как раз вовремя, взяв оседлавшего меня в тот момент мушкетера Сашку Штернберга (по прозвищу «Шпривальд» или «Шпреевальд) за шиворот и без видимых усилий подняв его в воздух, как котенка. Увидев, что расклад сил изменился, мушкетеры сочли за благо ретироваться. А мы с папой и «Джимом» пошли в «Будапешт».
У нас с дядей Славой Белоконем (Царствие ему Небесное, вечный покой — как, кстати, и Саше Штернбергу!) была своя, особая игра. Мы с ним играли в ковбоев. Он был «Джимом», а я «Биллом» (но о нашей ковбойско-индейской эпопее я расскажу как-нибудь отдельно — право, она того стоит).
Когда мы ужинали в «Будапеште» (о папиных немцах, или венграх, я помню только одно — это были двое мужчин и одна дама — брюнетка с шиньоном по тогдашней моде), в зале играл, как тогда говорили, вокально-инструментальный ансамбль — молодые люди с прическами «под битлов» — я впервые услышал вживую звучание электрогитары (одну песню, «Йеллоу Ривер», знаменитую в те времена «Елуриву» — известную впоследствии как «Толстый Карлсон» -, я запомнил совершенно точно). Помню также закуску — маринованную сельдь с красной паприкой, а на второе — «трансильванское кушанье на двоих» (это блюдо так и называлось). На круглой деревянной дощечке (совсем как в известной истории Даниила Хармса о зашедшем в трактир Иване Сусанине и боярине Ковшегубе, сидевшем в углу и пившем свое сусло) лежали громадные (как мне показалось) ломти жареной свинины (из гарнира помню только острый квашеный зеленый перец). Взрослые пили красное вино, а к десерту (какие-то блинчики, густо посыпанные белой сахарной пудрой) — другое вино, янтарно-желтого цвета, из рюмок другой формы, на тонких высоких ножках (вероятно, токайское).
Вероятно, уже довольно поздно вечером мы распрощались с папиными знакомыми и покинули ресторан. Решили взять такси (как видно, метро уже не работало). Такси долго не было. дальнейшее я припоминаю довольно смутно. То ли перед нами, то ли рядом с нами стояли двое мужчин (один пожилой и толстый, другой моложе и стройнее, с черными волосами, в модном тогда темно-синем плаще «болонья», а с ними — дама, ведшая себя довольно нервно — может быть, под воздействием выпитого). Почему-то разгорелся конфликт из-за подъехавшего, наконец, такси. Мне кажется, эта троица полезла без очереди. Во всяком случае, я запомнил, как незнакомец в «болонье» отлетел от папиного тычка, а пожилой и толстый полез с кулаками на «Джима» — я запомнил его фразу: «Убирайся ты со своей шляпой!» («Джим» был в тот вечер в шляпе, как и полагается ковбою). В следующий момент драка уже шла вовсю. Я запомнил, как Джим рубанул грубияна в «болонье» ребром ладони по шее, и тот рухнул на асфальт, как бык на бойне (я тогда впервые в жизни увидел этот прием). Дама визжала и оттаскивала пожилого и толстого, которому все было мало… В-общем, наши победили. Не помню, как мы добрались домой — по-моему, все-таки на такси. «Джим» с довольной улыбкой сказал мне о своем противнике в «болонье»: «Вот завтра утром у него будет сильно болеть шея». Дома нас ожидал страшный скандал. Мама и бабушка не знали, что и думать. Папа ведь обещал вернуться со мной домой не позднее восьми часов вечера…»Джим» остался ночевать у нас на улице Фрунзе. Лежа в кровати, я прислушивался к его проходившей на весьма повышенных тонах беседе с папой в соседней комнате, пока не заснул. А они в ту ночь, по моему, так и не ложились…
Здесь конец и Господу нашему слава!