От редакции: «Литературный коллайдер» продолжает исследование великого наследия русской литературы соответственно новым знаниям и новому пониманию мировых тенденций, которые возникли у нас в 21-ом веке. Мы вновь предоставляем слово одному из лучших современных поэтов и литературных критиков Игорю Гревцеву. Начинаем обсуждение знаменитого романа Лермонтова.
В 1840 году Михаил Лермонтов, к тому времени ставший уже известным в обществе, более всего благодаря стихотворению «Смерть поэта», посвящённому гибели Пушкина на дуэли, публикует первое издание своего романа «Герой нашего времени». Но в силу того, что читатели стали отождествлять главного героя произведения с самим автором или с конкретными личностями, в 1841ё году Лермонтов подготавливает второе издание романа. Он вводит в его структуру авторское «Предисловие», в котором разъясняет, что Печорин – персонаж совершенно вымышленный, но составленный из характерных черт многих представителей той эпохи. Поэт не отделяет себя от своего героя, но и не сливается с ним в одно целое. Он так же не отделяет его от современного ему поколения дворян, как и не утверждает однозначно, что все таковы. Лермонтов собрал в одном человеке все возможные симптомы одной и той же болезни, которой, в той или иной степени, был болен почти каждый его современник – представитель элиты Российского государства.
Вот, что сам поэт говорит о Печорине, предостерегая читателей от невольных заблуждений на его счёт:
«Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых…
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но портрет не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии» (К.ц.)
Но этот портрет более всего напоминает зеркало, вынесенное в центр многолюдного великосветского бального зала, и в котором любой, заглянувший в него, мог увидеть кроме отражения толпы, и своё собственное отражение. Так, что же за болезнь поразила Российскую элиту того времени, что сводный портрет её оказался столь обворожительно омерзительным?
Название этой болезни «бездуховность». И именно потому, что ею первой заразилась аристократия, т. е. самый образованный, культурный и внешне благополучный слой общества, она и приобрела такую уродливо-привлекательную форму, а именно: при традиционном благородстве и понятии о чести полная внутренняя опустошённость и неспособность к реальному благодеянию.
Болезнь эта стала развиваться в России сразу же после победы над Наполеоном. Причины её заключались в тлетворном влиянии атеистических идей Запада, которые привели самую мыслящую и активную часть дворянской молодёжи к отрицанию Бога, а вслед за этим и к отвержению всего уклада традиционной российской жизни с её вековыми традициями. Оторванность от своих национальных корней вылилось в полное отсутствие духовных ориентиров, которые делают жизнь человека осмысленной и целенаправленной, и ввергла многих молодых аристократов в пучину скуки и неизъяснимой тоски. А такое состояние по церковному называется «унынием» и является главным признаком бездуховного существования. Ибо уныние есть следствие неверия Богу. А это самый тяжкий недуг души, перерывающий человеку не только дорогу в Вечность, но и все жизненные пути.
Первым эту болезнь русской аристократии обозначил Грибоедов в комедии «Горе от ума». Но это был предварительный диагноз, только попытка выявить симптомы пока неизвестного в России заболевания. Его Чацкий представлял из себя лишь схему, контур «нового человека», который в своём бездействии постепенно набирал действенную силу разрушителя устоев. В схематичности Чацкого невозможно найти положительных, чисто человеческих черт, если не считать его умения красиво говорить. Это был сугубо отрицательный литературный герой, и потому не оказавший на читательскую публику того внутреннего сотрясающего воздействия, какое должен был бы оказать. Поэтому публика посчитала, что Грибоедов в своей комедии высмеял недостатки московского дворянства. А он бил в набат, предупреждая о нашествии на Русь страшной эпидемии, носителем бацилл которой и были Чацкие.
Но вот в мир выходит Евгений Онегин, рождённый мощным талантом Пушкина. Это уже живой человек, наделённый многими положительными чертами. Но эта положительность с одной стороны и полная неспособность реализовать её потенциал на благие деяния с другой превратили Онегина в духовного монстра. Это всегда так происходит, когда человек, наделённый мощной творческой энергией, ведёт бездуховный образ жизни. Она разрывает его изнутри, и, рано или поздно, душа такого человека взрывается, осколками своими поражая всё вокруг.
Скрупулёзной реалистичностью образа своего главного героя Пушкин в полный голос возвестил своему поколению: «Болезнь уже проникла в общественный организм! Будьте бдительны! Не дайте ей пустить метастазы!» К сожалению, он не был услышан, но, подобно пророку, выполнил свою миссию: предостерёг, предупредил. А дальше нужно было думать всем миром, как избежать заражения. А теперь думать придётся нам, живущим в 21-м веке. Ибо болезнь эта до сих пор не изгнана из организма русского народа.
Вслед за Пушкиным свой пророческий глас возвысил Лермонтов. Его Печорин, «составленный из пороков всего поколения», оказался не менее живым и реалистичным, чем Онегин. Даже общая канва их жизней одинакова: светский разврат; последующая за ним скука и разочарование во всём; хладнокровное убийство друга (ну, пусть не друга, приятеля), но убийство безсмысленное, немотивированное, спровоцированное собственной гордыней и честолюбием.
Правда, Печорин страшнее Онегина, уже хотя бы тем, что обладает большим обаянием и силой воздействия на окружающих. Он несёт в себе какой-то мистический магнетизм, способный очаровывать даже тех, над кем совершает нравственное насилие. Кроме того, в отличие от Онегина, Печорин действует на том жизненном пространстве, где в полной мере могут проявиться его лучшие качества: спокойная храбрость, умение подавлять свой страх перед лицом смерти, не терять хладнокровия в минуты опасности. Он – боевой офицер, состоящий на службе в действующей армии.
Печорин наделён большей живостью характера, чем Онегин, и потому более притягателен и обворожителен, особенно в глазах женщин. Он постоянно окружён неким ореолом романтизма. Он неутомимый искатель приключений. Мы видим его то бесстрашно идущим в одиночку в самое логово контрабандистов; то стоящим над бездной под пистолетным выстрелом; то обезоруживающим пьяного казака-убийцу. Это не может не вызывать невольную симпатию у читателя.
Но тут же, наряду с этим, читатель видит, сколь низменными мотивами руководствовался Печорин, проявляя столь притягательную храбрость. И это не может не породить в душе нормального человека чувство презрения и даже омерзения.
Лермонтов показал нам сильную личность, потенциально готовую на жертвенный, возвышенный поступок, но не способную этот поступок совершить. Почему так? Кто же такой Печорин – Герой Своего Времени? Что его роднит с традиционным образом русского человека, и что напрочь отсекает от этого образа, превращая в некоего маргинала, в «ивана, не помнящего родства»? А главное, какую роль сыграли Печорины в истории России, и как их жизнь отразилась на их далёком будущем, а на нашем настоящем? Всё это мы рассмотрим и проанализируем в дальнейшем. А пока следует ещё раз сказать о пророческой миссии Лермонтова.
Сквозь призму своего таланта поэт прозревал грядущее и отчётливо понимал, какую опасность для России представляют люди, подобные Печорину. Как и Пушкин, он ставил перед собой главную творческую задачу: не развлекать общество, а будить его. Богом он призван был, подобно звонарю на колокольне, лишь ударить в набат, а уж услышат его или нет – не его беда.
Пушкин не назвал явление Онегина социальной болезнью России, хотя и подразумевал это. Лермонтов же открытым текстом обозначил Печорина как социальную заразу, что уже проникла в здоровое тело Русской нации и стала медленно, но неуклонно разъедать его. Поэт понимал, что распространение болезни ему не остановить, но как пророк молчать не мог, и потому взывал к остаткам нравственности, которая ещё сохранялась в среде тогдашней российской аристократии в надежде хоть кем-то быть услышанным. Он завершает авторское «Приложение» к своему роману такими словами:
«Вы скажете, что нравственность от этого не выиграет? Извините. Довольно людей кормили сладостями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, что автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избавь от такого невежества! Ему было просто весло рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как её излечить – это уже Бог знает!»
Поэт надежду на исцеление от болезни, которая называется «бездуховность» и занесена в Российский организм Чацкими-Онегиными-Печориными, этими человеко-вирусами, возлагает на Бога. Потому, что причина болезни в том-то и состоит, что русская аристократия, элита общества, по сути, мозг нации, отвергла Бога, не захотела следовать за Ним, и в результате уныло побрела по бесплодной пустыне безверия. А если поражается общественный мозг и перестаёт нормально функционировать, то и всё общество впадает в безумие, что и произошло менее чем через сто лет с русским народом.
Хронологическая структура романа
Прежде, чем мы приступим к анализу характера главного героя романа, следует сказать о художественной структуре произведения. Она довольно сложна и необычна. Лермонтов создал совершенно новую форму романа, где полностью нарушен хронологический ход событий и при этом всё логически оправданно. Сначала «путешествующий офицер», условный автор, знакомится с Максим Максимычем и от него узнаёт о самых последних событиях из обозримой жизни Печорина; после этого на короткое время встречается с самим Печориным, а далее сообщает о его смерти. Потом читатель оказывается в самом начале истории, откуда узнаёт, как Печорин, за какой-то проступок высланный из Петербурга, едет в действующую армию на Кавказ; сведения о самой службе отсутствуют. Сразу же за тем мы видим Печорина на минеральных водах, где и разворачиваются главные события. А в завершение романа мы вновь встречаемся с нашим героем под началом Максим Максимыча в захолустной крепости, куда его ссылают за участие в дуэли с Грушницким. Таким образом, круг замыкается. Последовательность событий нарушена, но логика повествования соблюдена, потому что именно в такой последовательности условный автор, «путешествующий офицер», знакомиться с моментами жизни Печорина. И в этом особая художественная привлекательность романа. Но об этом много написано предыдущими критиками, поэтому нет необходимости повторять то, что с лёгкостью можно найти в библиотеках или в интернете.
И всё же хронологическую последовательность эпизодов давайте восстановим, чтобы легче было ориентироваться в последующем исследовании судьбы главного героя романа.
Итак, Печорин из Петербурга едет на Кавказ в действующую армию. По дороге к месту службы он случайно сталкивается с контрабандистами (глава «Тамань»). После участия в боевых действиях, о которых читатель так ничего и не узнает, он получает отпуск и отправляется на лечение в Пятигорск и Кисловодск, откуда за дуэль с Грушницким его ссылают в отдалённую крепость (глава «Княжна Мери»). Во время пребывания в крепости под началом Максим Максимыча по какой-то надобности Печорин отправляется в казачью станицу, где принимает пари поручика Вулича и обезвреживает казака-убийцу (глава «Фаталист»). После этого происходит похищение Бэлы и последующая её гибель (глава «Бэла»). Потом из крепости Печорина переводят в Грузию, откуда он возвращается в Петербург. И только через несколько лет, проездом через Владикавказ в Персию, он случайно сталкивается с Максим Максимычем и «путешествующим офицером». И лишь потом этот «путешествующий офицер», получив в своё распоряжение записки Печорина, пишет своё «Предисловие» к его «Журналу», где и сообщает о смерти главного героя.
Печорин и его отношение к Богу
Хронологическую последовательность событий, описанных в романе, мы восстановили. Теперь вернёмся к главному вопросу нашего исследования: кто же такой Печорин и люди, подобные ему, и какую роль они сыграли в истории России? Чтобы понять это, необходимо выяснить духовную составляющую характера главного героя романа, т. е. отношение Печорина к Богу, к вере, к религии, ведь понятия «духовность» или «бездуховность» находятся в сфере действия только этой триады. Без выяснения отношения к ней невозможно ни понять, ни объяснить трагедию молодого аристократа, от природы наделённого прекрасными душевными качествами, которые он, к сожалению, использовал не только во вред окружающим, но и самому себе. Мы должны разобраться, почему Печорин уподобился голодному человеку, что последний свой грош потратил не на покупку хлеба, а на приобретение потешной свистульки.
Проницательный читатель из числа верующих, наверное, обратил внимание на тот факт, что в романе Лермонтова, как, впрочем, и в «Горе от ума», и в «Евгении Онегине», главный герой живёт так, как будто он не крещён, как будто нет в России ни православной веры, ни Православной церкви, ни православных святынь, ни вековых традиций. И это весьма странно и страшно, если учесть, что за спиной у Печорина, родового дворянина, целый ряд православных предков, многие из которых (иначе и быть не может) проявили себя на службе у князей и царей, или покрыли себя воинской славой на полях сражений, пролив свою кровь за Святую Русь, за Дом Богородицы. Это – его корни, от которых должна была бы питаться его душа.
Но Печорин уже оторван от своих корней. Его ли в этом его вина? И да, и нет. В то время так жило почти всё аристократическое общество, так называемый «высший свет». Молодые аристократы из самых богатых семей, воспитанные французскими гувернантками и гувернёрами, обученные французскими учителями, выросшие на иностранных вольнодумных книжках, массово переставали быть русскими, а значит, теряли веру отцов. Родная религия для них становилась чужой и, следовательно, неинтересной. К Европейским религиозным мировоззрениям они так же не приобщались. Одним словом, в среде российской элиты верить в Бога становилось не модным.
Печорин был порождением этой среды, типичным представителем её, отличный от большинства своих современников только лишь более изощрённым умом и более пылким темпераментом. Он не чужд мистицизма, но этот его мистицизм вовсе не православный, даже не христианский, и даже не языческий, а какой-то атеистически-суеверный.
Но атеизм не предполагает полный отказ от религии. В нём истинная религиозность подменяется иной, – ложной, где духовные ценности перемещены из сферы небесной в земную материальную плоскость.
Формально Печорин оставался православным, ибо, без сомнения, был крещён. В то время крестили всех детей, рождённых в русских православных семьях. А он русский по рождению. И принимая звание офицера, он присягал на верность Богу, Царю и Отечеству перед Крестом и Евангелием, как это было принято в то время. И, может быть, даже причащался как минимум один раз в год, опять же, как это было принято тогда, и как это требовали от него армейские правила. Но всё это совершалось механически и не затрагивало внутренних основ. Вера православная была глубоко безразлична Печорину.
В романе он единственный раз обращает внимание на иконы, вернее, на их отсутствие. Это, когда входит в дом матери той девушки-контрабандистки, которая чуть не погубила его. Помните? «Я взошёл в хату… На стене ни одного образа – дурной знак!» (К.Ц.) Будь иконы на своих местах, Печорин их, скорее всего и не заметил бы, как не замечал в других домах. Но вот их нет, а это плохая примета. Лермонтов одним коротким штрихом показал, что вера в душе Печорина давно превратилась в обычное суеверие.
И нигде на протяжение всего «Журнала», т.е. дневника, где Печорин записывает не только случившееся с ним, но так же излагает свои тайные мысли, он не упоминает о Боге. Лишь в одном месте, рассуждая о страстях человеческих, Печорин называет Его Имя. Он пишет:
«Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие Божие». И тут же, как бы спохватившись, обрывает сам себя: «Перечитывая эту страницу, я замечаю, что далеко отвлёкся от своего предмета… Но что за нужда?».
Такое ощущение, что Печорин испытывает какой-то неосознанный страх перед Именем Божьим. А это наводит на определённые мысли. Ведь из учения Церкви мы знаем, что имя Господа только бесы не могут произносить: оно опаляет им всё нутро. Неужели Печорин стал одним из них?
Давайте рассуждать, как люди верующие, т.е. признающие мистическую составляющую в жизни человека.
У Печорина огромные возможности удовлетворять свои прихоти. С одной стороны – деньги и высокое социальное положение; с другой – непреклонная воля, способная подавлять волю почти любого не согласного с ним человека. Помните? Когда Максим Максимыч, упрекая Печорина, стал доказывать ему, что тот поступил «нехорошо», похитив Бэлу, Печорин в оправдание себе с твёрдой искренностью выдвинул единственный аргумент: «Да когда она мне нравится?..» И Максим Максимыч, растерявшись от такой самоуверенной простоты, ничего не смог возразить: «Ну, что прикажешь отвечать на это?.. – говорит он, – Я стал в тупик. – а чуть позже добавляет, – Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться».
И так Печорин держит себя везде и во всём. Даже с охоты, по словам того же Максим Максимыча он «не хотел возвратиться без добычи, таков уж был человек: что задумает, подавай; видно в детстве был маменькой избалован». И при этом Максим Максимыч отдаёт должное его умению противостоять физическим тяготам и лишениям, на что не способны были даже люди с более грубой телесной организацией: «Славный был парень, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут – а ему ничего… при мне на кабана ходил один на один». Такая характеристика из уст закалённого воина дорогого стоит.
Так почему же Печорин, обладая столь сильной волей, что мог подчинить себе не только любого, но и собственную плоть; при таком материальном и сословном потенциале, который давал ему возможность получать любые наслаждения, почему же он скучает и ни от чего не получает удовлетворения и удовольствия? И тут опять вспоминается его неизъяснимый страх перед Именем Божиим. А что, если, действительно, пусть неосознанно, но Печорин заключил сделку с дьяволом? Ведь по свидетельству Святых Отцов, когда сатана, здесь, на земле, даёт человеку всё, что тот пожелает, взамен он отнимает одну малость – радость. И тогда человек, чем бы он ни обладал, чего бы ни достиг, испытывает в душе только скуку или озлоблённость, и – никакой радости.
Нет, сделка с сатаной заключается не столь помпезно и романтично, как это представлялось в древности. Никаких хартий, написанных и подписанных кровью. Просто крещённый человек внутренне соглашается с тем, что Бога нет, и начинает жить так, как будто Его действительно нет. Когда такое происходит, сатана овладевает обезбоженной душой, приставляет к ней беса-слугу и тот оттесняет ангела-хранителя, чтобы самому надзирать за нею. Мы, люди верующие, православные, должны понимать, что реально так и происходит.
Не случилось ли подобное и с Печориным? Отсюда и скука с тоской серой, и избегание имени Божьего, как в речи, так в мыслях и записях. Взять даже такой ответственный момент в жизни Печорина. Ночь пред дуэлью. Он передаёт свои чувства бумаге. Может быть, это его последняя ночь и завтра его не будет в живых. В такие часы и минуты ему незачем лгать саму себе. Ведь, если предположить, что Печорин абсолютно уверен, что всё под контролем и всё пойдёт по его сценарию, и он непременно останется жив, тогда всё, записанное им в Журнал накануне дуэли – ложь и сплошное позёрство. Только перед кем? Тогда и всё, что до этого он говорил и записывал о самом себе – тоже ложь, и верить нельзя ничему. Но в таком случае мы вообще не смогли бы приступить к анализу образа Печорина, потому что основные сведения о нём мы черпаем из его свидетельств о самом себе.
Значит, накануне дуэли Печорин искренен, и все его мысли и чувства, переложенные на бумагу, истинны. Но о чём же он думает накануне возможной смерти? Молится, кается, просит Бога сохранить ему жизнь? Нет. Бога нет в его сердце даже в эти, возможно, предсмертные часы. А есть какая-то циничная бравада даже перед такой великой тайной, каковой является смерть.
«Что ж? – размышляет Печорин, – умереть так умереть! Потеря для мира небольшая; да и мне порядочно уж скучно. Я – как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что ещё нет кареты. Но карета готова… прощайте…».
Правда, краткая искра сожаления о бесплодно прожитой жизни всё же промелькнула в сознании Печорина. Что-то наподобие раскаяния… нет, не раскаяния, а исповеди перед самим собой, он поверяет своему Журналу:
«Пробегаю в памяти всё моё прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные. Но я не угадал этого назначения, я увлёкся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел твёрд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений – лучший цвет жизни».
Если бы в этот момент с такой же искренностью Печорин исповедовался перед Богом, может быть сердце его и излилось очистительными слезами, и жизнь его вошла бы в иное русло, даже и при условии гибели через несколько часов. Но эти несколько часов перепахали бы его сухую душу, превратив её из пустыни во вздобренную пашню, способную принять в себя благодатное зерно Вечной жизни. Но нет перед Печориным Бога, не видит он Его своим внутренним взором. Некому принять его исповедь. И всё заканчивается тем же холодным цинизмом, с которого и началось:
«И, может быть, я завтра умру!.. Одни скажут: он был добрый малый, другие – мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? А всё живёшь – из любопытства; ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно».
Нет! Не смешно. Страшно. Страшно осознавать, что за сто лет до безбожного периода в истории нашей Родины, в православной стране с вековыми христианскими традициями, стали появляться люди, которые и явились причиной нашей современной бездуховности и одичания нравов. А ведь они, именно они, Печорины, и обязаны были верой и правдой служить Богу, Царю и Отечеству, чтобы уберечь нас, своих потомков, от бесовского ига, под тяжестью которого мы сейчас пребываем, и которое больше века не даёт России подняться с колен. Они Богом были поставлены на свои привилегированные места для этого служения, но, отвергнув Бога, стали невольными служителями сатаны.
Именно, невольными, и это ещё опаснее. Потому, что осознанное противление Богу всё-таки есть признание бытия Божия, хоть с отрицательным знаком. Ведь нельзя же бороться с Тем, Кого, по твоему мнению, не существует вовсе. А богоборцы, выступая против Бога, первые всему миру и доказывают, что Он есть. И многие из них впоследствии становятся глубоко верующими людьми, ибо, сами оставаясь личностями, в поединке с Господом сталкиваются с Личностью, которая по высоте и глубине Своей многократно превосходит их не только в пространстве и времени, но и в Вечности. И мимо такой Личности только теплохладная душа может пройти равнодушно, не обратив на Неё внимания. Натуры горячие сразу принимают Господа. Натуры же холодные (т.е. противники) в большинстве своём рано или поздно склоняются перед Ним.
Печорина же нельзя назвать ни богоборцем, ни атеистом. Он не борется с Богом, не соревнуется с Ним. Он не отрицает бытия Божия. Для Печорина Бога просто не существует. Нет такого понятия в его лексиконе, нет такой сущности в его повседневной жизни. Он – обычный безбожник. А кто не с Богом, тот в стане Его противника. И такие люди особенно ценны для сатаны. Ибо нет для него служителей надёжнее, чем те, которые служат ему, не задумываясь, по естественному состоянию своей души, а не по убеждениям.
Убеждённого всегда можно переубедить. Безбожника – практически невозможно. Он циник не столько по мировоззрению, сколько по своему дыханию. А всё потому, что ни один человек не может жить без божества и ценностных ориентиров, каким бы извращёнными они ни были. И если Бога для человека не существует, божеством для себя становится он сам, а ценностями – его личные материальные приобретения, привязанности и предпочтения. Но стоит этому божеству поставить себя в центр Вселенной (что неизбежно и происходит), для него тут же всё становится позволительным и возможным.
Но не это самое страшное. Божество нуждается в религии, т.е. в обосновании своего существования и в поклонении, или, проще сказать, в собственном богословии и культе. И безбожник, сам сделавшись божеством, создаёт своё богословие и свой культ. Он сам для себя становится мерилом нравственности и духовности.
Вот смотрите, как Печорин выстраивает своё внутреннее богословие, отвергая все религиозные представления, бывшие до него (вместе с родным православием):
«…звёзды спокойно сияли на тёмно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажжённые по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страхи и надежды давно угасли вместе с ними, как огонёк, зажжённый на краю леса бесконечным странником. Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо с своим бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!».
Вот так, одним мановением мысли обезбоженного ума Печорин отправляет в небытиё всех своих предков, все предшествующие поколения, отсекая себя от прошлого своего народа, от его деяний, чувств, переживаний. Это уже не его прошлое, потому что новому божеству, коим в данный момент является он сам, не нужно чужое прошлое. Он и только он является точкой отсчёта времени.
А далее Печорин выстраивает новое нравственное богословие своей религии, призванной оберегать его «Я»:
«А мы, их жалкие потомки, скитаемся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастья, потому что знаем его невозможность, и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределённого, хотя истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою».
Религия безбожия – религия отчаяния и безысходности. Это её особенность. Другой она быть не может. Потому, что ничего не предлагает, кроме материальных благ и наслаждений, временных и сомнительных. В этом мы сполна убедились за последние 100 лет, особенно в наше время. Ведь что сегодня происходит? Мы сыты, одеты, наши дома упакованы всевозможной современной оргтехникой и электроникой. Под окнами стоят наши машины, порой по две, по три на семью. А настоящего счастья нет! Мы живём в неосознанном томительном страхе потерять всё это, глаза наши не светятся, удовлетворения нет. Почему? Да потому, что счастье – это понятие, которое относится к Вечности. Человек не желает и боится временного счастья, после которого его всё равно могут ожидать страдания, то ли в результате болезни, то ли в результате материального банкротства. Но религия безбожия не может не только дать, но и обещать ничего другого. Нет основы. Нет Бога.
Печорин с какой-то даже завистью говорит о предках, которые, по его словам, «бросались от одного заблуждения к другому, и при этом не чужды были «истинного наслаждения». Что он подразумевает под понятием «заблуждения»? Конечно же, религиозные мировоззрения и верования, в одну кучу сваливая язычество и христианство. Не будем здесь размышлять о христианстве, особенно православном. Для нас – это истинная вера. Но даже язычники имели представление о Боге, о жизни после смерти, о загробном воздаянии, о вечном блаженстве, т. е. о настоящем, а не эфемерном счастье. Пусть верования их строились на ложном понимании Бога, но они не были безбожниками. В целом у них была правильная духовная основа, отталкиваясь от которой, они могли отрываться от материального и, в стремлении к духовному, испытывать проявления «истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою», – по выражению того же Печорина.
Итак, Бога в душе Печорина нет, кроме божества, каким является он сам. И нравственное богословие этого божества уже сложилось. Но в силу того, что человек – всего лишь человек, и какой бы пьедестал он сам себя не поставил, он чувствует свою смертность, т. е. понимает, что он конечен. Отсюда и ощущение у безбожника бессмысленности всего, что бы он ни сделал и к чему бы он ни стремился. Бессмысленность естественным образом порождает скуку, тоску, обесценивание жизни как таковой.
Но Печорин, потерявший в душе Бога и привыкший поклоняться только себе, уже не может перестать создавать свою религию. И он её создаёт. Религии нужны служители культа, т.е. люди, которые будут поклоняться божеству и возносить ему хвалы. Печорин с лёгкостью создаёт себе таких служителей. Он влюбляет в себя любого, кого захочет, и люди влюбляются в него безоговорочно. Он обладает какой-то нечеловеческой, дьявольской силой привлекать к себе человеческие души, и женские, и мужские.
Вот свидетельство княжны Веры о Печорине:
«В твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоём голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами».
Трудно поверить, что могут быть люди, наделённые такими способностями. Но Церковь утверждает, что могут быть. Если человек вверяет свою душу сатане, в награду от него он получает особый дар: даже зло в себе делать привлекательным.
Кажется, Печорин не прилагает никаких усилий, чтобы влюбить в себя человека. Но, нет! По отношению к каждой избранной им жертве он ведёт себя определённым образом, целенаправленно воздействуя на её психику и воображение.
Вот, чем он привлёк, скажем, Максим Максимыча? Своей выносливостью, не смотря на довольно хрупкое телосложение, своей безрассудной храбростью, своей тягой к опасным приключениям. Чем ещё молодой парнишка может подкупить старого воина? Помните слова Максим Максимыча?
«Ведь, например, в дождь, в холод целый день на охоте: все иззябнут, устанут – а ему ничего… при мне ходил на кабана один на один; … Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи».
Ну, как такое могло не зацепить за душу старого вояку Максим Максимыча? И ведь поступал так Печорин, скорее всего, неосознанно, подчиняясь своему подсознанию, но сделал всё правильно, чтобы очаровать своего временного командира и подчинить его волю себе.
А как он приручил Бэлу, гордую горянку, и заставил её влюбиться в себя до беспамятства? Он взял её своим благородством и решимостью на отчаянный поступок. Помните?
«Бэла! – сказал он, – ты знаешь, как я тебя люблю. Я решился тебя увезти, думая, что ты, когда меня узнаешь, полюбишь; я ошибся: прощай!.. Я виновен перед тобой и должен наказать себя: я еду – куда? Почему я знаю! Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки: тогда вспомни обо мне и прости меня».
Как могло не дрогнуть сердце девушки, выросшей в суровых горах, перед таким мужественным, по её мнению, порывом? И Бэла отдала Печорину своё сердце навеки. До самой смерти она служила ему своей любовью и преданностью.
Играл ли Печорин с Бэлою? И да, и нет. Сатана прекрасный психолог, и своих адептов научает тому же. Просто Печорин, непроизвольно подчиняясь дьявольскому наитию, обошёлся с Бэлой так, как единственно можно было с ней обойтись, чтобы сломить её сопротивление.
Доктора Вернера Печорин покорил ещё быстрее и легче. Он сыграл на его интеллекте и скептическом уме.
С княжной Мери ему пришлось повозиться подольше. Да и то потому, что он сам так захотел. Он решил сначала помучить юную девушку, поиграть с ней, а потом влюбить в себя. И не потому, что сам был влюблён в неё, а потому, что не мог допустить, чтобы любили не его, а другого. «Я подметил два-три нежных взгляда, – надо этому положить конец», – записывает он в своём Журнале, говоря об отношениях княжны Мери и Грушницкого. Такова уж логика земного божества, а проще сказать, беса, поработившего душу Печорина: никто не имеет права любить кого-то бы ни было, кроме меня, даже, если я сам не люблю никого.
Да Печорин и сам свидетельствует о себе: «… я уже прошёл тот период жизни душевной, когда ищут только счастья, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь, – теперь я только хочу быть любимым».
Быть любимым и не любить самому; принимать жертву и ничего не отдавать взамен; находится в центре внимания, быть обожаемым и презирать окружающих. Это свойство дьявола, ибо он, по слову Евангелия, человеконенавистник изначально и не может поступать иначе. Такова его природа и природа тех, кто подчинился ему.
Так Печорин создавал служителей своей религии, название которой – «культ Печорина». Он пользовался их любовью и поклонением, пока они не надоедали ему. А потом так же, как и сатана уничтожает своих служителей, он растаптывал их души, заставляя мучиться и страдать. Он испытывал наслаждение от этого процесса.
С крайним цинизмом Печорин записывает в своём Журнале: «Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую всё, что встретится на пути; я смотрю на страдание и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы».
Да ведь это сущность бесов – питаться человеческими страданиями и страстями. Это их любимая пища. Так учит Церковь.
Перед нами самое страшное и самое правдивое, потому что самое откровенное, признание Печорина о самом себе. Это уже даже не просто безбожие, это прямой сатанизм, причём, без явного присутствия самого сатаны, когда враг рода человеческого олицетворяется самим человеком. Мечта властелина преисподней! Ведь главная цель дьявола – доказать, что его нет. А проще всего это доказать тому, для кого Бога нет. А дальше не нужно прилагать никаких усилий: безбожник сам сделает, что нужно, без помощи тёмных сил, ибо сам станет инкубатором этих разрушительных сил.
Главная добродетель христианства – смирение. Главная «добродетель» безбожия – гордыня. И Печорин в каком-то дьявольском опьянении продолжает выше обозначенную мысль:
«… моё первое удовольствие – подчинять моей воле всё, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, – не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастье? Насыщённая гордость».
Итак, Печорин создал свою личную религию. В ней есть божество (он сам), которому, по мнению этого божества, должно поклоняться; в ней есть мистическая власть божества, хотя и не имеющего «на то никакого положительного права» (цитата из Журнала Печорина). В ней есть служители божества, поклоняющиеся ему, и которых оно периодически меняет. В ней есть даже свой записанный катехизис – это Журнал самого Печорина. В этой религии есть даже подобие таинств, похожих на христианские, но вывихнутых наизнанку. Не он приносит себя в жертву за любящих его, а, напротив, сам потребляет их любовь и страдания. Такое вот причастие наоборот.
Но, как истинному таинству Евхаристии предшествует таинство Покаяния, так религия Печорина предполагает подобие исповеди. Именно – подобие, потому что грешник исповедуется самому себе. И, соответственно, сам себе свои же грехи и отпускает, что не приводит ни к облегчению душевному, ни, тем более, к преображению души.
Так в чём же заключается исповедь Печорина, и исповедь ли это на самом деле? С одной стороны он предельно открыт перед самим собой и даже безжалостен к своим порокам; с другой стороны постоянно создаётся впечатление, что он любуется ими и гордится тем, что так порочен. Его исповедь больше похожа на игру, которая его развлекает и, может быть, больше, чем, когда он играет чужими судьбами. Скучая везде и всегда, Печорин не скучает только тогда, когда погружается в самого себя. Он подобен эксгибиционисту, которому приносит удовольствие обнажаться как наедине с самим собой, так и на людях.
Но обнажая свою душу перед людьми, Печорин лукавит и красуется. Он старается предстать перед собеседником не просто демонической личностью, но страдающей демонической личностью. Достигается это простым способом: честно открывая свои пороки, что вызывает у слушателя чувство доверия, Печорин находит им оправдания, ссылаясь на жизненные обстоятельства, якобы, от него не зависящие, что порождает в душе его собеседника жалось и сострадание, которые легко перерастают во влюблённость. Причёт Печорин подобно тонкому психологу интуитивно верно улавливает, как нужно раскрываться перед женщиной, а как перед мужчиной.
Давайте сравним две его публичные исповеди, зафиксированные в романе. Хронологически первый откровенный разговор состоялся с княжной Мери, второй – с Максим Мксимычем. По тексту романа всё происходит наоборот, но мы будем придерживаться хронологической последовательности, чтобы увидеть, есть ли разница между Печориным до дуэли с Грушницким и после неё; произошли ли в нём какие-то духовные изменения за этот промежуток времени, или он остался прежним.
Вот запись в Журнале Печорина, где он передаёт свой разговор с княжной Мери: «Я задумался на минуту и потом сказал, приняв глубоко тронутый вид:
— Да, такова была моя участь с самого детства! Все читали на моём лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали – и они родились. Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, – меня никто не понял: и я выучился ненавидеть… и т.д. и т.д.».
Печорин искренен в этой исповеди. Искренность здесь главное условие. Но он явно играет и даже переигрывает. Помните? «… приняв глубоко тронутый вид». Это крючок, на который насажена приманка. Печорин честно обнажает перед княжной Мери свои порки, но тут же находит им эффектное оправдание, обвиняя во всём неких невидимых и никак не обозначенных людей, которые эти пороки в нём якобы и развили: мол, я родился хорошим, я хотел быть хорошим, но всё доброе во мне растоптали ещё в детстве, не поняв моих благих задатков и устремлений; видите – я не виновен. Виновны они, те, другие, некто…
Таким образом, Печорин в глазах Мери из закоренелого грешника превращается в жертву обстоятельств. И цель достигнута. Если до этого для Мери он был загадочным незнакомцем, то теперь его душа перед ней, как на ладони. И это – душа страдальца. Как можно не пожалеть его, как можно не посочувствовать ему? И при этом он для неё остаётся существом загадочным, таинственным, и от этого ещё более притягательным.
Да, Печорин знал, как воздействовать на женскую психику,
Что это? Исповедь? Может быть и исповедь, но только с приставкой «псевдо». Потому, что произнесена она не с целью очищения, а с целью обольщения. И кающийся не оплакивает свои пороки, а ищет им причину, лежащую вне его самого. При всём при этом Печорин абсолютно искренен, иначе Мери почувствовала бы подвох. Он не лжёт ей, хотя каждое его слово лживо. Он говорит ей правду, потому что ложь и игра по отношению к людям, особенно к женщинам, стали его правдой. Перед тем, как преступить к исповеди, он ставит перед собой определённую цель и с успехом достигает её. Вот как Печорин сам комментирует результаты своего достижения:
«В эту минуту я встретил её глаза: в них бегали слёзы; рука её, опираясь о мою, дрожала, щёки пылали; ей было жаль меня! Сострадание – чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило когти в её неопытное сердце».
Игра! Страшная игра на самых драгоценных человеческих чувствах. Вызвать в неопытной душе сострадание, дать ему перерасти в любовь, а потом подло и хладнокровно растоптать эти прекраснейшие духовные цветы – это ли не кощунство, подобное плевку в сторону Бога? Только циничный безбожник может позволить себе такое, потому что нет в нём страха Божия, так как Бога в нём нет. Итак, исповедь перед княжной Мери – всего лишь игра, переросшая в святотатство.
А как же прошла исповедь Печорина перед Максим Максимычем? Может быть, в этот раз он не играл, а был до конца прямолинеен? Ведь разговор их происходил уже после дуэли, на которой Печорин хладнокровно убил своего бывшего приятеля? Может быть, этот трагический случай изменил его внутреннее состояние? Давайте посмотрим.
Печорин объясняет Максим Максимычу своё охлаждение к Бэле. Подсознательно он понимает, что пред ним старый служака, воин, закалённый в боях и повидавший немало смертей на своём веку. Такого нытьём не возьмёшь. И Печорин меняет тактику воздействия на собеседника. Раскрываясь перед Максим Максимычем, он безжалостен к себе. Он прямо признаётся в своей главной болезни – в душевной пустоте, которая выражается в скуке. И всё-таки с самого начала исповеди он пытается сложить с себя вину и возложить её на воспитание и, даже, на Бога:
«Послушайте, Максим Максимыч, – отвечал он, – у меня несчастный характер: воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю: знаю только то, что если я причина несчастья других, то и сам не менее несчастлив».
Да, в исповеди перед Максим Максимычем Печорин более прямолинеен, чем с княжной Мери. Прожжённого вояку, не привыкшего к тонким умозаключениям, он сразу же наводит на нужную ему мысль, т.е. настраивает на жалость к себе. А далее Печорин со всей искренностью, на какую способна его лживая натура, раскрывает перед Максим Максимычем душу. Он жалуется на скуку. Но даже и в этот момент он интуитивно понимает, что разговаривает с мужчиной, с воином, и приёмы воздействия на его психику должны быть иные, чем при воздействии на психику женщины. И Печорин находит этот приём. Что может быть понятнее и приятнее для слуха старого солдата, почти всю жизнь провёдшего в столкновениях с горцами, чем эта фраза из уст молодого офицера:
«Вскоре меня перевели на Кавказ: это самое счастливое время в моей жизни. Я надеялся, что скука не живёт под чеченскими пулями, – напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право, обращал больше внимания на комаров».
Всё! Сердце Максим Максимыча в его руках. Теперь следует сделать последний ход, чтобы это сердце окончательно привязать к себе и заставить это сердце не только полюбить себя, но простить всё. И Печорин произносит главную фразу свой псевдоисповеди:
«Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я так же очень достоин сожаления, может быть больше, чем она (Бэла)».
Этот разговор с Печориным Максим Максимыч запомнил слово в слово. А почему? Да потому, что именно с этого момента он пожалел его и полюбил глубокой отцовской любовью.
Как видим, исповедь Печорина перед Максим Максимычем по существу ничем не отличается от исповеди его пред княжной Мери. Разница лишь в форме изложения и в методах воздействия на психику, а цель и в первом, и во втором случае оставалась одна: сначала вызвать жалость, а потом влюбить в себя. И конечный результат, что там, что здесь, один и тот же: безжалостно растоптанная любовь. Зачем Печорину это было нужно? Ну, во-первых, таким способом он вербовал новых служителей своей религии, которые поклонялись бы ему, как божеству. А во-вторых, как отмечалось выше, он сам свидетельствовал о себе, что человеческие страдания – для него пища, поддерживающая его душевные силы.
В общем – опять игра. Дьявольская игра. Так играет кошка с пойманной мышью: играет долго и со вкусом, а потом всё равно пожирает её.
Как мы убедились, в этих двух публичных исповедях Печорин оставался верен своему безбожному естеству: он искренне лгал. Свою подлую натуру он оправдывал тем, что ему пришлось жить среди негодяев. И во многом, скорее всего, так оно и было в действительности. Но, прежде всего, человек сам для себя должен оставаться человеком. А добро можно творить даже в самом прогнившем обществе, как это делали первые христиане Рима, живя среди развратных и продажных своих современников-язычников. Но это при условии, если в душе есть Бог. Печорин же Бога не ведал.
(продолжение следует)