Игорь Гревцев. Переосмысление классики. А. С. Пушкин. Роман в стихах «Евгений Онегин»

От автора: Россия входит в новую историческую эпоху, которую можно назвать эпохой возрождения Православия на Руси. Входит тяжело, со скрипом, с болью, с большими потерями. Но что поделаешь? Новое всегда рождается с кровью. А роды уже состоялись, и значит, процесс теперь необратим. Пришло время по-новому переосмыслить нашу национальную историю и русскую классическую литературу XIX века. Это необходимо, чтобы не повторять ошибок прошлого.

Над романом в стихах «Евгений Онегин» Пушкин работал более 7 лет, с 1823 по 1831 год. В нём он воплоти весь свой жизненный опыт, накопленный к тому времени, и, что самое ценное, глубокие размышления гения о своей эпохе, размышления, которые пророчески охватывают и наше время. В это произведение Пушкин вложил всю свою душу. Недаром работу над «Евгением Онегиным» сам поэт называл подвигом. Только драму «Борис Годунов» он охарактеризовал таким же словом.

        Пушкин приступил к написании. «Онегина» в мае 1823 года, в Кишиневе, во время своей ссылки. Впервые поэт полностью отказывается от романтического направления в поэзии и приступает к созданию нового творческого метода – реалистического. (Позднее его назовут «критический реализм»).  С этого момента вся русская литература сворачивает на принципиально иной путь, по которому будет двигаться без малого 200 лет, вплоть до начала XXI века, до появления в православной культурной среде  нового литературного направления, выросшего из Пушкинской «Пиковой дамы», которое на Западе получило название «фентези», а в России пока названия не имеет, ибо принципиально отличается от Западного. Это романы Вознесенской, Блохина, инока Всеволода (Филипьева) и других писателей, произведения которых выводят читателя на более высокий уровень мировосприятия, где реалии видимого мира естественным образом переплетаются с реалиями мира невидимого.  Но это тема другого разговора. Вернёмся же к «Евгению Онегину».

        О главном творческом труде Пушкина написано так много научных статей, монографий, серьезных исследовательских книг, что, кажется, нам, ныне живущим, добавить уже нечего. Но в том-то и заключается феномен гения, что каждое последующее поколение находит в его произведениях нечто такое своё, чего предыдущие поколения не смогли заметить в силу того, что просто ещё не доросли тогда до иных его прозрений. Для простых смертных будущее открывается по мере его совершения.

        Дореволюционная критика определила роман как энциклопедию русской жизни 20-х годов XIX столетия. И это, действительно, так. Широта охвата всевозможных реалий той эпохи, начиная от бытовых её проявлений и заканчивая раскрытием характерных черт её представителей, дала основание Белинскому сделать вывод: «Онегина» можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением».

Критики советского периода нашли в «Евгении Онегине» то, что от них ожидала марксистско-ленинская идеология. В их интерпретации Евгений Онегин предстал перед читающей публикой новой формации почти революционером, бунтарём, начинающим борцом с якобы ненавистным простому народу самодержавным режимом. А сам Пушкин выведен чуть ли не идеологом декабристского движения. И отчасти советские критики были правы, но только в том, что касается главного героя романа.

        Конечно, Онегин не был революционером даже в тайных мыслях своих, но он и подобные ему дворяне, вместо того, чтобы явить миру образец служения Царю и Отечеству, всем своим образом жизни дискредитировали царскую власть в глазах простого народа. Ведь для крестьян именно дворяне были олицетворением монархии. И в этом смысле Онегина можно назвать «пассивным» революционером, что для России в то время представляло, может быть, ещё большую опасность, чем революционеры явные (с этими-то хоть можно было справляться, прибегая к силовым мерам).

        Что же касается самого Пушкина, то он никогда не ратовал за свержение монархии, хоть по молодости, подчиняясь всеобщей тогда эйфории свободомыслия, и написал несколько крамольных стихов (за что, кстати, и был сослан в Кишинёв). Он чуждался идей декабристов, а его сочувственное отношение к ним продиктовано только тем, что многие члены тайных обществ были его друзьями или однокашниками. Непричастность Пушкина к организации антимонархического восстания на Сенатской площади подтвердил сам Император Николай I, когда, выходя из своего кабинета после двухчасовой беседы с поэтом, он проникновенно выговорил: «Это мой Пушкин!»

Итак, XIX век нашёл «своего» Пушкина, XX век – «своего». А каким Пушкин явится нам, живущим в XXI веке?

Историческая справка

        Прежде, чем мы приступим к анализу романа, необходимо вспомнить, в каком духовно-культурном состоянии находилась Россия в начале и во время его написания. Как было отмечено выше, работать над «Онегиным» Пушкин начал в 1823 году, а события, описанные им, охватывают период с 1819 по 1825 год.

        Это было уникальное время в истории нашего Отечества. Россия переходила в совершенно новое состояние, ещё неведомое, но тревожащее своей многообещающей новизной. Ни царь, ни дворяне, ни, тем более простой народ, даже отдалённо не представляли, к каким страшным последствиям приведет столь блистательно начавшаяся эпоха.

        Недавно победоносно завершилась война с Наполеоном. Подъём национального духа был неимоверный. Со времен Куликовской битвы, наверное, русский народ не чувствовал себя таким окрылённым и сильным. Чуть ли не по всем столицам Европы прошли парадным маршем наши чудо-богатыри – русские воины. А главное: народ отстоял Россию от нашествия «двунадесяти языков». И даже краткосрочная потеря Москвы не сломила его дух, а только закалила и сделала ещё крепче. Пушкин с гордость пишет об этом героически-скорбном и жертвенно-великом этапе Отечественной войны, когда победа Наполеона русской волей переплавлялась в его поражение:

Напрасно ждал Наполеон,

Последним счастьем упоенный,

Москвы коленопреклоненной

С ключами старого Кремля:

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою.

               ( гл. VII, ст. XXXVII )

        Но победа в Отечественной войне породила не только всплеск национального духа, но и стремление к свободомыслию, которое в России приняло своеобразные формы. Каждое из сословий, принявшее непосредственное участие в войне (дворяне и крестьяне), из заграничного похода вынесло свое представление о её возможных последствиях. Русские крестьяне, в солдатской форме рядовых Императорской армии прошагавшие по всей Европе, конечно же, ожидали каких-то положительных изменений в своей жизни. Они увидели, что на Западе нет крепостничества, что землепашцы там намного более свободны в своих действиях, чем они. Естественно, простой народ ожидал от царя за свой подвиг неких преобразований, направленных на облегчение его участи. Естественно, возникал ропот в толще народных масс, когда таких преобразований не последовало. Но ропот этот был приглушенный, и вскоре полностью умолк. Русский крестьянин, дотоле не развращённый либеральной пропагандой, ещё безоговорочно доверял царю-батюшке. «Сердце царёво в руце Божьей, и коли Государь не отменил крепостничество, стало быть, время на то не пришло». О доверии народа к царю свидетельствует тот факт, что декабристы остались в одиночестве: крестьяне и мещане их не поддержали.

Арестованный по делу восстания на Сенатской площади декабрист Бестужев А.А. писал Николаю I из Петропавловской крепости: «Наполеон вторгся в Россию и тогда-то народ русский впервые ощутил свою силу: тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной. Вот начало свободомыслия в России».

По поводу «начала» он оказался прав. Да, с этого времени начинается постепенный развал Российской империи. А то, что касается «чувства независимости», которое «пробудилось во всех сердцах», он глубоко заблуждался. В сердцах простых русских людей этого чувства не было и в помине, т.к. русская ментальность воспринимает понятие «справедливость», а понятие «независимость» у нас всегда ассоциируется с «волей», вернее с вольницей, с бунтарством. Кстати, в начале 20-го века эта навязанная русскому народу борьба за независимость и закончилась этой самой бунтаркой вольницей. Да и если бы потребность в свободомыслии и независимости присутствовала в крестьянской среде, Пушкин обозначил бы эти внутренние процессы в своём романе. От духовных очей гения ничего не может укрыться. Но ничего подобного в «Онегине» не наблюдается.

А вот в сердцах большинства дворян, особенно столичных, это чувство было, и проявилось оно весьма и весьма в неприглядном виде.

Пока не будем здесь касаться лучших представителей высшего общества, к коим относился и сам Пушкин, а рассмотрим образ жизни и пристрастия так называемой «светской черни», которая составляла основную массу российской элиты в ту пору.

Итак, как же результаты Отечественной войны сказались на русском дворянстве и в чём это проявилось? А сказались они довольно негативно, и проявилось это в том, что русские землевладельцы, а значит, владельцы миллионов крестьянских душ, из «Жалованной грамоты дворянству», дарованной им Екатериной II в 1785 году, выжали всё возможное для обеспечения себе вольной и сладкой жизни.

Следует вкратце сказать об этом историческом документе. В бытность свою Императором, Петр I, проводя преобразовательные реформы и ведя борьбу с боярами, опёрся на дворян и создал из них мощную административную систему. Требования со стороны Государя к этой системе были жёсткие, но полностью оправдывали себя. Об этом можно судить по результатам Петровского правления и последующих правлений: Россия стала настолько сильным государством, что с ней вынуждена была считаться вся «просвещённая» Европа.

Такой результат был достигнут благодаря тому, что всё дворянское сословие объявлялось служивым. Каждый дворянин обязан был отслужить на государственной или военной должности не менее 25-ти лет. А для большинства русских аристократов служба зачастую превращалась в истинное служение своему Отечеству, что сближало их с простым народом, который нёс своё «тягло». Опасного разрыва между сословием дворян и сословием крестьян не существовало – каждое сословие исполняло свою службу пред лицом Помазанника Божьего и каждое в глазах его представлялось важным и ценным. Одни кормили державу, другие защищали её и управляли ею.

Причём, элита общества постоянно пополнялась из низших слоёв населения России, т.к. любой купец, мещанин или крестьянин за свои способности или заслуги пред Троном мог получить потомственное дворянство.

Во второй половине XVIII века штат дворянства разросся до такой степени, что уже с избытком удовлетворял потребности государства в чиновниках и офицерах. Но нельзя же было искусственно расширять управленческий аппарат Империи, чтобы обеcпечить работой всех представителей элитного слоя российского общества. Это было бы чревато печальными последствиями.

И тогда Екатерина II принимает мудрое решение. Она подписывает «Жалованную грамоту дворянству», которой освобождает помещиков от обязательной 25-ти летней службы, и даёт им право самим решать: сколько служить, когда служить, и служить ли вообще. Теперь дворянин мог в любое время уйти в отставку, если чувствовал, что карьера у него не складывается, и уехать в своё имение; мог снова вернуться на службу в том же чине; мог вообще изначально нигде не служить. Предполагалось, что в этом случае он будет заниматься своим хозяйством, поднимая его на высокий технологический уровень, тем самым укрепляя аграрный сектор Российской экономики.

В «Грамоте» так же оговаривалось, что родителя всякого дворянского недоросля по достижении им 12-ти летнего возраста должны были письменно отчитаться, чему их сын обучен и где собирается учиться дальше. Определялся даже своеобразный «прожиточный минимум», учитывающий доходы дворянской семьи. Те помещики, у которых было менее 1000 крепостных, должны были устраивать своих сыновей в Кадетские корпуса, где они обучались за счёт государства. И только тем, у кого крепостных было более 1000 душ, и доход позволял нанимать преподавателей, разрешалось своим детям давать домашнее образование.

Причём, в конце своей «Жалованной грамоты» Екатерина II жёстко предупреждает, что тот, кто уклоняется от надлежащего обучения своих детей и сам проводит время в праздности, рассматривается «как нерадивый о добре общем», и такового предписано презирать «всем нашим верноподданным и истинным сынам Отечества».

Поначалу «Жалованная грамота» дала свои положительные результаты. Многие дворяне по инерции продолжали служить. А тот, кто не чувствовал расположения к государственной службе или не обладал необходимыми для этого способностями, подавал в отставку, освобождая место для более достойных и способных претендентов, уезжал в своё имение и там по- серьёзному занимался развитием и укреплением своего хозяйства. Полное тунеядство по традиции тогда ещё не поощрялось ни Верховной властью, ни общественным мнением.

Но такое положение сохранялось лишь до окончания Отечественной войны. Когда же русские офицеры, сыновья аристократов Екатерининской эпохи, придя в Европу победителями Наполеона и, будучи встречаемы повсюду с распростёртыми объятиями, вплотную соприкоснулись с жизнью западной аристократии, они мгновенно были развращены этой жизнью.  «Свободомыслие» большинства из них выразилось, прежде всего, в желании так же свободно (т.е. вольно) и беззаботно удовлетворять свои прихоти, наслаждаясь своим богатством и положением, и ни перед кем, и ни перед чем не нести ответственности. Вот этот-то тлетворный дух безответственной праздности они и принесли в Россию, вернувшись из заграничного похода.

Да, конечно, и до этого были помещики, которые воспользовавшись привилегиями, дарованными им «Жалованной грамотой», удалялись в свои поместья, чтобы там предаваться пьянству и разврату. Но тогда это были единичные случаи, а в период, описываемый Пушкиным, это считалось не только приемлемым, но и совершенно нормальным, чуть ли ни «хорошим тоном».

Дворяне, бывшие офицеры, герои Отечественной войны, сами стали вести праздный образ жизни и приучали к нему своих детей, а так же и своих друзей-помещиков, даже тех, кому не рукоплескала восторженная Европа.

Победители на полях сражений были побеждены на духовном поле.

           Два мира: противостояние цивилизаций

Зараза распространялась быстро. Она была опаснее якобинских идей, которые отравили лишь малую часть русской аристократии. Она разъедала не просто устои Российской государственности – она растлевала хранителей этих устоев. Фундамент дома всегда можно восстановить, если есть те, кто постоянно следит за его целостностью. Но дом обречён на падение, если спят хмельным сном хранители его.

Русское дворянство охмелело от соблазнительных перспектив, открывающихся перед ним. Для него наступило время нескончаемого праздничного досуга. И досуг этот был использован по полной программе. Особенно самыми крупными землевладельцами и их детьми. Ведь чем выше доход с поместья, тем больше возможностей удовлетворять любые свои потребности. А крупные землевладельческие хозяйства в ту пору были основой не только всего агропромышленного комплекса России, но и большей части её экономики.

Праздная, не отягчённая ответственностью перед государством и народом жизнь приводила к тому, что элита общества теряла ориентацию в реальной действительности. В моду входила жизнь не по доходам – в долг. Русская аристократия постепенно попадала в зависимость к жидам-ростовщикам, которые именовали себя кредиторами. Они с удовольствие ссужали русских бар деньгами с тем, чтобы опутав их сетями долгов и обязательств, впоследствии дербанить их имения по своим карманам. Вольная жизнь загоняла дворян в финансовую кабалу, делая их заложниками  взаимодавцев, т.е евреев-финансистов.

Уже с первых строк своего романа Пушкин отмечает эту убийственную развратную черту, появившуюся у русских дворян – жить не по средствам:

Служив – отлично-благородно,

Долгами жил его отец,

Давал три бала ежегодно

И промотался наконец.

            ( гл. I, ст. III )

Отец Онегина, воспитанный в Екатерининскую эпоху, крупный землевладелец, имевший более 1000 крепостных (судя по тому, что Евгений получил домашнее образование), добросовестный госслужащий растрачивал труд вверенных ему крестьян не на укрепление своего хозяйства, а на балы и шикарную жизнь в столице. Далее мы узнаём, что после его смерти родовое имение Онегиных было распродано за долги кредиторами, а значит, как аграрно-хозяйственная единица перестало существовать. По современным меркам – это разрушение крупного колхоза. (Не напоминает ли это нам ситуацию в Россию конца 20-го столетия?).

Но отец Онегина хотя бы служил, и, причем, служил «отлично-благородно», тем саамы отдавая свой долг Отечеству. А Евгений (как и большинство его сверстников) уже нигде не служит, а просто проматывает богатства, накопленные предками, бездумно, безответственно, а главное, пошло.

В этой связи стоит помянуть безымянного дядю Онегина, о котором он сам свидетельствует:

Мой дядя самых честных правил…

                             ( гл. I, ст. I )

Из этих слов можно сделать лишь один вывод: покойный жил по старинным дедовским традициям. Для него были святы требования, предъявляемые ему Богом и Царём. Он не промотал своё имение, а, напротив, расширил и укрепил его, подняв своё хозяйство на возможно высокий уровень, и тем самым сделал богаче не только себя и своих крестьян, но и государство. Вот что оставил рачительный дядя своему племяннику, в отличие от его отца, отравленного духом праздности и жаждой наслаждений:

Вот наш Евгений, сельский житель,

Заводов, вод, лесов, земель

Хозяин полный…

              ( гл. I, ст. LIII )

Обратите внимание: «заводов». Настолько был продвинут дядя Онегина в хозяйственной деятельности, что и заводы стал возводить в своём имении. А это уже современнейший агропромышленный комплекс, когда производимое хозяйством сырьё перерабатывается на месте, и на рынок идет уже готовая продукция. Дядя намного опережал своё время. А для этого ему необходимо было самому вплотную заниматься всеми делами имения. Что он и делал. Кстати, об этом свидетельствует маленькая деталь, отмеченная Пушкиным. Осматривая комнату, в которой жил дядя,

Онегин шкафы отворил:

В одном нашел тетрадь расхода…

                      ( гл. II., ст. III )

Такими в большинстве своём были представители довоенного дворянства, воспитанные в традициях служения Престолу и своему Отечеству. Они ещё чувствовали всю полноту ответственности за вверенные им земли и крепостные души. Они смиренно несли государево «тягло» на своём уровне, но вместе с крестьянством. Это ещё был русский мир, не порабощённый развратной идеологией Европы, лицемерно склонившейся перед мощью русского оружия.

После Отечественной войны положение в России стало меняться коренным образом. Дети победителей Наполеона, сыновья освободителей Западной цивилизации, были сами побеждены этой цивилизацией и взяты ею в духовный плен. Ориентируясь на европейскую аристократию и извратив до неузнаваемости «Жалованную грамоту дворянству», своей праздной и безответственной жизнью они внесли первый раскол между собой и крестьянством, а значит, между монархией и русским народом. (Ещё раз повторюсь: в глазах простого народа царская власть, как бы то ни было, олицетворялась дворянством, ибо это были люди, приближённые к царю и доносившие его волю до всех прочих подданных).

Трещина между аристократией и крестьянством, возникшая после Отечественной войны 1812 года, с каждым годом, с каждым поколением всё расширялась и расширялась, пока не превратилась в непреодолимую пропасть. В эту пропасть в начале XX века народ и сбросил ненавистную, ставшую ему уже чужой, русскую аристократию, к сожалению, вместе с Помазанником Божьим, которого аристократия же и предала. Даже лучшие сыны Отечества, цвет российского дворянства, не смогли исправить положение: слишком мало их было.

А всё начиналось тогда, в первой четверти XIX столетия, на пике взлёта национального духа, в момент наивысшего авторитета России во всём Западном мире. Недаром большинство пленных французов и представителей других национальностей, некогда составлявших разноязыкую армию Наполеона, после 1814 года не пожелали воспользоваться предоставленным им правом вернуться на родину, и навсегда остались в пределах Российских, став подданными Русского Государя.

Если бы тогда русское дворянство не поддалось тлетворному влиянию Запада и, упоённое победой и славой победителей, не бросилось бы во все тяжкие; если бы не увлеклось якобинскими идеями; если бы вместе с крестьянством объединилось вокруг Трона, не произошло бы того, что произошло через сто лет.

Но так не случилось. Дворянство в массе своей в первой половине XIX века стало отказываться от служения Помазаннику Божьему. Чтобы оправдать своё нежелание служить и свою праздную жизнь, русские помещики невольно стали выискивать изъяны у русской самодержавной власти. И изъяны эти, естественно, нашлись. Это обычное явление: закоренелый грешник, чтобы успокоить свою совесть, всегда ищет в других такие же или ещё более тяжкие грехи.

Итак, русское дворянство, рождённое и вскормлённое русским самодержавием, для себя решило: «Русское самодержавие несовершенно, порочно, развращено, и потому нет необходимости ему служить. Так будем же бороться с ним. А коли нет сил на открытую борьбу, то станем саботировать его, т.е бездельничать и веселиться».

Да, эти были поопаснее прямых революционеров. Не те, своей заумной пропагандой, непонятной простому народу, а эти, своей безответственной жизнью, более всего поспособствовали разрушению великой Державы.

Болезнетворный вирус Западной цивилизации, принесенный на кончиках штыков возвратившейся из заграничного похода армии-победительницы, проник в здоровое тело Русского мира и стал хозяйничать в нём. Крепкий организм исконной православной Руси, конечно же, сопротивлялся чуждому воздействию. Это отсрочило летальный конец на столетие. Но всё-таки исход болезни был предопределён.  Потому, что ею заразились именно те клетки общества, которые и отвечали за противостояние смертельному вирусу.

Гений Пушкина почувствовал нарастающее разделение России на два враждующих мира. В своём романе он во всей полноте показал этот процесс. На бытовом уровне он столкнул представителей двух разных цивилизаций, и столкнул так открыто и безжалостно, что при соприкосновении они разлетелись в разные стороны, подобно стальным шарам.

Онегин олицетворяет западную, чуждую нам цивилизацию; Татьяна – коренную, русскую. И симпатии Пушкина явно на стороне Татьяны.

Для нас, живущих в начале XXI века, и видящих, что происходит в России и в мире, роман «Евгений Онегин» уже не просто энциклопедия русской жизни, но исторический документ, обличающий европейский образ социального бытия.

Собственно, в романе присутствуют лишь два главных персонажа, две главные действующие сущности, которые олицетворены людьми – героями произведения. И эти две сущности суть мир Русский и мир нерусский.

Первая глава «Онегина» почти полностью посвящена описанию беззаботного и праздного времяпровождения людей, отличных от себе подобных только своим происхождением. На их фоне Онегин выгодно выделяется умом и способностью мыслить. Тем страшнее видится вся эта вакханалия никчёмных людишек, которые корчат из себя образованный слой общества. А вся образованность их заключается в том, чтобы в совершенстве изъясняться и писать по-французски, и при этом

Легко мазурку танцевать

И кланяться непринужденно.

                 ( гл. I, ст. IV )

Пушкин с прискорбием отмечает, как под влиянием «просвещённой» Европы падают нравы его современников, как внешняя обертка человека начинает подменять его внутреннее содержание. Даже в театре действие происходить уже не на сцене (ибо перевелись истинные ценители театрального искусства), а в зрительном зале,

Где каждый, вольностью дыша,

Готов охлопать антраша,

Обшикать Федру, Клеопатру,

Моину вызвать (для того,

Чтоб только слышали его).

                  ( гл. I, ст. XVII )

С грустью вспоминает Пушкин те времена (которые сам-то, скорее всего, помнит плохо по тогдашнему своему малолетству), когда на русской сцене ставились комедии Фонвизина, пьесы Княжнина, романтические драмы Озерова, высекавшие из глаз зрителей слезы, Это были всё русские драматурги, широко развернувшие крылья своих талантов ещё при Екатерине Великой. Вспоминает поэт и француза Дидло, известного тогда во всём мире хореографа, который, приехав в Россию, влюбился в неё всем сердцем своим и создал уникальную чисто русскую балетную школу.

Но в период, описываемый Пушкиным, русский театр был уже не тот, Довоенный романтизм уходил в прошлое, новый театральный стиль, реализм, пока только открытый Грибоедовым и Пушкиным, на смену ему ещё не пришёл. Да и сам театр подстраивался под пошлые вкусы духовно расслабленных зрителей того времени, выпуская на свои подмостки дешёвые заграничные (чаще французские) пьески. Недаром Пушкин с горечью восклицает:

Узрю ли русской Терпсихоры

Душой исполненный полёт?

Иль взор унылый не найдет

Знакомых лиц на сцене скучной,

И, устремив на чуждый свет

Разочарованный лорнет,

Веселья зритель равнодушный,

Безмолвно буду я зевать

И о былом воспоминать?

                      ( гл. I, ст. XIX )

В этой строфе Пушкин употребляет словосочетание «чуждый свет». Да, для него, русского поэта, всё чуждо в русской столице 20-х годов XIX столетия: и язык, и культура, и поведение окружающих его людей с их извращённым понятием о красоте. Ему ли, тонкому ценителю подлинного искусства, смотреть, как

… амуры, черти, змеи

На сцене скачут и шумят…

                   ( гл. I, ст. XXII )

Ему ли, человеку верующему, беззаветно любящему всё русское, одухотворённое верой отцов, равнодушно смотреть, как вокруг него скачут те же «амуры, черти, змеи» в облике знакомых ему людей – его современников, его соотечественников, перестающих быть соотечественниками в своём безумном стремлении подражать европейцам.

«Амуры, черти, змеи» – вот она, культура Западного мира, в худших своих проявлениях. В противовес ей Пушкин представляет образец русской культуры.  В главе третьей в текст романа он вводит русскую народную песню, которую поют крепостные девушки во время работы на барском поле:

Девицы, красавицы,

Душеньки, подруженьки,

Разыграйтесь, девицы,

Разгуляйтесь, милые!

Затяните песенку,

Песенку заветную…

Это уже другой мир, светлый, размеренный, внутренне организованный. Это мир, в котором не «скачут и шумят», а спокойно работают, смиренно подчиняясь своей доле, определённой для каждого человека Богом. Это – русский мир.

В первой главе «Онегина» показана жизнь столичной аристократии, которую она ведёт на европейский манер. Все остальные главы романа – это последовательное опровержение такой жизни. Русский дух противиться  тлетворному духу Запада, противится на уровне человеческих душ. Ценности духовные восстают против ценностей материальных. Последние омерзительны, потому что низменны.

Не случайно Пушкин так красочно и сочно описывает ужин столичной «золотой молодёжи» в элитном ресторане. Это тоже обличительный документ. Вот их настоящие «духовные» ценности. Вот ради чего недоедают сотни, тысячи русских крепостных крестьян:

Вошел: и пробка в потолок,

Вина кометы брызнул ток;

Пред ним ростбиф окровавленный,

И трюфли, роскошь юных лет,

Французской кухни лучший цвет,

И Страсбурга пирог нетленный

Меж сыром лимбургским живым

И ананасом золотым.

                    ( гл. I, ст. XVI )

А? Каково? Вкусно написано. Аж, слюнки текут. Это вам не хлеб с квасом на барщине жевать. Это высокое искусство потребления изощрённых продуктов питания. Но почему-то вспоминается евангельская фраза: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (МФ. 4 : 4).

Кстати, не только имя Божие не упоминается в первой главе романа, но даже и на Божественный животворящий дух в нём нет намёка, как это явно чувствуется в иных местах последующих глав. А там всё тяжёлое, материальное, придавленное к земле удовлетворением человеческих амбиций и чисто плотских потребностей. И это не потому, что Пушкин был не религиозен (совсем наоборот), а потому, что он рисует правдивую картину того мира, в котором места Богу нет. Всё истинно духовное, трепетное, небесное появится потом, когда поэт приступит к изображению мира Татьяны Лариной, её няни и простого русского народа.

Но в первой главе романа есть ещё одно место, тайну которого так и не разгадали все предыдущие критики. Это ода, посвящённая женским ножкам. К чему, кажется, поэту нужно было уделять целых пять строф столь прелестному, но не относящемуся к теме повествования, предмету? Что это? Дань ушедшей юности? Или случайно нахлынувшие, дорогие сердцу, воспоминания. Но у гения не может быть случайных строк, даже, если он сам этого не осознаёт. Ведь его рукой водит Сам Бог!

Так что же значат эти пять строф, посвящённых женским ножкам? Всё становится понятным, если вдумчиво прочесть весь роман. И прочесть его, опираясь душой своей о веру православную, о любовь к Святой Руси.

Проницательный читатель может заметить, что описание плотских и псевдодуховных удовольствий столичной аристократии той эпохи заканчиваются именно воспеванием женских ножек.

Дальше идут размышления поэта об Онегине, уже охладевшего к светской суете.

Здесь следует вспомнить ветхозаветную книгу Бытия, ту её часть, где говорится о сотворении мира. Все удовольствия, какие Пушкин описал до «женских ножек», всё это придумано и воплощено самим человеком. Но вот «женские ножки»… Или лучше сказать: женская плоть. Она, как и вся природа, была сотворена Богом.

До грехопадения Адам наслаждался в Эдеме красотой Богосотворённого мира. И тело Евы было для него частью окружающей его природы: такое же прекрасное и совершенное, как любое дерево в райском саду. Ева была обнажена, но Адам просто любовался ею, не испытывая ни вожделения, ни страсти. Он не знал тогда, что такое страсть, он знал только одну красоту.

После грехопадения Адам и Ева увидели, что они наги, т. е. возжелали друг друга, вдруг поняв, что их тела могут доставлять им не только эстетическое, но и физиологическое удовольствие. И только природа по отношению к падшему человеку осталась неизменной. Она по-прежнему в его душе пробуждает чувства чистые и возвышенные. По-прежнему человек может любоваться природой беcстрастно и беcкорыстно.

Для сравнения приведём несколько отрывков из оды «женским ножкам» и описание русской природы из других глав романа. Вот, пожалуйста:

Когда и где, в какой пустыне,

Безумец, ты забудешь их?

Ах, ножки, ножки, где вы ныне?

Где мнете вешние цветы.

                   ( гл. I, ст. XXI )

Или это:

Дианы грудь, ланиты Флоры

Прелестны, милые друзья!

Однако ножка Терпсихоры

Прелестней чем-то для меня.

                   ( гл. I, ст. XXXII )

Или вот это:

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурною грядою

С любовью лечь к ее ногам.

                 ( гл. I, ст. XXXIII )

Красиво, да как-то мало жизни, как будто смотришь на искусно сделанную куклу. При определённом уровне воображения это может возбуждать, но и только. В памяти почему-то не остаются эти образы. И Пушкин, видимо, специально добивался подобного эффекта. Гений знал, что делает.

А вот зарисовки русской природы. Здесь всё просто, без особых литературных изысков, без импортных словечек. Но как же всё живо и запоминаемо. В этих строчках русская природа не просто берёт за сердце своей неброской, но глубинной красотой – она дышит, она пульсирует, она взаимодействует с человеком как равная с равным. Вы только вслушайтесь:

Уж небо осенью дышало,

Уж реже солнышко блистало,

Короче становился день,

Лесов таинственная сень

С печальным шумом обнажалась,

Ложился на поля туман,

Гусей крикливых караван

Тянулся к югу; приближалась

Довольно скучная пора:

Стоял ноябрь у двора.

                  ( гл. IV, ст. XI )

А вот зимняя картина:

В тот год осенняя погода

Стояла долго на дворе,

Зимы ждала, ждала природа.

Снег выпал только в январе

………………………………

Зима! Крестьянин торжествуя

На дровнях обновляет путь;

Его лошадка, снег почуя,

Плетётся рысью как-нибудь;

Бразды пушистые взрывая,

Летит кибитка удалая;

Ямщик сидит на облучке

В тулупе, в красном кушаке.

Вот бегает дворовый мальчик,

В салазки жучку посадив,

Себя в коня преобразив;

Шалун уж заморозил пальчик:

Ему и больно и смешно…

А мать грозит ему в окно.

                  ( гл. V, ст. I, II )

Такое ощущение, что это из другой вселенной. А ведь и там (в первой главе), и здесь (в последующих главах) даётся описание Божьего творения. Только там оно тяжёлое, приземлённое, уже впавшее в грех, а здесь – лёгкое, летящее, не тронутое тлением духовного разврата. Нет, не случайно Пушкин ввел оду «женским ножкам» в первую главу романа. Тем самым он окончательно заклеймил мир Онегина, мир материальный, обездуховленный, теряющий Бога – мир Западной культуры. И если сопоставить эти два приведённых выше фрагмента из романа Пушкина, сразу становится понятно, что Европа и Россия никогда не сольются в единое целое, как никогда не дано соединиться Онегину и Татьяне Лариной в семейном союзе, ибо это два совершенно разных мира, две враждебные друг другу цивилизации.

   Онегин: жертва или кумир своего времени?

Стоит ли рассуждать о том, кто является прототипом Евгения Онегина? Этот образ вобрал в себя черты характера и самого Пушкина, и его друга Чаадаева, и многих других знакомых и незнакомых поэту людей. Пушкин сконцентрировал в одном человеке самые яркие отрицательные и положительные проявления духовной и бытовой жизни своих современников. Он вложил их в своего персонажа и силой своего гения породил живую личность, с живой, пульсирующей душой; личность настолько притягательную, насколько же и отталкивающую своим образом жизни, своими речами, своим мировоззрением и мироощущением.

Да, Евгений Онегин – личность весьма противоречивая. Его невозможно не полюбить, но и любить его невозможно. Он внушает чувство презрения, и одновременно хочется склонить перед ним голову. Постоянно возникает желание дать ему пощёчину, и тут же ловишь себя на мысли, что с почтением пожал бы его протянутую руку. Пушкин сам относится к своему герою так же: с уважением и одновременно с немалой долей неприязни.

Так, кто же такой Онегин? Жертва или кумир своего времени? Чтобы понять это, нужно детально (насколько это возможно) проанализировать его жизнь, начиная с детства и заканчивая зрелым возрастом, в той последовательности, как описал нам её Пушкин.

                Детство Онегина

О детских годах жизни Евгения Онегина мы узнаём из одной единственной строфы первой главы романа:

Служив отлично-благородно,

Долгами жил его отец,

Давал три бала ежегодно

И промотался наконец.

Судьба Евгения хранила:

Сперва мадам за ним ходила,

Потом монсир ее сменил.

Ребенок был резов, но мил.

Монсир Л-Абе, француз убогой,

Чтоб не измучилось дитя,

Учил его всему шутя,

Не докучал наукой строгой,

Слегка за шалости бранил

И в Летний сад гулять водил.

                  (гл. I, ст. III)

Из этих скупых строчек, при внимательном их рассмотрении, многое можно узнать о детстве Евгения. Итак. Онегин – сын богатого помещика. Из чего это следует? Да из того, что, во-первых, постоянно проживать в столице и при этом давать ежегодно три бала мог позволить себе только очень состоятельный человек, т.е. крупный землевладелец, имеющий более 1000 крепостных и большие земельные угодья; во-вторых, Евгений получил домашнее образование от преподавателя-иностранца, что по карману было опять же только состоятельным дворянам.

Евгений – единственный сын в семье и единственный наследник отца (о братьях и сёстрах упоминаний нет). Уже из этого обстоятельства можно сделать вывод, что мальчик с детства был разбалован, т.е. его отец, ведущий жизнь на широкую ногу, да ещё и не по доходам, скорее всего, ни в чём не ограничивал своё дитя в удовлетворении его потребностей и наклонностей. О матери так же нет упоминания: скорее всего, к тому времени её уже не было в живых. Значит, у маленького Евгения единственным примером для подражания был его отец, который усиленно проматывал их родовое имение.

Правда, Онегин-старший служил на какой-то государственной службе, т.е. был госчиновником, но сын его этого не видел и мог даже не подозревать о служебной деятельности отца. А так, как он воспитывался при отце в его столичном особняке, то видеть ему преимущественно приходилось блеск аристократической жизни и слышать соблазнительный треск великосветских балов. Всё это, конечно, мало способствовало нравственному развитию ребёнка.

Но, как говорит Пушкин, «судьба Евгения хранила». Что скрывается за этой фразой? Можно предположить, что это и врождённые качества маленького Евгения, естественным образом охраняющие его от духовной грязи, и то, что ему попались не самые худшие наставники, хоть и иностранцы. Гувернантка-француженка (мадам, как названа она в романе), воспитывавшая совсем уж маленького Евгения, а потом француз-учитель, монсир Л-Абе, видимо, оказались людьми порядочными, с моральными принципами. А монсир, судя по тем знаниям, которыми овладел Онегин, оказался ещё и человеком довольно образованным, что по тем временам было дорогим приобретением.

Дело в том, что после окончания войны с Наполеоном огромное количество пленных французов отказались возвращаться на родину и остались в России. А в силу того, что представители среднего класса во Франции получали кое-какое образование (некоторые даже весьма приличное), многие солдаты наполеоновской армии переквалифицировались в педагогов и стали наниматься к состоятельным дворянам, чтобы обучать наукам их детей. Качество такого образования было сомнительным, т.к. зачастую новоиспечённые учителя обучали своих учеников только французскому языку и грамматике, которые им были единственно известны, но случались и редкие исключения. Француз Л-Абе, видимо, и был таким исключением.

Фразу: «Монсир Л-Абе, француз убогой, чтоб не измучилось дитя, учил его всему шутя», – все предыдущие критики трактовали однобоко, как свидетельство о поверхностном образовании Онегина. Ну, то, что «шутя» — это понятно. Монсир Л-Абе, бывший солдат, скорее всего, какой-нибудь парижский мещанин, не был профессором и даже профессиональным педагогом (последних со двора не прогоняли, как сказано в IV строфе, а передавали по рекомендации в другое семейство). Но, похоже, он был неплохо образован и начитан. Во фразе «учил его всему шутя» – ключевое слово «всему». А это означает, что он, пусть и поверхностно, но занимался с Евгением по всем предметам, которые были обязательны при домашнем обучении дворянских детей. А это, кроме французского и немецкого языков и грамматики, латинский язык, древняя история, античная литература, география, математика, и другие дисциплины по желанию нанимателя.

Да, монсир Л-Абе не дал юному Евгению приличных знаний, но заинтересовал и увлёк одарённого от природы мальчика, а тот уже сам в процессе самообразования восполнил недостающее. И в этом мы убедимся чуть позже. Так, что образование «шутя» имело свои нешуточные последствия.

Следует так же отметить одно врождённое положительное качество в характере Евгения, которое проявилось ещё в раннем детстве и будет сопутствовать ему на протяжении всего романа – это удивительная коммуникабельность, умение ладить с людьми, вызывать у них к себе симпатию. Помните? «Ребёнок был резов, но мил».

Не только монсир любил Евгения, когда тот был ребёнком («Слегка за шалости бранил»), но и когда он стал молодым человеком, уже принятом в свете, к нему благоволили даже обманутые и осмеянные им мужья соблазнённых жён:

Но вы, блаженные мужья,

Вы оставались с ним друзья:

Его ласкал супруг лукавый,

Фобласа давний ученик,

И недоверчивый старик,

И рогоносец величавый,

Всегда довольный сам собой,

Своим обедом и женой.

                     (гл. I, ст. XII)

(продолжение следует)