Если в сегодняшнее время безумного торжества посредственности вы захотите познакомиться с настоящей поэзией, читайте это произведение.
Александр Владимиров, руководитель «Литературного коллайдера».
I
Помню себя только воином. Во все времена.
Память моя не опускается в душу раба.
Но и душа патриция для меня во мраке.
Я воин по предкам.
С древних времён сущность моя
остаётся прежней, только чувства уплотняются.
Я помню мало, но ярко.
Такие молнии рассекают мозг. Причиняют боль.
Но заставляют быть тем, кто я есть.
Это тяжело. Это снимает любую тяжесть.
Я порой сопротивляюсь памяти.
Но помню. Помню!
Рим!
Ослепительны доспехи. Пружинят икры.
Управляема каждая мышца.
Могу сорвать птицу с ветвей!
О щиты бряцают мечи. Нас – тысячи.
Мы приветствуем тебя, легат!
Твой голос тонет в звоне ликований.
Ты можешь говорить, что угодно.
Наша вера в тебя оправдает всё.
Ты нужен нам, как мы – тебе.
О, мой легат!
Помню.
Я воин. И философия воина довлеет надо мной:
Лучшая пища – мясо. Лучшее питьё – вино.
Лучшее наслаждение – женщина.
Это – первопричина.
И над всем этим – бой!
Как следствие, вытекающее из причин.
Помню!
Я груб и необуздан.
Меня возбуждает тело хорошего коня.
Дорогое оружие опьяняет взгляд.
Я люблю детей. Когда заживают раны.
Я сентиментален. Особенно в дурмане пиров.
Я восторгаюсь, когда говорят поэты.
Я верю им – не всё же драка.
Да. Любовь – изысканная утончённость.
Но… заныла рана.
Обаяние любви? Ложь!
О нём поют голые мальчики.
Я знаю любовь!
Она – страсть. Дикая. Человеческая.
Она – в свете искр, что высекают клинки.
Помню!
Горячий, врываюсь в шатёр.
Блеск меча – кто-то падает у входа.
И вдруг – глаза, как дротик о шлем.
Женщина!
Рабыня!
Царица!
Дрожит крупно и гордо! Она – моя!
Уверенно рву покровы. Божественная красота!
Крепкие соски плющат бронзу на моей груди.
Колючая кожа стирает кровь с ладоней.
Женщина! Ты будешь матерью воина.
Я дарую тебе эту честь. Живи.
Какая свалка! Я должен быть там.
Какофония цвета: алое с золотом.
Где свои? Где враги?
Ха! Свои отпрянули. Знают!
Синий диск рассекает воздух.
Вот это вдохновение!
Плевать на поэтов. Им не понять.
Меня. Человека.
Помню.
Я не люблю кровь. Но легко проливаю её.
Свою и чужую.
Чью легче? – трудно сказать.
Но после боя у меня нет ненависти к врагу.
Нет и жалости.
Скорее недоумение: как всё просто.
Я уважаю того, кто нанёс мне рану.
Я заранее люблю того, кем буду убит.
Я воин по состоянию души.
Я зверею только в достойном бою.
О, поэзия смерти!
Меч невидим, как звенящая струна лиры.
Мгновение, – нет!
Мгновение, – снова нет!
И в каждом мгновении – вечность.
И в каждом вдохе – весь воздух.
Жизнь – на острие.
Сотни, тысячи ударов меча – сотни, тысячи жизней.
Моих жизней.
Да простят мне боги такое бессмертие!
Я был убит красиво.
Помню!
Бьюсь левой рукой. Правая саднит – ранена.
Смотреть некогда.
Удар! – отбит.
Удар! В мягкое. Снова – в мягкое.
Сбиваю с ног убитого. Падай скорее. Времени мало.
Вперёд! Вперёд!
Солнце сытой пиявкой обвисло над горизонтом.
Как прекрасно это светило! Оно – оно последнее.
С утра – легион. К полудню – когорта.
И вот всё, что осталось – манипул.
Но такой манипул стоит легиона.
Он и есть легион. В чистом виде. Лишнее отсечено.
Ха! Пир только начинается.
Мы окружены. Мы умрём.
И потому не рвут душу сомнения.
Всё ясно. Первый раз в жизни: всё ясно до конца.
Звёздный час!
Теперь я помню, куда пробиваюсь.
Легат жив. Он обязан жить. Он умрёт последним.
Я буду рядом. Я нужен ему, как он – мне.
Легат умрёт последним. Так надо.
Вот он! Кумир! Ни крупицы золота на нём.
Стёсано топорами варваров.
Лицо в крови. Страшен, как лев. Ловок, как барс.
Бьётся, как простой воин.
Мы были на равных – теперь мы равны!
О, мой легат! Мне никогда не дорасти до тебя.
Озверевший варвар продирается сквозь строй;
тяжёлое копье пружинит в сгустке мускулов;
его наконечник жрёт пространство между собой
и грудью легата. Ещё мгновение и…
Между ними успеваю бросить своё тело.
Какой удар!
Последняя вспышка памяти.
Край знакомого плаща протекает по моим глазам,
и мир тонет в красном.
Легат переступает через мой труп.
Он уводит за собой живых.
Дальше!
Вперёд!
Бой ещё не кончен.
И не кончится. Для меня.
— Я приветствую тебя, мой император!
Рим – вечен!
Я – помню. Я – знаю. Я – спокоен.
II
Ну, вот, оцепление снято…
Скомандовал центурион,
И вновь по дороге проклятой
Пошли мы под ругань ворон.
Железного панциря гофру
Я чуял, как рёбра гвоздя,
Когда покидал я Голгофу,
В казарму свою уходя.
Как будто бы грудь не вмещалась
В подогнанный плотно доспех;
И сердце уже не прельщалось
На скорый карьерный успех.
Всё то, чем я жил ещё утром,
Что было дороже всего,
Мгновенно рассыпалось пудрой
Под взглядом коротким Его.
На миг, на секунду, не больше,
Увидел я Эти глаза, –
Но словно бы дротик был брошен
И насквозь меня пронизал.
Кто Он, Тот, Кого мы распяли?..
Вернее, не мы, а все те,
Которых – да если бы дали! –
Я сам бы распял на кресте.
Да, был я в той проклятой страже.
Что делать? – я только солдат.
И всё-таки, кто мне расскажет,
Кого мы распяли тогда?
Ответь мне, народ этот падший,
Ответь мне, мой центурион:
Кто Он, на кресте умиравший,
Мне душу пронзивший – Кто Он?!
III
Ревут трибуны Колизея,
Плебейскую разинув пасть:
Народ шалеет от везенья.
Что удалось сюда попасть.
А мы стоим, вокруг арены
Когортой выстроив заслон.
И давит на уши презренный
Народа вожделенный стон.
Вот Цезарь вышел: рёв смолкает.
А у меня в глазах туман…
Вот гонят, древками толкая,
Колону первых христиан.
И снова – рёв, раскаты смеха,
И улюлюканье, и вой…
И начинается потеха
Безумной похоти людской.
Мечи убийц скользят по горлам
И вспарывают животы,
По спинам и по бёдрам голым
Плетут кровавые жгуты.
Я не могу!.. На многих войнах
Я видеть кровь привык в бою…
Но почему же так спокойно
Они встречают смерть свою?
Мужчины, женщины, девицы
Стоят с улыбкой на устах.
Как мне, солдату, не дивиться
На этих «воинов Христа?»
Каков тогда их Бог незримый,
Когда они Ему сродни?
Я, урождённый воин Рима,
Я должен, должен быть средь них!
Мой меч, ремни доспеха взрезав,
У ног моих в песке дрожит –
Я возвращаю тебе, Цезарь,
То, что тебе принадлежит!
Ведь духом всё равно я с ними:
Я смерть хочу перебороть.
Я к ним иду… Быть может примет
Меня в солдаты их Господь.
IV
Я вхожу в эту ночь,
обезумев от крика цикады,
И, как раной открытой
на ломкий от жажды пырей
Я бросаюсь на лезвия звёзд
окровавленным взглядом.
Доживу до зари,
но смогу ли прожить на заре?
Что с тобой они сделали, Юлия?
Как мне с болью теперь этой жить?
Кто мне скажет, кто скажет, смогу ли я
Быть солдатом и Риму служить?
Что с тобой они сделали, милая?
Как посмели прилюдно раздеть?
В тело нежное вбили, насилуя,
Ледяное железо гвоздей!
Под крестом, на котором распята ты,
Говорят, я за миг поседел…
Я б тебя за щитом своим спрятал бы.
Я б тебя защитил на суде.
Я бы Рим с обнажёнными ранами
Обошёл бы – вдоль всех его стен.
Не успел… И теперь с христианами
Ты висишь на позорном кресте.
Я, рождённый быть первым в бою
И последним на рабских галерах,
Принимаю я веру твою,
И отныне – моя это вера!
…Ночь безумства прошла.
Успокоилась в поле цикада.
Незаметно в молитву
в душе переплавился стон.
Я люблю тебя, Юлия, –
вот она, высшая правда.
Христианский Господь,
Принимай меня в Свой легион!
V
Римский патриций, любимец когорты,
Воин по сути, а не на показ, –
Кто Он, распятый Твой Бог, за Кого ты
Нынче идёшь на позорную казнь?
Разве не мог ты смолчать перед строем,
Не открывая сердечных глубин?
Всякий ответ бы легата устроил
Кроме ответа: «Я – христианин!»
Лучше б лежал ты сейчас без движенья,
Павший в бою, со стрелою в груди.
Ты же водил нас в такие сраженья!
Ты же в такие нас битвы водил!
Слышишь приглушенный стон над когортой? –
Тяжко тебя нам на казнь провожать.
Что же тебя не помиловал Бог Твой?
Что же позора не дал избежать?
Но почему с таким жгучим восторгом
В небо глаза твои жадно глядят?
Даже из душ наших радость исторгнул
Этот святой, непонятный нам взгляд.
Преданность можно ли чем-то измерить?
Жизнь за тебя положил бы любой…
Мой командир! я привык тебе верить.
Я и сегодня иду за тобой.
Я становлюсь с тобой рядом, бок о бок,
Так же, как ты, исповедав Христа:
Ты не один – мы умрём с тобой оба,
Перед Христом твоим вместе представ.
Что это?.. Будто потоком из грота
Вздыбился медный раскат за спиной –
Вышла из строя всем строем когорта,
Встала в шеренгу за мной и тобой.
Господи! Господи! Вот оно, Это! –
То, для чего я родился и рос.
Свет! Это Свет! Ничего, кроме Света!
Я припадаю к Тебе, мой Христос!
VI
Укрывает туман землю
И ползёт по кустам низкорослым.
И ложатся густой зернью
На железо доспехов росы.
Камнем тонут в тумане звуки,
Чуть вздымаясь над головами,
И уже не страшны луки
С отсыревшими тетивами.
И ладони моей скользко
На ребристом боку рукояти…
Знаю, там, за туманом – войско,
И его за глаза нам хватит.
Знаю так же, победа будет,
Как была она всюду, за нами, –
Здесь навряд ли народ забудет
Легиона нашего знамя.
Я привык выходить из битвы
Невредимым, как в медном покрове.
Но сегодня туманы облиты
Не зарёй, а лучами крови.
Ничего они не пророчат:
Я не верю пустым приметам.
Просто, сердце уже не хочет
Убивать, не страдая при этом.
Я прошу Тебя, Господи, дай мне
Там, где небо от крови рябое,
Прикоснуться к последней тайне –
К тайне смерти на поле боя.
Дай мне стать под смертным ударом,
И за миг до того, как упасть мне,
Дай любовью к врагу, как пожаром,
Выжечь в недрах души все страсти.
А иначе зачем всё это:
Жизнь по пояс в чужой крови,
Если всё не закончится Светом
Безграничной Твоей любви?
VII
Мы мерили жизнь, как алмаз, на караты,
Как воду в пустыне её экономя…
Мы, воины Рима, – простые солдаты
От кроны своей и до самого комля.
Мы гордо ступали на землю вселенной,
Не ведая страха в своих легионах,
И нам представлялась навеки нетленной
Орлиная стая на наших знамёнах.
Привыкшие к славе, как дети к игрушкам,
Не поняли мы, что душою прокисли,
И стали терять по пирам и пирушкам
Кристальную цельность поступка и мысли.
Мы нашим богам доверяли всецело,
И вроде бы к нам благоволили боги, –
Но жизнь постепенно сбивалась с прицела,
Мотаясь по ветру, как рваные тоги.
И всюду, куда бы мы ни приходили,
Мы видели точно таких же кумиров,
Каких мы и сами себе возводили
На торжищах Рима – властителя мира.
Нам нужен был смысл, как дыханию – воздух,
Как жажде – вода, как безумию – разум.
Но в свитке небес, в иероглифах звёздных
Для нас ничего не менялось ни разу.
И всё же она загорелась однажды
Двойным перекрестьем Вселенского плюса
И стала для нас утолением жажды –
Звезда Вифлеема, Звезда Иисуса.
Она поднялась на чужом небосклоне,
Но Свет её вспыхнул над храмами Рима,
Когда перед Богом в глубоком поклоне
Стирали мы с душ слой последнего грима.
Дрожали кумиры, когда мы решали
Страданием плоти отвергнуть утехи…
И разум вернулся, и мы задышали,
Сменив на небесные ризы доспехи.
VIII
Трупы римлян – одеты в металл.
Трупы варваров – в латах из кожи.
Бой окончен… Последний привал
Перед тем, как уйду к Тебе, Боже!
Груды тел – и своих и чужих –
Скрыли поле кровавым завалом.
Но летают над полем стрижи,
Как ни в чём… как ни в чём ни бывало.
Плащ трепещет на левом плече –
Только сердца не трогает трепет:
Я теперь понимаю, зачем
Мы пришли в эти дикие степи.
Я, последний легионер
Из погибшего здесь легиона,
Слышу звуки заоблачных сфер,
Колокольным звучащие звоном.
За секунду до смерти моей
Ты открыл мне, о Господи, это:
Час пробьёт! – и среди их степей
Будет наша молитва допета.
Варвар, ты поднимаешь свой меч
И вонзаешь мне в грудь, добивая…
Но в потомках ты станешь беречь
Всё, чем жил я в преддверии рая.
Кровь моя в недрах ваших степей
С кровью этих потомков сольётся,
И мы вместе взойдём на ступень,
Что Голгофой для них назовётся.
Победивший нас в этом бою,
Варвар, ты ещё не понимаешь:
Ты не жизнь отнимаешь мою –
Ты мой Крест на себя принимаешь.