УРЛА
С этим типом все ясно. Какие там «левиса», какие какие японские куртки!? Челка и лохмы до пупа, ремень с как можно более массивной пряжкой (чем массивней, тем «хиповей»!), иногда шляпа (для разнообразия) — и пошел чесать по улицам столицы с гитарой на шее или магнитофоном «Комета» в руке. На полную мощность хрипит Высоцкий (восьмилетней давности), развеваются на ветру полуметровые клёши (порой украшенные по внешнему шву елочными гирляндами (в карманах батарейки, сунул руки в карман, замкнул контакт — лампочки и загорелись — радости полные штаны!). Поколбасился по улицам, налакался портвейну, спел что полагается, помахался с кем надо, добрался до койки — и спать…
ПОСЛЕДНИЙ ДЕКАДЕНТ
В большом послевоенном сталинском доме на улице Горького, между кафе «Лира» и Музеем Революции, живет Алексей Полутыкин, поэт и мечтатель. Ростом он велик, широк в плечах, но тощ неимоверно, поэтому потрепанный пиджак цвета пасмурного осеннего неба всегда болтается на нем, как на вешалке. Водянисто-серые глаза последнего декадента мрачно смотрят сквозь круглые очки в серебристой оправе а ля Джон Леннон на окружающий мир, который ему, очевидно, не нравится…
(Здесь в рукописи, к сожалению, лакуна)
Происходя из «семьи интеллигентов в восьмом поколении» (чем весьма гордится) и «научных» атеистов, он считает, что самостоятельно открыл для себя христианство, засвидетельствовав свое открытие в стихотворении, многозначительно названном им
ИИСУСУ ХРИСТУ
Свет лампы — как свет свечи.
На стене — распятый Христос…
Помолчи, помолчи, помолчи…
Лишь бы ветер слов не унёс.
Видишь ли в скрещеньи недель
Окровавленный лик богов?
Видишь ли в сплетеньи теней
Пять последних – к Кресту – шагов?
Видишь, как он идет в туман,
Как вонзаются гвозди в грудь?
Ну и что, что вся жизнь — обман?
Ну и что, что неясен путь?
Он идет, а кругом — огни,
Грубый смех убийц и воров…
Но он знает, что путь Любви —
Путь страданий, крестов, костров…
Так и мы, взвалив на себя
Непосильное слово «прости»,
Не жалея и не кляня,
До креста должны добрести.
Миллионы новых богов —
Пусть для вас это будет не вновь! —
Сменят тоги на рвань джинсов,
Сменят Библию на Любовь.
Задымится костров угар
И придет наш последний день…
Под узорные песни гитар
Ляжет на стену наша тень…
(И вновь — увы! — лакуна в рукописи)
…Попробуй-ка, пойди туда, за стадион — и на тебя сразу нападет тамошняя «система». Пойди в другом направлении, за парк — и тебя сразу отмудохает местная урла. Перейди трамвайные пути — и тебя засыплют «конфетти» с кирпичного завода. А кто знает, что с тобой могут сделать на школьном дворике? И вот в такой обстановке накалившиеся страсти, наконец, прорвались. Один несчастный урлаган, купаясь в канале, заплыл за территорию своей «системы» и местные «патриоты», попрыгав в воду подобно лягушкам, принялись его усердно, добросовестно топить. На помощь невезучему пловцу поспешили его приятели. В них полетели камни, завязалась мочиловка (в прямом смысле слова!) в маслянистой воде, а пока она продолжалась, бедняга успел утонуть. Он был не единственным, кого при попытки выйти на берег из канала, встретили градом камней. И урлаган поплыл обратно. И в этот жаркий, душный день, когда течение понесло тело неудачливого купальщика вниз, начались беспорядки, бушевавшие двое суток. Выламывали колья из плетней и доски из заборов, памятуя также и о том, что против лома нет приема (если нет другого лома).
Извести о гибели бедняги всколыхнуло весь его район. Конец пошел на конец, как в стародавние времена, круша на своем пути все, всех и вся, правого и виноватого. Некто Саша Ёлкин сидел во дворе и «забивал козла» с приятелями, когда внезапно чахлые кусты за его спиной раздвинулись и чья-то волосатая рука привычным движением обрушила на стриженый затылок любителя домино цепь от электропилы. Затылок треснул, как кокосовый орех. Ёлкина отправили в больницу, и он еще спустя долгое время показывал соседям по палате трещину в своей башке шириною в палец.
Толпы любителей выпить «чернил» в подворотне рыскали по улицам, где то и дело вспыхивали яростные схватки с большим количеством жертв и тяжелораненых. Ваньку Клитора изувечили водопроводной трубой (как когда-то пламенного революционера Николая Баумана). Возвращавшихся домой с работы алкашей сплошь и рядом вытаскивали из переполненных автобусов и избивали, а то и просто топили в канале, как котят. Отдельные группы проникали во враждебные кварталы, швыряли самодельные бомбы в жилые дома. Кое-где на это отвечали убийством почтальонов, ни в чем не повинных. Встречали, где была возможность, непрошеных гостей огнем охотничьих ружей. Побоище, завязавшееся в районе стадиона, перекинулось и на район ТЭЦ, куда некий индивидуум въехал на своем мопеде, покинув его спустя недолгое время на носилках Красного Креста. Всякое бывало, всякое…
(Здесь в рукописи, к сожалению, опять лакуна)
ПРИЛОЖЕНИЕ
МОЛОДЕЖНЫЕ ПЕСНИ ЭПОХИ НАПИСАНИЯ ВАЛЬПУРГИЕВМ ШАХМЕДУЗОВЫМ «МОСКОВСКИХ ТИПОВ»
НАДОЕЛО МАЛЬЧИКАМ
Надоело мальчикам весь день скучать!
Собралися мальчики на Брод гулять!
А мы идем по Броду то вниз, то вверх,
Эхом отдается дружный наш напев:
Я — рванИна, и ты — рванИна!
У нас джины из мешковины!
А хочешь — пей, а хочешь — кури!
Много лиц ласкали кулаки мои!
Я — рванИна, и ты — рванИна!
У нас джинЫ из мешковины,
А мы идем по Броду, и нам все равно,
Лишь бы были пиво, водка и вино!
Мы в милиции бывали, и не раз!
«Черный ворон» и дубинка знают нас,
А «Черный ворон» и дубинка — все пустяк,
Лишь бы были брэнди, виски и табак!
Я — рванина, и ты — рванИна,
У нас джИны из мешковины.
А мы идем по Броду, в глазах — туман,
Вслед несутся крики: «Хулиган!» /1/
ПРИМЕЧАНИЕ
/1/ Вариант: В зубах пляшут трубки — гашиш и план!
ПО ПРЯМОЙ ИЗВИЛИСТОЙ ДОРОГЕ
По прямой извилистой тропинке /1/
Ехал бесколесый грузовик.
Ехали калеки на поминки /2/
Через горы прямо напрямик.
Вдруг из леса выскочила банда.
Грузовик пришлось остановить.
Что-то прошептал немой глухому,
А безрукий взял свой дробовик /3/.
Тут раздАлись выстрелы слепого
И упало несколько людей.
В страхе разбежался вся банда,
А безногий кинулся за ней!
ПРИМЕЧАНИЯ
/1/ Вариант: По прямой извилистой дороге.
/2/ Вариант: Ехали дистрофики на свадьбу.
/3/ Вариант: А безрукий вынул дробовик.
СТАРЫЙ ЧЕРЕП
Cтарый череп на могиле чинно гнил.
Клюкву красную с болота он любил.
Говорил он клюкве нежные слова:
«Приходи в могилу! Будешь ты моя!
Приходи в могилу!
Мы с тобой вдвоём,
Мы с тобой, друг милый,
Мы с тобой, друг милый,
Чинно догниём!
Отвечала клюква черепу вот так:
«Ты ведь, старый череп, вовсе не хиппак!
Чем с тобою мне в могиле чинно гнить,
Лучше в баре с хиппаками виски пить!
Не пойду в могилу!
Догнивай один!
А мне лишь секс-,
Лишь сексофон
Нравится один!
ЗахилЯла клюква в хиппаковский клуб.
Там играют манкис, там и виски пьют.
И под звуки джаза она отдалась,
Но вдруг услышала она знакомый бас:
«Приходи в могилу!
Мы с тобой вдвоём,
Мы с тобой, друг милый,
Мы с тобой, друг милый,
Чинно догниём»! /1/
ПРИМЕЧАНИЕ
/1/ В одном из вариантов этой песни первой строфе было предпослано следующее четверостишие:
На кладбищенском погосте черепа лежат.
Меж собою черепа те тихо говорят.
У низ большие и зеленые глаза,
А вместо носа у них дыра.