«Никто не запомнит всего, что он в жизни видел. Это невозможно, не нужно, и даже вредно, так как в поле зрения наблюдателя попадаются объекты важные и мелкие, приятные и досадные, воспринятые правильно или искаженно, сохранившиеся полно или отрывочно. Все это неизбежно мешает построить адекватную картину происходившего и оставляет, после процесса воспоминания, только впечатление, а отнюдь не знание».

Лев Гумилев. «Память и истина».

Кстати, вспомнил еще одну деталь гастрономического свойства. Папа временами заходил со мной в кулинарию при одном из продуктовых магазинов в Столешниковом переулке. Тогда (в период моего раннего детства, по-моему, классе в первом) там еще продавалась черная зернистая икра — как в больших, темно-голубых металлических банках, так и в более миниатюрных, стеклянных баночках, но тоже с голубыми металлическими крышечками. На крышечках всех банок, независимо от размера, была нарисована какая-то рыба из семейства осетровых — белуга, осетр или севрюга, на фоне черной зернистой икры. Мы прямо там открывали с папой (одним из его ножичков) наши баночки и угощались. В последующие годы зернистая черная икра стала исчезать из продажи, ее получала только мама в заказах (когда перешла из вольных художниц на службу в Министерство среднего и высшего образования, а затем — в Министерство культуры СССР), не считая тех баночек, что доставались по знакомству. Были металлические плоские круглые баночки и с лососевой, красной икрой, но на их крышках не имелось изображений лососевых рыб, а была изображена только сама красная икра, поверх которой шла соответствующая надпись золотыми буквами (например, «ИКРА КЕТОВАЯ» — будучи совсем маленьким, автор этих строк, помнится, наивно думал, что это икра не кЕтовая, а кИтовая, пока не узнал, что киты икру не мечут!). Я еще помню, как торговали в рыбных магазинах и «гастрономах» вразвес черной паюсной икрой, которую заворачивали в промасленную, так называемую пергаментную бумагу. Паюсная икра тоже была вкусна, но нравилась мне меньше зернистой, потому что прилипала к зубам…Со временем и она также потихоньку пропала из свободной продажи.

Чтобы не создавать слишком идиллической картины, вспомню и о том, что одно время из продажи исчезла гречневая крупа. Помню, бабушка и мама рано утром вставали и шли в наше домоуправление занимать очередь за гречкой (ее привозили прямо туда и там распределяли среди жильцов — естественно, не бесплатно, а за деньги). На эту тему даже сочинили анекдот:

— Какой у нас сейчас строй?

— Социализм.

— Почему?

— Потому что у нас маршал Гречко (тогдашний министр обороны СССР — В.А.)

— А когда наступит коммунизм?

— Когда у нас будет гречка без маршала!

Шутки шутками, но в школе нам на полном серьезе рассказывали, что скоро в СССР будет построено коммунистическое общество, и все будет бесплатно, «от каждого по способностям, каждому — по потребностям» (а не «от каждого — по способностям, каждому — по труду», как при социализме). Дома я радостно сообщил родителям, что скоро деньги отменят и все товары можно будет получать «просто так». Я помню, как переглянулись папа и мама, но мне они тогда ничего не сказали (вероятно, не хотели разочаровывать ребенка или поколебать в его глазах авторитет учителя)…

Между прочим, папа где-то лет с четырех стал водить меня в закусочные, столовые, кафе и рестораны. Чаще всего — в кафе «Прага» или закусочную «Прага» (до них от нашего дома было рукой подать; ныне в ней обосновался некий банк) и в другие кафе и кулинарии на Арбате — например, в кулинарию напротив магазина «Диета» (помнится, как-то мы ужинали там, после просмотра очередного документального фильма в кинотеатре «Наука и Знание», а иногда — художественного фильма в расположенном неподалеку «Кинотеатре Юного Зрителя» -, вдвоем с папой, других посетителей не было, отлично прожаренными свиными эскалопами с картофельным пюре и зеленым горошком — тут пиво было бы кстати, но папа пил его один — он уже прочитал в очередной умной книге о вреде пива для детей, и потому больше не заставлял меня пить пиво, как раньше, когда его уверили в пользе пива для детского организма) и в кафе-мороженое в большом сером неоготическом доме, казавшемся мне похожим на средневековый замок, украшенном чугунными фигурами рыцарей в латах (я все думал, что будет, если один из рыцарей вдруг свалится вниз). Другой такой серый дом (правда, только с одним, задумчиво склонившим бородатую голову в шлеме рыцарем, опирающимся на меч — я как раз прочитал с папой «Янки при дворе короля Артура» нашего пращура Марка Твена, сиречь Сэмюэла Лэнггорна Клеменса, и прозвал этого рыцаря «сэром Саграмором) стоял (и стоит по сей день) в том месте, где Большой Харитоньевский переулок (там жили мои друзья Чириковеры и по сей день живет мой добрый друг Александр Иванович Таланов, главный редактор военно-исторического журнала «Рейтар», заместителем которого является Ваш покорный слуга) собирается выходить на Чистые пруды.

Кстати, во время наших посещений предприятий общественного питания города Москвы папа три раза знакомил меня с красивыми тетями (причем все три были довольно яркими брюнетками, как и моя мама), одетыми в темное (кажется, в тесно прилегающие шелковые платья) — у одной даже было боа из серебристо-черной лисы (или, как не совсем точно говорили тогда, «чернобурки») и в стильные шляпки. Они обедали с нами, и папа (все три раза, о наивность!) спрашивал меня, хочу ли я, чтоб эта тетя стала моей мамой. Я почему-то не говорил сразу:»Нет!», а дипломатично отмалчивался. Потом папа строго-настрого наказывал мне ничего не рассказывать дома маме. И, естественно, первым, что я делал, вернувшись домой (в отсутствие папы) я обо всем рассказывал маме. Это, естественно, приводило к скандалу (все три раза), родители одно время довольно часто выясняли при мне отношения (папа даже два раза уходил от нас, в связи с чем меня сначала отправили с бабушкой и ее подругой на восемь месяцев в Анапу — вроде бы для излечения моей вечной простуды морским климатом, хотя в Анапе я «благополучно» заразился корью и чуть не отдал Богу душу), а потом — на целый год в «лесной детский сад» Художественного Фонда на Оку, под Тарусу (прожив там целый год, я вернулся в Москву — и сразу пошел в школу; благо отношения между родителями к тому времени наконец наладились)… 

Впоследствии мы с папой часто обедали в каком-то ресторане на Ленинском проспекте, недалеко от его тогдашнего места работы. Названия ресторана я забыл, но помню украшавшие его стены большие картины, изображавшие сцены из мультипликационного фильма «Золотая антилопа». Зато хорошо помню мое любимое второе блюдо, которое мы почти всегда заказывали — бифштекс натуральный с жареным луком,  а на первое — обычно борщ и солянку (сборную мясную или рыбную).

Особенно вкусно готовили солянку в ресторане Дома Ученых, куда мы с папой тоже частенько захаживали (благо от дома было рукой подать). Папа был членом правления Дома Ученых и проводил там много времени по вечерам (я обычно ждал его, сидя в читальном зале отличной тамошней библиотеки), а, закончив дела, папа заходил за мной и мы шли ужинать. В ресторане было много зеркал, мраморный фавн с гроздью винограда и, по-моему, даже фонтанчик с приятно журчащей водой. Там я впервые попробовал солянку с каперсами (в магазине каперсы не продавались), а на закуску папа всегда брал копченые миноги с лимоном, который научил меня выжимать на рыбу. Сразу оговорюсь — миноги миногами, а вот угря (причем в маринованном виде) мне довелось попробовать впервые только классе в шестом (мама привезла из Риги пару баночек). Я запомнил, что банка была светло-зеленого цвета, с белым контурным изображением рыбачьего сейнера и сети, а куски угря были довольно крупными. Копченого угря я попробовал гораздо позже, в 1977 г., но тоже в Риге. Причем в очень аппетитном виде — ломтик угря лежал на кусочке омлета, а омлет, в свою очередь — на ломтике ржаного хлеба, и все это было еще теплое…Слава Богу за все! 

• Share it
• Email