«Никто не запомнит всего, что он в жизни видел. Это невозможно, не нужно, и даже вредно, так как в поле зрения наблюдателя попадаются объекты важные и мелкие, приятные и досадные, воспринятые правильно или искаженно, сохранившиеся полно или отрывочно. Все это неизбежно мешает построить адекватную картину происходившего и оставляет, после процесса воспоминания, только впечатление, а отнюдь не знание».

Лев Гумилев. «Память и истина».


В возрасте лет примерно пяти мне купили более «взрослый» матросский костюм, темно-синего (почти черного, как настоящая морская форма) цвета — длинные брюки и матроска с моряцким воротником (вот только цвет у него был «неестественный» — черный, с бело-красной каймой по краю, а спереди была треугольная заставка, имитировавшая вырез настоящей тельняшки). Ткань была довольно колючая и, как говорил Карлсон (не мой друг «Инжир», а настоящий, шведский, Карлсон, который живет на крыше), «кусала». Помню, что на мне был этот костюм (с черными шнурованными ботинками, я тогда уже умел сам зашнуровывать их и завязывать шнурки, чему научился в детском саду), когда мы с папой весенним вечером сидели в открытом кафе в Парке культуры и отдыха имени Горького и ели курицу с рисом… 

Чего только не выплывает из глубин нашей памяти…

Однако вернемся к поездке в Веледниково. На ногах у мамы были черные сапожки-боты (казавшиеся мне бархатными), у меня — черные валенки с черными же блестящими резиновыми галошами (темно-розовыми, или, если угодно, светло-малиновыми изнутри; говорят, последним из членов Политбюро ЦК КПСС — эту аббревиатуру я Вам расшифрую ниже! — такие — до самой смерти — носил товарищ Суслов, и ради него одного, якобы, не закрывали соответствующий «галошный цех»; «калоши», помнится, стали писать и говорить несколько позднее). А на голове у меня была черная цигейковая шапка с ушами, завязывавшимися под подбородком (но не треух). Ехать надо было, видимо, довольно долго, и в электричке мы перекусили. Мы с мамой ели вареные вкрутую яйца (завернутые в серебряную бумагу), которые обмакивали в соль, белый хлеб и копченую колбасу (а может быть, еще и нарезанное тонкими ломтиками и потому казавшееся особенно мягким и нежным — по сравнению с твердыми кружочками копченой колбасы — сало шпик, но в последнем я не уверен). Возможно, впрочем, что это происходило уже на обратном пути (переговоров с хозяевами дачи я не запомнил), потому что солнце за окном вагоне окрасило заснеженные поля в розовый цвет (от этого мне почему-то стало грустно, и я прижался к маминому боку). А крутые яйца с солью (лучше всего, если соль крупная), хлебом и копченой колбасой (а еще лучше — с салом шпик) на всю жизнь сохранили для меня совершенно особую, ни с чем не сравнимую прелесть.

От лета, проведенного на даче в Веледниково, в памяти моей тоже осталась пара «отблесков». Там мы занимали половину хозяйского дома с верандой, и жили в основном с бабушкой. Мама  и дедушка бывали наездами из Москвы (мама — чаще, да и оставалась на несколько дней, дедушка — реже). Дедушка всегда привозил из Москвы очень вкусную кулебяку с мясом (он ее специально покупал у Елисеева, причем не только на дачу, но и в праздники, хотя бабушка отлично пекла пироги — кулебяку с мясом, пирог с капустой и крутым яичком, пирожки с мясом, рисом и яичком, вареньем, сладкой морковкой  и проч.; говорят, я, будучи принесен к столу в грудном возрасте на руках, молниеносно схватил с блюда, стоявшего на краю стола, пирожок с мясом и проглотил — никак не возможно оказалось у меня его отнять — все боялись заворота кишок, но, слава Богу. все обошлось — как видно, я с самого раннего детства отличался отменным аппетитом; справедливости ради признаюсь, что сам этого эпизода не запомнил, а знаю о нем только по рассказам). Как звали хозяев дачи в Веледниково, я не помню. На выходные к ним приезжали дочь с зятем и детьми — девочкой и мальчиком постарше меня, и мы (а также, если не ошибаюсь, соседи по поселку, по крайне мере, с прилегающих участков) ходили к ним вечерами смотреть телевизор (черно-белый, довольно большой и громоздкий, но с маленьким экраном).

Именно там мне впервые довелось увидеть по телевизору художественный фильм по повести Михаила Шолохова «Судьба человека»,  фильм «Коммунист» (особенно запомнилась сцена, как «кулацкий подголосок» методично разряжает в главного героя, набившего ему перед этим морду из-за местной девицы, барабан своего нагана, а главный герой картинно корчится и, наконец, падает навзничь), а также два фильма про советских военных летчиков — двухсерийный «Балтийское небо» и «Чистое небо» — последний позднее, при Брежневе, сняли с экрана за антисталинскую направленность, как и фильм по роману Юрия Бондарева «Тишина» (книгу, по которой был поставлен фильм, я прочитал гораздо позже, когда она, на некоторое время, попала в список запрещенных за «антисоветчину», т.е. за антисталинизм) со знаменитой песней «Дымилась роща под горою / А вместе с ней горел закат /Нас оставалось только трое / Из восемнадцати ребят / Как много их, друзей хороших / Лежать осталось в темноте /У незнакомого поселка / На безымянной высоте…» (мой папа очень любил эту песню и часто просил меня ее спеть — разумеется, не в Веледниково, а несколькими годами позднее. Я не уверен,  мы смотрели фильм «Тишина» (тоже снятый при Брежневе с экрана как антисталинский) именно в Веледникове, но точно помню, что это было именно на даче (возможно, следующим летом, когда мы снимали дачу на платформе «42-й километр».

Вот один из веледниковских «отблесков». Мы вечером гуляем с бабушкой и мамой (я запомнил на маме светло-серый плащ-пыльник), а мимо пастух гонит стадо коров. Вдруг одна серовато-белая корова, видимо, чего-то испугалась, вырвалась из стада и понеслась прямо на нас. Мама схватила меня на руки и укрылась в кустах (по-моему, в зарослях орешника). Куда делась в этот момент бабушка, я не помню. Корова пробежала мимо. Пастух в брезентовом плаще, кепке и высоких сапогах (как мне показалось, с раструбами), сорвав с плеча длинный, свернутый кнут, загнал корову обратно в стадо.

Кроме того, в Веледниково я запомнил желто-красно-оранжевые цветочки «львиный зев» (нажмешь на основание цветка — он и разинет «львиную пасть»).

Помню, как мы с мамой сидим на застекленной веранде веледниковской дачи, а за окнами бушует гроза с ливнем, громом и молнией. Мама открывает консервные банки со сгущенным кофе и сгущенным же какао, разбавляет в чашке кипятком из чайника — получается кофе и какао с молоком. В другой жестяной банке — консервированные помидоры в собственном соку, а еще в одной банке (стеклянной) — кружочки жареных кабачков в растительном масле. Что поделаешь, многие «отблески» явно окрашены в гастрономические тона…

На даче, которую мы снимали на платформе «42-й километр», тоже жили хозяйские дети, мальчик и девочка. Хозяева держали коз и кур Я помню, сидим мы как-то на завалинке с хозяйскими детьми, в руках у каждого из нас детская эмалированная кружечка с красной смородиной. Мы едим смородину, а оставшиеся после съеденных ягод зеленые стебельки (хозяйские дети почему-то называли их «окурками» — может быть, потому что их любили клевать куры) кидаем бегающим тут же белым, с красными гребешками, курам и петуху. Те эти «окурки» моментально склевывают. Потом кому-то из нас (но не мне, это точно) приходит в голову озорная мысль кидать «окурки» не курам, а в кружку соседу. Происходит потасовка, в результате содержимое всех трех детских кружек оказывается на земле. Довольные петух и куры мгновенно склевывают как зеленые «окурки», так и красные ягодки. На шум и плач прибегают родители (в частности, моя мама) и никак не могут понять, о каких «окурках» идет речь («Неужели дети в этом возрасте уже курят?»)…

Запомнился мне и день 12 апреля 1961 года, в который Юрий Гагарин совершил первый в мире пилотируемый космический полет на ракете «Восток» (подлинность которого ныне кое-кем ставится под сомнение, как, впрочем, и подлинность высадки американских астронавтов на Луну несколькими годами позже). Рано утром об этом сообщили по радио. помню, как довольно долго с экрана телевизора (разумеется, черно-белого) не исчезал фотографический портрет Гагарина в расстегнутом кожаном летном шлеме. У нас даже долго хранилась маленькая красная листовка с этим же контурным (черным — на красном) графическим портретом Гагарина (их раздавали бесплатно на улицах). В честь полетов следующих космонавтов — Титова, Николаева, Поповича, Быковского, Терешковой — выпускали уже настоящие красные бумажные флажки (на плоских картонных древках) с черно-белыми фотографическими портретами героев, снятыми в парадной военной форме, с погонами и орденами. Этими флажками полагалось махать горожанам, стоявшим на улицах в ожидании кортежа с космонавтами (в то время как бумажные листовочки с графическим портретом Юрия Гагарина в летном шлеме многие прикалывали к лацканам пальто — мне запомнился вид таких людей). При товарище Хрущеве космонавтов, начиная с Юрия Гагарина, чествовали на все лады — они даже стояли на парадах (на 7 ноября и на 1 мая, потому что 9 мая, как уже упоминалось выше — но это не грех и повторить для вас, нынешних! — впервые отметили только после ухода товарища Хрущева, при товарище Брежневе, в 1965 году, а ежегодно стали отмечать как День Победы только в 1969) на Мавзолее, рядом с членами Президиума (так тогда называлось Политбюро) ЦК (Центрального Комитета) КПСС (Коммунистической партии Советского Союза). При товарище Брежневе космонавтов стало так много, что их «спустили» с Мавзолея этажом ниже, на открытые трибуны для почетных гостей справа и слева от ленинского зиккурата.

Кстати, я еще помню посещение Мавзолея с бабушкой, когда рядом с товарищем Лениным, в темном костюме и белой рубашке с темным галстуком, еще лежал товарищ Сталин с золотой звездой Героя Советского Союза на кителе защитного цвета с золотыми погонами (скольким русским офицерам пришлось принять смерть от рук большевиков за золотые погоны, пока «гений всех времен и народов», «лучший друг советских физкультурников», милостиво не соблаговолил их снова узаконить!). А на фасаде Мавзолея — там, где сегодня написано «ЛЕНИН», тогда были две фамилии — «ЛЕНИН» и «СТАЛИН» (без кавычек, разумеется). Вскоре после этого посещения Сталина убрали и перезахоронили за Мавзолеем. Одно время над ним просто лежала черная гранитная плита с надписью «СТАЛИН». Потом, при Брежневе, поставили серый гранитный бюст (стоящий там, за Мавзолеем, до сих пор). Я помню все это так хорошо потому, что в школе нас несколько раз водили в Мавзолей.

Помню еще анекдот (видимо, того периода, когда Хрущев еще не распорядился вынести Сталина из Мавзолея):

«Лежат Ленин и Сталин ночью в Мавзолее. Вдруг среди ночи слышится какой-то шум. Ленин спрашивает Сталина:»Что это за шум?», а Сталин ему отвечает: «Да это Хрущев сюда со своей раскладушкой тащится…»).

Неподалеку от нашего дома находилось здание Генерального Штаба Вооруженных Сил СССР, а за ним, если идти в направлении Гоголевского бульвара — военная академия. Вход (и — автомобильный въезд) в нее обрамляли две статуи из серебристого металла, одна — Ленина, другая — Сталина, одетых в почти одинаковые пальто, брюки, ботинки и кепки.

Я спрашивал бабушку (когда мы шли мимо них гулять на Гоголевский бульвар, кто это. Помню бабушкин ответ:

«Это — дедушка Ленин, а это — дедушка Сталин».

В один прекрасный день дедушка Сталин куда-то исчез. Я, разумеется, живо заинтересовался его судьбой. Не помню, как именно бабушка объяснила мне его исчезновение. Мне тогда было не более трех лет, потому что в три года наши прогулки на Гоголевский бульвар прекратились — меня взяли в детский сад, находившийся на Беговой; мама или бабушка каждое утро отвозили меня туда на автобусе №39 — с остановки, расположенной там, где сейчас почтамт (в самом начале Нового Арбата) -, и забирали только поздно вечером, после ужина. Но дедушка Ленин довольно долго стоял, украшая собою фасад академии, в гордом одиночестве, пока его куда-то не убрали (возможно, уже после распада СССР и воцарения в России свободы и демократии).

Кстати, я еще помню громадное мозаичное (из различных сортов цветного мрамора) панно на входе в станцию «Арбатская» (поглощенную впоследствии, вместе с украшавшим Арбатскую площадь старинным фонтаном, украшенным чугунными фигурами писающих мальчиков, коленопреклоненных быков и извергающих струи воды дельфинов, новым корпусом здания Генерального Штаба Российских — бывших Советских — Вооруженных Сил), изображавшее в полный рост дедушку Сталина в светло-сером кителе с отложным воротом и таких же светло-серых длинных брюках, с золотой звездой Героя на груди, буквально нависавшее над эскалатором (или, как тогда было принято говорить — «лестницой-чудесницей»). Потом дедушку Сталина (не позднее 1963 года) убрали и оттуда, теперь там просто белое пространство в громадной лепной рамке, обрамляющей пустое место. А станция метро «Семеновская» (я это точно помню) раньше называлась «Сталинская». Теперь же она носит  уже третье на моей памяти название — «Партизанская».

• Share it
• Email