Любимый маршрут моих прогулок по Питеру – от площади Восстания по Невскому проспекту до улицы Желябова (ныне Большая Конюшенная) и далее через проходные дворы Капеллы на Дворцовую площадь. Участников театрального фестиваля «Радуга», к которым относился и я, провинциальный журналист Сергей Воронежко, поселили в гостинице «Октябрьская». Кто хоть раз бывал в Питере, тот, наверняка, знает, где она находится – именно на площади Восстания. И вид из окна моего гостиничного номера на втором этаже был просто изумительный… В общем, всё было к тому, чтобы задвинуть первый фестивальный день за ознакомление с городом – должен же я посмотреть на то, как он тут поживал без меня почти пять лет. Тем более, новый век на улице, нулевые годы. Погодка ласкала теплом мягкого солнца. Невский пестрел многолюдной толпой, морем рекламы и магазинчиками сувенирного толка. Не изменилась родная Желябова. Когда-то я жил здесь. Ходил завтракать в этот подвальчик. А сейчас на нем вывеска «Игровые автоматы». Спускаюсь по знакомым ступенькам. Все пространство вокруг заполнено специфическими звуками и светом бегающих огоньков. На входе меня встречает охранник в строгом черном костюме. Взглянул в мою сторону администратор. Оживилась девушка за барной стойкой. Похоже, что в это время я тут единственный посетитель… Хотя, нет — в дальнем углу кто-то сгорбился над «одноруким бандитом». Он тоже обернулся в мою сторону…
— Серега! Ты?
Вся моя жизнь, последних лет двадцать, – череда случайных встреч. Вот и теперь, через зал шёл Славик Игорев. Встреча эта была тем более неожиданной, потому что я уже смирился с мыслью о его гибели.
— Серега, блин, ты как здесь?..
— Славик? А ты откуда?
Вопросов было много. Вспомнить было что. Когда-то мы в одно время служили в армии. Там, на территории сибирского военного округа и произошло наше не совсем обычное знакомство. Потом я ушёл «на дембеля», а Славик стал «псом войны». Проще говоря, стал наемником. И в Питер он приезжал теперь за тем, чтобы потратить «боевые» деньги.
– Сколько той жизни осталось, старик? – философствовал он, – Никто не знает. Вот я думал, что тогда, двадцать лет назад и закончатся мои мучения, а видишь, как получилось – живу, сволочь поганая, и ничего мне не делается. Пуля не берет, нож не режет, штык не колет – как заговорённый. Другого на моем месте давно разорвало бы на кусочки, а на мне ни одной царапины.
На радостях встречи мы закутили. Два дня без просыху. Переходили из одного клуба в другой, испытывая судьбу на игровых автоматах всех мастей, накачивались кофе, коньяком и сигаретами. А вскоре деньги закончились совсем. Было три часа ночи. Зависли мы на Загородном проспекте. До «Октябрьской» пешком минут двадцать. К тому же в фойе гостиницы стояли банкоматы, а у меня на карточке еще тысяч восемь.
– Классно, –- заявил Славик, – как раз хватит на пару проституток.
У Славика денег не осталось ни копейки. Приехав в Питер, он сразу же купил билет обратно, бросил сумку у знакомых в офицерской общаге и отправился по злачным местам.
–Ты знаешь, – делился он своими наблюдениями, – денег почему-то всегда хватает тютелька в тютельку. Вот даже вместе с тобой и то штука баксов закончилась вовремя – мне завтра уезжать… Ох, блин! Слушай, а тебе сколько здесь торчать?
– За меня не беспокойся. У меня обратный билет тоже куплен, гостиница и кормёжка оплачены, так что всё нормально.
Когда до «Октябрьской» оставалось рукой подать, у Славика зазвонил мобильник. С кем-то быстренько переговорив, он ругнулся и сообщил о необходимости появиться в другом месте.
– Но ничего не отменяется, – добавил он, – всё просто переносится на завтра. Мое присутствие в Питере продлевается на сутки. А сейчас мне надлежит явиться для встречи с моим возможным новым работодателем на ближайшее будущее. Они, видишь ли, те, кто решает споры с помощью таких, как я, не имеют возможности вести светские беседы при дневном свете. Но очень даже не исключено, что в результате этого разговора я получу аванс, и мне придется ехать в сторону противоположную той, в которую я взял билет. Кстати, ты не возражаешь, если я шмотки из общаги к тебе в номер закину? Ну, тогда жди…
В свои нынешние дела Славик меня особо не посвящал, да я и не стремился расспрашивать его, понимая, что наемники воюют не совсем в рамках существующих законов. Понятие «законных боевых действий» настолько зыбко и много определяемо, что не всегда можно провести чёткую грань между убийством и превентивным ударом, самообороной, оперативной необходимостью и прочими, прочими, прочими облагороженными именами обычной разборки одной группировки с другой. А, порой, даже и не группировки разбираются, а парочка, так называемых «олигархов», не могущих поделить рынок.
Воюет Славик за того, кто платит ему деньги – плохо это или хорошо? Наверное, плохо. Было бы лучше, если бы он воевал за идею, бескорыстно… А еще было бы лучше, если бы он совсем не воевал…Но – воюет. Потребность есть. Вот тех бы, кто эту потребность создает зачистить, с корнем ликвидировать, чтобы никому и впредь было неповадно силу демонстрировать в свое удовольствие, забижая слабых и безропотных. Но, нет. Славик воюет за деньги. Хотя и пытается соблюсти какой-то свой принцип справедливости. Например, не продается он «хачикам» и «чехам», не стреляет в мирных славян, да и женщин, детей, стариков не убивает.
Еще какое-то время я побродил по ночному Невскому, пытаясь выветрить из головы гул игровых залов и избавиться от прокурено-пропитого состояния. В гостиницу зашел уже в пятом часу утра, попав сразу же в поле зрения стайки проституток, расположившихся в фойе. Они были приведены к единой форме – черные волосы, черные блузки, черные мини-юбки, черные туфли на высоком каблуке – отель жгучих брюнеток. В основном молоденькие, худенькие. Изредка встречаются дамообразные в вечерних туалетах, по всей видимости, работающие по экстра-классу для особо важных персон. Одна из жриц египетского покроя оторвалась от сплоченного коллектива сексуального труда, направляясь в мою сторону.
– Мужчина, не желаете ли расслабиться?
Я прощупал ее глазами…Дождусь уж Славика. Да и как-то усталость навалилась. Отходняк, наверное, начался. Может быть, как раз уместно расслабиться?.. Нет-нет. Договорились же – Славика подожду. На два раза денег не хватит…
– Нет, сударыня, спасибо, я очень устал… Не надо. Спасибо.
Побрел через фойе к лестнице. И здесь, откуда не возьмись, появилась еще одна. Совсем девчонка. Она робко поднялась на нижнюю ступеньку, ухватилась за перила и окликнула меня.
– Молодой человек, не хотите ли познакомиться с девушкой?
Я, не оборачиваясь, помотал головой, пробормотал нечто, обозначающее «не-а» и продолжил восхождение на этаж, где меня ожидали в номере ванна и постель. Девчонка, соблюдая дистанцию, пробиралась по ковровой дорожке следом за мной, и когда мне до стеклянной двери в коридор оставалось несколько шагов, она жалобно, без всякой надежды, с каким-то обреченным отчаянием в звонком голоске попробовала еще раз остановить меня:
– Ну, пожалуйста… Может быть, массажик…
Вот-вот заплачет. И я остановился. Но не потому, что мне стало ее жалко… Почудилось мне что-то знакомое в ее голосе. Обернулся я… Оля! Олечка! Но как же так?
* * *
Я служил «срочную» в Сибири, а если быть точнее, то в Алтайском крае. Со службой у меня получилось все наоборот – сначала я попал в боевую часть и лишь полгода спустя отправили меня в учебку под Новоалейском. Иногда нас, солдат срочной службы, на какие-то работы в город вывозили, иногда в магазин за покупками отпускали, а бывало и в Дом культуры водили на фильмы или на каких-либо эстрадных гастролеров. В тот раз везли нас на открытой грузовой машине на подшефную кондитерскую фабрику. Я и еще трое моих «годков» сидели в кузове, обсуждая то хилый городской пейзаж, напоминающий больше какой-либо рабочий поселок, то прохожих, в столь ранний час встречающихся довольно редко. Особое внимание, естественно, вызывали девушки. Были они в этих краях преимущественно черноволосы, смуглы, с чуть выдающимися скулами и слегка миндалевидными глазами. Кто-то из нас определил, что подобный тип женщин характерен для южной Франции. Потому и прозывали мы местных красавиц француженками.
Водитель, оберегая машину от дорожных выбоин, ехал не спеша, и мы успевали даже переброситься с прохожими несколькими фразами типа:
– Привет девчонки! Куда путь держим?
– Привет пушкари! Да вас вот встречать идем!
– Ну, тогда подождите маленько. До дембеля годок остался.
Или были варианты, когда девчонка нравилась:
– Скажи адресок, куда на обед зайти?
– А ты старшину своего спроси, вон он в кабине у тебя какой грозный.
Старшина, на самом деле грозным не был. Был он ненамного старше нас, все его звали Васей, и настоящим его призванием была живопись, а не военная служба. Но, будучи человеком творческим – он не был человеком коммерческим. Свои творения в Сибири он никому продать не мог, а работать по заказу не хотел. Вот и подался в прапорщики, где зарплата неплохая, кормят, поят, одевают, да еще и льготы по коммуналке. К тому же график удобный, когда учений нет: отдежурил сутки – двое отдыхай.
Начальство, правда, разузнав про его таланты, «припахивало» иногда на оформительские работы, но даже не совсем бесплатно – то матпомощь выпишут, то продуктов подкинут. А еще Вася был любимцем офицерских жен, потому что почти всем им он нарисовал портреты и на вечеринках окончательно очаровал женскую половину гарнизонного тыла исполнением романсов собственного сочинения под собственный аккомпанемент на гитаре. Солдаты его тоже любили и, хотя он, практически ничего от них не требовал, старались не подводить старшину, соблюдая всякие меры предосторожности от дисциплинарных залетов перед вышестоящим командованием. В Ванино дежурство можно было и в самоход сходить – он никогда не застучит, лишь бы не напороться на патруль и вовремя на развод явиться.
Уж один поворот остался до кондитерской фабрики, когда Ваня – «хохол» толкнул меня в бок.
– Да ты вон туда побач – яка краля. Не ждала б меня Наташка на кондитерке, так к ней бы сейчас и сиганул. Эй, красотульки, поспешайте за нами.
Но девушки словно не слышали Ванькиных заигрываний. Они шли по обочине дороги и о чем-то своем разговаривали. Причем, та, которая так восхитила Ваньку, стопроцентная француженка, похоже, была чем-то огорчена, а подружка ее – тоже ничего, но слегка полновата и рыжевата, пыталась ей что-то доказать…
— Да скорей же, от дурны дивчины, кажите где найти вас, а то скроемся за тем поворотом и будете жалеть всю жизнь, что упустили таких хлопцев…
Машина действительно уже обогнала их метров на десять и оставалось преодолеть последний подъем, чтобы рвануть потом с ветерком до самых ворот кондитерской фабрики.
— Да если тебе кто-то из нас нужен, так прыгай с машины, а не балаболь…А то вы токо трепаться мастаки…
Ванька в ответ им чего-то пытался острить, а на меня как нашло что-то. Стукнул я по кабине, и, не дожидаясь пока водила притормозит, перемахнул через борт.
— К отъезду буду, — крикнул я, высунувшемуся в окно Васе, и побежал назад, на пригорок, потому как все-таки успели его проскочить, и девчонок теперь я не видел. Но не увидел я их и через десять метров, и через двадцать… В растерянности я остановился посреди дороги. Прислушался и уловил шепот из кустов на обочине.
— Точно тебе говорю, с той машины спрыгнул.
— С чего ты взяла. Тот, вроде другой был…
— Так это не балабол, этот рядом сидел.
— Тот я, тот, девчонки. Вы ж сказали, чтоб спрыгивал, я и спрыгнул.
В кустах взвизгнули, зашевелились, и появилась полноватенькая-рыжеватенькая, заталкивая обратно, пытающуюся выйти следом за ней подругу.
— Положем, не сказали, а я одна сказала. Так ты, небось, не ко мне, а к Ольке спрыгнул?
От такого прямого вопроса я растерялся. Мне казалось, что выкажи я сразу же открыто свое предпочтение той, которую, как, оказалось, зовут Олей, я неизбежно обижу другую, которая осознает, что не очень уж она красавица. Я замямлил что-то невразумительное, но был решительно прерван.
— Ладно, не телись. Меня Ниной звать. А тебя как, пушкарь?
Пушкарями нас прозывали из-за скрещенных артиллерийских стволов на петлицах. Не все об этом знали, а лишь те, кто тесно общался с воинским контингентом. И хотя в округе этого контингента было не мало, все же мне стало как-то неприятно из-за того, что Нина знакома с околоармейским сленгом.
— Сергей меня зовут. Может быть, ты подружку все же из кустов выпустишь?
— Слышь, Оль, Сергей его зовут. Представляешь? Во, повезло, тебе, подруга. Путаться не будешь… Летун – Славочка, пушкарь – Сережечка.
— Прекрати ты, Нина, — прорвалась, наконец, через подружкину оборону Оля, и, так получилось, что, сделав несколько шагов вперед, прямо-таки натолкнулась на остолбеневшего меня. Упершись ручонками в мою грудь, она снизу вверх с интересом рассматривала, как мне казалось, густо выступивший румянец на моих щеках… Или чересчур широко открытые глаза? Или… У меня, кажется, подворотничок грязный и на ХБ пятно от ручки ниже нагрудного кармана. Чё она так смотрит? А вблизи она еще интереснее. И ручки маленькие какие у нее. Маленькие, тепленькие, но крепенькие. Не в том смысле, что хватка у нее крепкая, а упругие какие-то ладошки у нее. Хватки же, наоборот, нет никакой. И что-то случилось у нее. Я не кстати, видно, здесь нарисовался. Слава у нее какой-то есть. Летун… Стоит у нас тут по соседству летная часть. У них совсем другие порядки. Они, фактически боевое дежурство несут, говорят, даже разведвылеты делают. И обслуга у них из срочников не дурака валяет, а реальным делом занимается. И отношение к ним со стороны комсостава, как к коллегам, а не как к игрушечным солдатикам для строевой муштры. Еще, говорят, там рядовых нет – сержантский взвод на обслуге. А может быть, у Ольги и не сержант, а летёха. Тогда, конечно, совсем хана, куда мне годовалому ефрейтору тягаться с целым лейтенантом, или пусть даже с младшим лейтенантом? Видать, все эти моментально промелькнувшие в голове мысли, явственно отразились на моем лице, потому что Оля перестала хмуриться, улыбнулась и сказала:
— Ладно вам ругаться-то. Не успели познакомиться – уже ругаетесь. Хотите, идемте с нами. Мы домой идем ко мне. Тут недалеко, — и взяла меня под руку. — Идемте.
Я вконец утратил свой боевой пыл и в нерешительности затоптался на месте.
— Но у Вас же Слава…
— Ой, да слушайте вы её больше…
— А кого же, если не меня слушать? Умереть и не жить, какие вы вежливые! И чего вы все к ней липните? Жизнь уже всю ей покалечили…
— Ну, перестань, Нина…
— Я-то перестану. Я прямо сейчас могу уйти и оставить тебя с ним. Хочешь я уйду? Хочешь?
— Ниночка, — экстремальная ситуация заставила меня действовать, — Не надо из-за меня никому никуда уходить. Раз уж я все равно с машины спрыгнул, то за этот героический поступок, вы должны напоить меня чаем, и только после этого, отпустить с миром на все четыре стороны. К тому же, Ниночка, я еще и слова не успел сказать, как ты уже сделала за меня все выводы. Может быть, мое сердце летело к тебе…
— Я смотрю, у вас там одни трепачи. Воевать некому будет. Ходоки только по бабам. Ну, идем, раз ты так хочешь. Токо не пожалей, не говори потом, что тебя не предупреждали.
Нина взяла меня под руку с другой стороны и этаким переплетенным строем, мы неспеша двинулись в путь по пыльному пустынному переулку. Окрыленный, как мне показалось, первой победой, я решил закрепить свои позиции. Может быть, этот летеха так себе, слабак.
— А что это Оля мы на Вы?
— Ой, правда, ты на меня сегодня особо внимательно не смотри. У меня, действительно кое-что случилось, но думаю, что уже все позади. А тебе ничего не будет, что ты так с машины сбежал?
— Я не мог иначе поступить, увидев двух таких очаровательных девчонок.
— Скоро уже твою лапшу вешать некуда будет, — откоментировала мой комплемент Нина.
Таким образом беззлобно препираясь и разговаривая обо всем и ни о чем, минут за десять мы подошли к неказистому двухэтажному домику, за которым открывался пустырь, образовавшийся из заброшенной строительной площадки нулевого цикла. Сушилось белье на веревке. Возился с разобранным мотоциклом здоровый плечистый парень, недобро посмотревший на нас из-подобья. На лавочке у дальнего от нас подъезда мужики соображали с утра пораньше на двоих – разложив на газетке резанный огурчик и разломив пополам кусок черного хлеба, они разливали чекушку по стаканам.
И мне тоже захотелось огурца малосольного с вареной цельной картошкой… Аж в животе заурчало. Уж больше полугода, как жизнь армейская началась, такого деликатеса не пробовал. А еще б сальца замерзшего… Но место мне не понравилось, и кулинарные фантазии были прерваны состоянием настороженности. Ишь, как тот «Геракл» с мотоциклом зыркнул. И мужики, опрокинув по стопарику, нагло уставились на нас…
— Уходи солдат отсюда, пока не поздно, уходи. – Это Нина на ухо мне прошептала и даже слегка подтолкнула прочь.
Но тут уж и хотел бы я уйти, да упрямство не переупрямить.
«Сбежать, — подумал я, — всегда успею. Гражданским, в случае чего, меня не догнать. Они марш-броски не практикуют, каждое утро на зарядку по три километра не бегают…»
Галантно пропустив дам в полумрак обшарпанного подъезда, я закрыл за собой дверь с пробоиной посередине – словно кто-то ломиком ее разбить намеривался. Поднялись на второй этаж. Две квартиры на лестничной площадке… В одну из них мы и вошли.
Едва переступили порог, как и Нина, и Оля куда-то исчезли. Я потоптался минуту в маленьком коридорчике, разглядывая то свое отражение в простеньком квадратном зеркале, подвешенном за веревку на громадный гвоздь, вбитый в стену, то кучу обуви под вешалкой, преимущественно из мужских туфель, то свои кирзовые сапоги, замызганные дорожной грязью. Решив все же не разуваться – мало ли что приключиться, да и портянки у меня не первой свежести, я пошел на гомон, доносившийся, как оказалось, из кухни.
За столом сидел мужик в заношенной «олимпийке» и в «тренниках» с обвисшими коленями, с недельной небритостью на впалых щеках. Возле плиты газовой, спиной ко мне стояла женщина в домашнем халате и шлепанцах на босу ногу. На подоконнике разместился парень, почти мой ровесник, который, заметив меня, прервал свой рассказ.
— О, привет, служивый – отметил мой приход и «небритый», — Подсаживайся. Ну, скоро там, Машка, картошка поспеет? А то вон уже и армия подошла. Ты с Ольгой, что-ли?
— Ну, да, вообще-то. А где она?
— Да счас появится. Самогонку будешь?
А кроме самогонки на столе стояла банка… с огурцами и на газете порезанное кусочками сало, и хлеб черный… Выпили мы втроем мутноватого самогона, закусили хрустящими огурчиками, и я уже не так беспокоился из-за того, что никто не удивился моему приходу, что никто не интересовался моей персоной, а разговариваем так, словно давно знакомы – о плохих дорогах, о рыбалке, о закуске… А потом присоединился к нам тот, что мотоцикл чинил на улице.
— Николай, — сунул он мне громадную, мозолистую, испачканную в мазуте, ладонь.
Хозяйка, тем временем, подала борщ на стол. Со сметанной. С перчиком. Я начал терять чувство реальности то ли от удивления, то ли от выпитого самогона. Может, меня с кем путают?
— Ты от Славика, что ли? – это Николай спросил, забросив в рот корочку хлеба, вымазав ею предварительно дно миски из-под борща.
— Да нет, я вроде как сам по себе. А кто такой Славик, вообще?
— Так значит еще один. Ну, пойдем, поговорим.
— Пойдем.
Вышли мы на лестничную площадку. Николай не спеша достал пачку «Беломора», размял папироску, прикурил, и, уставившись на меня из-под жидких бровей, прогудел:
— Я Олькин сосед и друг. Понял? Ты где ее подцепил?
— Да тебе-то какое дело?
— Я ж тебе сказал, что я ее друг. – Голос зазвучал угрожающе. — Тебе что на службе приключений мало? Вали отсюда пока можешь.
— Что вы меня все стращаете? Я уйду, если сам того захочу.
— Дурак. Я сам в армии служил. Мне тебя жалко. У Ольги мужик в тюряге сидит, а дружки его за ней приглядывают. Тебя видели, как ты сюда зашел и скоро они прибегут… Летеха тут к ней повадился, так его чуть не убили…
— Это Славку-то?
— Славку-Славку.
— Что-то я о нем токо и слышу. Тебе его тоже жалко?
— А тебе нет? Он нормальный парень. А в Ольку нашу попробуй, не влюбись. Давай, так, я там мотоцикл уже собрал почти, сейчас его заведу и подкину тебя до части… А если что, в драку лучше не ввязывайся – делай ноги. У них ножи – порежут.
Погрохотал Николай сапожищами по лестнице вниз, не дождавшись ответа, а я вернулся в квартиру, намереваясь забрать пилотку и последовать его совету.
Но тут любопытно мне стало, куда же девчонки подевались. Приподнял полог, закрывающий дверной проем. Никого. Похоже, в квартире есть еще одна комната. В углу детская кроватка. Ребенок посапывает. Идет кто-то. Я отступил в сторону и оказался за большим фанерным комодом.
— …Себя не жалко – хоть бы солдата-то пожалела. Ребенка пожалей!
— Нин, ну не шуми. А-то проснется… Ну, вот видишь… Тихо-тихо, маленькая. Проснулась. Кушать уже, наверное, хочешь. Да. Мамка где-то шляется, а мы голодные. Сейчас мы тебя покормим.
Из моего укрытия было видно, как Оля, задрав футболку, приложила малыша к груди. Какая красивая у нее грудь! И живота нет. Вся словно вылепленная – ничего лишнего. Надо же… Ребенок у нее… Похоже, я действительно, здесь лишний. Они сейчас выйдут, и я тихонько исчезну. А если они не уйдут? Если они тут долго сидеть собираются?
— Ты зря вот футболку носишь. Во-первых, она у тебя молоком пачкается, а во-вторых, грудь жмет…
— Не буду. Не буду. Вот сейчас поедим, и я переоденусь. Нин, а ты посмотрела бы, где Сережа. А то привели его и бросили – он не знает, что и подумать…
— А что подумать-то? Он тебе что – понравился?
— Понравился… Он на Славку чем-то похож.
— Да чем же он похож. Славка беленький, а этот черненький.
— А он не внешне… Вот, я не знаю, как объяснить… Они чем-то внутренне похожи. От них теплом добрым тянет.
— Ну, ты Олька точно либо блаженная, либо блудливая. У тебя же муж в тюрьме сидит.
— Да какой он мне муж. Будто бы не знаешь? Силой ведь взял…
— Попадет парню из-за тебя.
— Скажи ему, пусть уходит.
— Как же он уйдет, если уже приклеился к тебе.
— Уйдет-уйдет. Скажи, что я не хочу его видеть… Сегодня не хочу… Пусть завтра днем… Ой! Он же на срочной. Вдруг он в наряде будет? В город его не отпустят. Нин, ну не знаю, что делать. Не хочу, чтобы он уходил.
— Ладно, не нервничай, ты. За ребенком следи. Я все сама придумаю. Сиди здесь.
Нина вышла из комнаты, а я вышел из-за комода. Оля укладывала ребенка в кроватку и стояла ко мне спиной. Ну, не совсем спиной… Оля, ведь, нагнулась, укладывая ребенка… А мне еще и девятнадцати нет. И женщин-то до армии было у меня всего две… Даже и не две, а если по-настоящему, то одна… Хмель опять в голову ударил. Жарко стало… Я обнял Олю за талию.
«Ой», — наверное, чтобы не испугать ребенка, шепотом вскрикнула она, но не обернулась и не отстранилась.
Тогда я еще крепче прижался к ней и также шепотом спросил: «Мальчик?»
«Девочка» — ответила она и повернулась лицом ко мне – глаза голубые-голубые, поблескивают сквозь густые длинные ресницы. Губы… Влажные, вишневые, аккуратные, чуть-чуть пухлые… Ей словно воздуха не хватает, и она дышит ртом глубоко, порывисто. Я чувствую ее грудь… И откуда-то мысль дурацкая прорвалась: «Следы от молока останутся на моем ХБ. У нее футболка вокруг сосков мокрая…»
Но это была последняя мысль, которая исчезла так же неожиданно, как и появилась. Я поцеловал ее… Или она меня… Не знаю. Ничего не знаю… Не помню… Не понимаю. До сих пор не понимаю, что со мной тогда произошло. Может быть, это была первая встреча с настоящей страстью, и я не искушенный юнец, растворился, потерялся в ней… Но почему же потом, за двадцать лет жизни я больше такого никогда не испытывал… Никогда. За эти годы я добился многих женщин, но ни одна из них не заставила меня испытать то, что испытал я с Олей. И описать это невозможно, потому что все равно я солгу, потому что я попал в другой мир, в мир чувств. Я ни о чем не думал, все происходило само-собой.
Мы с Олей стали одним телом, которое, причудливо извиваясь, перемещалось по комнате, каким-то образом не натыкаясь на мебель… Потом, у меня сохранилось ощущение того, как мы упали на топчан или на кровать… Запах… Вот такой специфический запах деревенский, когда белье свежевыстиранное, на улице сушилось. Какие-то зановесочки цветастые, тонкие, подушки в белых наволочках. Покрывало из лоскутков… И лук… Лука пучок висел в углу… Оказывается, как много я все же заполнил. И, кажется, Нина еще забегала. Вскрикнула: «Ой, что ж вы делаете?» Но нас это не остановило… Нас ничто уже не могло остановить…
Оля родилась в глухой Горноалтайской деревушке. Отцом ее был беглый «зек». Его она никогда не видела. Мать принадлежала к местному горному народу – к шорцам. Как и все женщины, она промышляла охотой на мелкого зверя, сбором кедровых орехов, «золотого корня», ягод и грибов. К людям шорцы спускались с гор только затем, чтобы обменять дары тайги на одежду, оружие, соль, спички и прочие полезные приобретения цивилизации. В поселение к шорцам, кроме беглых, наведывались только охотники, да иногда военные на вертолете прилетали – скупить по дешевле кедрового ореха, меда, корня… Я как-то тоже был в такой деревне. Зависли на вертолете над кедрами, а потом пока местные собирали орехи, полковник пил с какими-то бородатыми мужиками медовуху, сопровождение из солдат, куда входил и я, могли наблюдать картинки девственной природы и женщин верхом на лошадях, которые были здесь столь же привычным транспортом, как велосипед где-либо на дачном поселке.
Основная масса населения вокруг Новоалейска – это военные и зеки. И лагерей, и воинских частей в округе было больше, чем обычных поселков. Да и среди гражданских немало было бывших либо тех, либо других. Одни, отмотав срок за колючей проволокой, оставались здесь, потому что на Большой земле их никто не ждал, а другие… Да, пожалуй, и другие, отслужив положенный срок и уйдя в запас из ВС РФ, оставались в Сибири по той же причине — своей дальнейшей ненужности в другом месте ни Родине, ни какому-либо конкретному человеку. Отсюда и порядки, а, попросту говоря, понятия, были в этих краях жестокие, но, надо признать, часто, справедливые.
Когда Оле исполнилось восемь лет, то мать по случаю с оказией отправила ее в Новоалейск к какой-то своей дальней родне. Тетя Маша, у которой она жила, доводилась ей троюродной теткой ее двоюродной сестры. Но так как народность шорцев невелика, то родственные отношения здесь ценят. К тому же мать Оли теперь постоянно снабжала их добычей с таежного промысла. С его продажи хватало денег и на содержание девочки, и на выпивку для тети Машиного мужа.
Все это Оля шепотом успела мне рассказать, свернувшись клубочком, у меня на коленях…
А дальше ее рассказ прервал ужасный грохот в дверь. В квартиру ворвался Николай.
— Где ефрейтор? Там Славка со своими солдатами пришел. И блатные как раз подтянулись… Сейчас поножовщина будет.
Здесь уже дело касалось моей мужской чести. И хотя коленки предательски тряслись, я решительно отстранил Олю и вышел в коридор.
— Давай, Серега, я мотоцикл починил, можно еще попытаться успеть оторваться от них…
— Не суетись ты, Колян. Пойдем, разберемся.
— Да ты, чё? Тебя не те, так другие угробят.
— Ну что ж, я по-твоему, все время бегать от них буду. Ольку я бросать не собираюсь. Не хочешь – не ходи. Сам разберусь.
— Во! Блин! Дурной ты! Их же там шобла на шоблу, а ты между ними.
— Да, понял я все, понял, — обреченно махнул я рукой и пошел на улицу.
Ничего особенного возле дома не происходило. Шестеро солдат курили по одну сторону подъезда, а компания крепких разношерстно одетых парней в количестве девяти человек расположились по другую сторону. Прямо передо мной, метрах в десяти мирно о чем-то разговаривали двое. Один из них, в форме лейтенанта, по всей видимости, был Славкой. Он стоял спиной ко мне. А тот, с кем он разговаривал, явно приблатненный, заметив мое появление, мотнул в мою сторону головой и громко сказал: «Так вот сам посмотри. Вона он…» Славик резко обернулся… Был он крупнее и, несомненно, сильнее меня. Внушали страх офицерские погоны. И отметины недавней драки на лице – рассеченная губа, царапина на щеке, глаз подбитый, пластырь на лбу. Такое впечатление, что его одной стороной об стенку стукнули.
— Ефрейтор… А ну, смирно! Ко мне шагом марш!
Хотелось мне ответить что-либо наглое, типа: «У себя в части командуй» или послать его подальше, но тело само собой вытянулось в струнку. И все, что я смог – остаться стоять на месте. Славка медленно пошел ко мне. Блатной за его спиной улыбался. «Боевые отряды» бросили курить и переговариваться, насторожились. Я чувствовал на себе взгляд лейтенанта. Расстегнутый ворот гимнастерки обнажил мою шею, словно подставляя ее под удар меча. Так и хотелось застегнуть его, поправить пилотку. Но вместо этого, я неимоверным усилием воли, расслабил ногу и попытался выглядеть независимо… Главное – глаза не отводить, не показать, что боюсь. А если ударит — увернуться успеть. Лучше, конечно, с ним не драться, а то если узнают, так в штрафбат загонят или на «губу» упакуют. Да и не был я никогда особенно драчливым. Забьет он меня… Славик подошел вплотную.
— Кто таков?
— Ефрейтор Воронежко.
— Вижу, что не генерал. Зовут как?
— Сергей.
— В общем так, Серега, сейчас мы разберемся со всей этой блатной компанией, а уж потом между собой проясним отношения. Согласен?
— Согласен. У них могут ножи быть.
— Не дрейфь, ефрейтор. Солдатский ремень покруче любого ножа будет. Чему вас там только учат? Держи мне спину…
Говорил Славик это все тихо, почти шептал, мне прямо в лицо. А потом развернулся и громко, командирским голосом:
— Значит так, мужики, разойтись мирно у нас не получится, потому на пустырь перенести нашу разборку будет в самый раз.
И опять он, не дожидаясь ответной реакции, пошел, не оглядываясь… И все пошли за ним. И я пошел… И не просто пошел. Я «держал» его спину, готовый отразить любую атаку. Откуда у меня только решимость взялась?
***
Вот так и познакомились. Разогнали мы тогда местных, а со Славиком подружились. С Олей же решили, что пусть она сама выбирает. Но та всё никак не могла определиться. Она встречалась со мной, но и Славиком интересовалась – как он там да что он там. Потом их часть куда-то перевели. Иногда он наведывался ко мне. Бывал и я у него в офицерском общежитии сначала, а потом и в квартире.
Ближе к дембелю, я стал подумывать, чтобы увезти Олю с собой на гражданку, как вдруг она пропала вместе с ребенком. На все мои вопросы её соседи только недоуменно разводили руками – может к матери в горы подалась от мужа спасаясь…
Муж её вышел с отсидки. Встречаться мне с ним не советовали, так как зол он был на всех Олиных ухажёров и, даже, говорят, кого-то подрезал. Честно говоря, струхнул я. И стал сам себя убеждать, что не так Оля хороша, чтобы из-за неё на нож идти. К тому же, любовь у неё ко мне странная – словно как-то мимоходом все, по неизбежности какой-то. При встречах, она сама к близости не стремилась, но никогда не отказывала и старалась доставить мне максимум удовольствия, впрочем, не забывая и о себе… Но все как-то так, словно делала она это не только со мной, а точнее, словно я был одним из многих, с которым она столь же качественно, как и с прочими, раскрепощала чувственную основу страсти своей. А теперь и вовсе пропала… Может и к лучшему?
Но чем меньше оставалось дней до увольнения в запас, тем больше я думал о ней, тем сильнее вызревала необходимость прояснения ситуации. И я пошёл разыскивать её мужа.
Он встретил меня на какой-то блатной хате среди урок – здоровый, красивый, чернявый, с мужественными чертами лица, с жгучими злыми глазами, с ухмылочкой сквозь зажатую в губах папироску, в тельнике, в брюках, кажется, тоже морского покроя.
— Ну, чё искал-то, служба? Чего выяснять будем?
— Об Ольге я хотел поговорить…
— Говори.
— Может, выйдем?
— А у меня от корешей секретов нет. И я тебе так скажу, пацан, ты должен радоваться, что я с тобой разборки не ищу. Ты это должен понять, если есть, конечно, чем, а если нет, то просто поверь мне на слово и вали спокойно на дембель. Ты откуда-то будешь?
— Из Курска?
— Вот и езжай, слушай своих соловьев, да антоновкой закусывай, а Ольку забудь, как сон, как первый год службы забудь. Я сам с ней разберусь.
— Не надо с ней разбираться.
— Лихой ты вояка, сержант. А, может, я у неё развод взять хочу да кое-что из имущества своего вернуть попрошу?
— А где она?
— Правда – знал бы, сказал. А так не серчай, только не знаю я, где она. И если она тебе плела, что силой я её взял, так не верь. Скорее, это она меня на себя затащила, довела до белого каления, когда ничего не соображаешь, кроме как одно желания. Да ты, наверное, и сам знаешь, как она это умеет. Иначе не пришёл бы сюда. Убить её надо бы. И дождётся она того. Но не я. Я этого делать не стану. Скорее всего, такой салажонок как ты и порешит её в порыве ревности к очередному её мужику, которого она для себя узреет. Блаженной она прикидывается, но, на самом деле, она – баба не дура. Я те честно скажу, что я даже рад, что она пропала, хоть и деньги мои прихватила. Я её особо и искать-то не буду. Объявиться – тогда и спрос с неё. А нет – так и бог ей судья.
Вот те и зверь, подумал я, совсем не вериться, что он кого-то насиловал и убивал. Нормальный вроде бы мужик. Со мной по нормальному обошёлся. Я потом всё же несколько раз заглядывал к ней домой, но вестей никаких не было. Записочку со своим адресом тётке оставил на тот случай, если Оля объявиться, да и был таков, отправившись в родную Курскую губернию.
Со Славиком какое-то время переписывались, а потом, и он как в воду канул. Теперь же вот встретились. И со Славиком. И с Олей…
***
Оля стояла на ступеньках лестницы и вопросительно смотрела на меня снизу-вверх, боясь спугнуть наклюнувшегося клиента. Рот слегка приоткрыт. Огромные голубые глазища. Ресницы подрагивают. Черные как смоль волосы непослушными завитками выделяются на белой коже лица, шеи, плеч. Мягкое ночное освещение в фойе гостиницы отражалось в блёсках её наряда, подсвечивало волоски, создавая подобие нимба… Я понимал, что она не могла быть Олей, что время не могло её пощадить, но не мог же я не верить своим глазам. Она почувствовала что-то неладное…
— Какой у вас номер? Вы сейчас?..
— Двадцать один четырнадцать. – Механически ответил я. – Да. Идемте прямо сейчас. Там все оговорим. Хотя, нет. Что я говорю? Идемте в фойе или в бар… Нет. Лучше в фойе. Там сейчас никого нет, можно поговорить.
— Но нам нельзя просто так разговаривать и нельзя идти в номер без предварительной оплаты.
— Хорошо. Только вы никуда не пропадайте. Я сейчас схожу к банкомату. Четыре тысячи хватит? Сколько на всю ночь? Восемь?
— Ну, это даже много…
— Всё… Нет. Идемте со мной.
Я снял с карточки все остатки денег. Она сколько-то сама отсчитала, отнесла бармену, который, по всей видимости, еще и чем-то вроде кассира у сутенеров подрабатывал, взяла у него же бутылку шампанского, шоколадку, и потащила меня прочь из бара. Глаза её уже озорно блестели. Она мило улыбалась, без умолку лепетала какую-то ерунду. Едва вошли в номер, как я получил задание открыть шампанское за то время пока она примет душ… Но тут я словно очнулся. Взял её за руку. Подвел к креслу у журнального столика.
— Подождите. Давайте просто поговорим. Я заварю кофе. Вас как зовут?
— Оля.
И опять кровь застучала в моих висках, сердце словно рассыпалось на маленькие кусочки, каждый из которых, пытаясь сохранить жизнь, отчаянно бился сквозь кожу, прорываясь то к горлу, то к желудку. Пальцы рук онемели и я, опасаясь пролить кофе, отошёл к окну.
— А как зовут вашу маму?
— Тоже Оля. Но зачем вам это? Вы странный какой-то…
— Ты давно в Питере?
— Ну да. Я здесь выросла.
— Но родилась-то ты не здесь.
— Не здесь.
— Ты, Олечка, не удивляйся. Дело в том, что, по всей видимости, когда-то давно, я очень хорошо знал твою мать. В свидетельстве о рождении у тебя записан город Алейск Алтайского края. Так?
— Так.
Оля насторожилась. И мне показалось, что простота её наиграна, что она гораздо взрослее и самостоятельнее, чем, кажется. Но длилось такое ощущение тот же миг, что промелькнула тревога в Олиных глазах. А потом опять в кресле у журнального столика сидела всё та же неприспособленная к жизни девочка, вырванная из Сибирского простора неизвестным мне роком. Пока неизвестным. Но я должен во всем разобраться… Зачем? К чему разбираться в чем-то двадцать лет спустя? Что можно изменить? Ничего! Время вспять не повернуть.
Но как она похожа на свою мать! Как явственно я помню ощущение от прикосновения её рук, губ… Я чувствую запах её тела, ту теплоту, которую она излучает, то спокойствие и то безумие, которые она распространяет вокруг себя. Невозможно… Невозможно! Невозможно так думать о … дочери. Ведь она же могла быть и моей дочерью. И что же теперь? Что!? Что мне делать? Зачем я остановился? Зачем я привёл её сюда? Зачем?.. Боже мой, хоть бы Славик скорее пришел.
— Мама твоя знает, чем ты занимаешься?
— Знала. А ты, кто?
— Она тебе рассказывала о том времени, когда ты была совсем маленькой, и когда вы жили в Сибири?
— Конечно.
— И об отце рассказывала? Ты знаешь своего отца? И почему ты сказала, что мать знала о том, чем ты занимаешься? Сейчас что-то изменилось?
— Да. Сейчас мамы уже нет. Она умерла. Отца я никогда не видела. А мы что, так и будем с тобой разговаривать?..
Так и разговаривали. Тогда давно Олина мама, узнав, что её муж должен вот-вот выйти на свободу, решилась резко изменить судьбу свою и своей дочери. Когда-то её саму мать отправила из горного посёлка в городок к людям. Теперь пришёл и её черёд делать выбор. Она слышала много раз, как рассказывали о красотах Санкт-Петербурга. Был знакомый охотник, который сбывал там постоянно шкурки да корень золотой. Вот с ним-то две Оли и уехали, прихватив отцовскую заначку, ничего не сказав ни мне, ни своим сородичам.
Какое-то время жили славно. Обедали в ресторанах. Жили в дорогих гостиницах. Охотник, в принципе, оказался порядочным мужиком. Он сразу же заявил Ольге, что жить в Питере не собирается и что воспользоваться её наивностью не желает. На свои деньги он купил им комнату в коммуналке и уехал обратно в тайгу. Обещал вернуться, но от неё никаких гарантий не требовал. Наоборот, велел не ждать его, а если встретит хорошего человека, то попытаться устроить свою судьбу. Но так они его больше и не увидели. Не вернулся. То ли не захотел, то ли в тайге сгинул… Времена тогда неспокойные были – людишки подлости разномастной наружу повылезали.
Ольга попыталась было устроиться на работу, но профессии у неё никакой не было, только и смогла, что санитаркой в богодельне. Дворником еще подрабатывала. Благо, что соседи по коммуналке добрые попались – за дочкой приглядывали. А как чуть подросла – в детский садик её определила и на рынок торговать устроилась. Там её и заприметил Олег, рэкетом промышляющий. Стал бывший спортсмен заглядывать к ней по вечерам, домой как-то подбросил на собственных «жигулях».
Бандитствовать начал он недавно. Молодой еще совсем был. Армию только отслужил. Казался ему беспредел настоящей свободой, а Оля … Оля как-то не особо привечала его. Так — терпела, потому что нуждалась в защите. Да только не сильно надежной защита та оказалась. Подстрелили Олега в одной из бандитских разборок.
Были и другие мужчины в её жизни. Всех и не упомнишь. Но так и не сложилось у неё ни с одним из них ничего прочного и долговечного.
Не сложились у неё отношения и с дочерью. Они были такими же не оформившимися и зыбкими, словно встретились на неопределенное время и вскорости должны расстаться, не успев, как следует, не то, чтобы полюбить или подружиться, но и просто познакомиться. Словно чужие, вынужденные жить под одной крышей, они сосуществовали в спокойно-равнодушном пространстве пакта о ненападении и невмешательстве в жизнь друг друга. Нет, нельзя сказать, что Ольга совсем не заботилась о своей дочери. Нет. Она каждую заработанную копейку тратила, в первую очередь, на неё. Старалась накормить её, одеть поприличнее, иногда, водила её в парк, покупала игрушки… Но равнодушие сквозило в её отношении к дочери, как и к самой себе, впрочем. Не находила она радости в жизни. То ли потеряла она что-то, а, может быть, и не находила ничего, чтобы можно было потерять. Только вино зажигало озорные искорки в её глазах, заставляло голос звенеть прежними нотками веселья и вновь хотелось любви, страсти, счастья. Хотелось любить и весь мир, и конкретного мужчину… Но кому она теперь нужна такая. Эх, не раз вспоминала она то Славика, то Сергея, то Олиного отца. И не верилось уже в то, что будет еще что-то лучшее…
Может у дочки будет это самое лучшее? Нет. Не будет и у неё. Из-за матери её не будет, из-за того, что не уберегла от бесцельного существования, что не направила на ту единственную дорожку, по которой к счастью пройти можно, не затерявшись в безграничных просторах пустыни на месте выгоревших чувств человеческих, где и остались лишь миражи для самообмана да колючки вместо деревьев, что подобно эгоистичному удовлетворения похоти своей во вред и душе, и телу, и сердцу, и разуму.
Может быть, именно такие мысли и подтолкнули её однажды закрыть на кухне все окна и включить газовые конфорки. Лето было. Соседи к родственникам по деревням разъехались, а дочка упорхнула ночной бабочкой навстречу обманчивому достатку, взамен за пару часов удовольствия. Страшная цена того достатка. И ужас основной не в том, что бандиты не отпустят девочку на волю до тех пор, пока сутенеры не выжмут из неё все соки, а в том самом удовольствии, которое она научилась доставлять себе, удовлетворяя прихоти других. Она еще думает, что ей удастся перехитрить судьбу, что эти глупые и грубые мужланы наивно считают её своей вещью, не подозревая, что на самом деле, это она их использует. Прозрение придёт позже, когда уже ничего нельзя будет изменить, когда все чувства окажутся выхолощены, когда окажется, что любить она уже неспособна, так как не может существовать душа в оскверненном теле… Нельзя торговать душой. Нельзя впускать толпы чужих в убежище души – они вытопчут сад и разгонят аромат цветов любви, без которых не узнает тебя тот, для кого ты предназначена.
Об этом она думала в свои последние минуты. Я уверен был в этом. Я слышал её мысли. Я слышал её отчаяние от одиночества, оттого, что она не может спасти свою дочь от той страшной судьбы, которую она сама познала лишь наполовину. Но что за чушь я себе вбил в голову? Я постучал себя по вискам, стараясь вышибить вон дурацкие мысли.
— Ну, давай, беги в душ!
Что я делаю? А что? Будто до меня у неё никого не было? Ну, был я знаком с её матерью. И что с того? Что? Вот и попробуем, кто из них слаще. Да чего ж у меня сердце так колотиться? Словно у меня не проститутка под душем, а любимая девушка, которая впервые решилась остаться со мной на ночь… Да и какая там ночь – день уже на дворе. А может – судьба? Может быть, это судьба меня с нею свела? Тогда я не смог удержать её мать. Испугался потому что… Свободу свою пожалел. А что теперь её жалеть? Проболтался по белу свету без толку, в поисках неизвестно чего, а счастье-то вот оно, может быть, рядом. Нужно только прислушаться к самому себе — не к разуму, а к сердцу.
Оля заглянула на кухню. Белое гостиничное полотенце было её единственной одеждой.
— Ну что, дяденька? Массажик?
— Иди в комнату. Я сейчас докурю и приду.
— А я хочу шампанского. И, вообще, рабочая ночь уже закончилась. Получается, что я сверхурочно с тобой…
— А урочных-то было много?
— Не-а. Сегодня какая-то ночь неурожайная. Приходят либо без денег, либо на бровях. Но это очень хорошо, что ты меня купил. А не то меня на отработку направили бы.
— К бандитам на групповуху?
— Ага. – Она присела на спинку кресла и оперлась о мое плечо. – А ты всё знаешь… Странный ты, но интересный. Ты, наверное, нравился моей маме. Ты спал с ней?
— Давай, Олечка, я тебе лучше шампанского открою.
— Ага! Покраснел-то как, — засмеялась она, беря бокал с шампанским. — Словно мальчишка. Значит, спал. И хорошо было?
— Ты очень похожа на неё. У тебя такая же нежная кожа. Обворожительная улыбка. А еще ты похожа на своего отца. Неужели мать тебе о нём ничего не рассказывала? Ты не пыталась его разыскать? Не интересовалась его судьбой?
— Ой, дядечка, я, честно говоря, спать уже хочу, и если мы будем и дальше так сидеть, то я усну прямо здесь. Давай, я быстренько отработаю бабки, а потом, если захочешь, как-либо встретимся и поболтаем. Ты же славненький. Нам будет хорошо. Мне нравятся такие. Ну, как ты хочешь?
Она попыталась сбросить полотенце, но я подхватил её на руки, отнес в комнату и положил на кровать.
— Я хочу, чтобы ты здесь у меня выспалась. Я так хочу… Ты же должна отработать деньги?
— Ну, как скажешь. Тогда: бай-бай.
Улыбнулась. Помахала пальчиками. Свободно вытянулась на кровати. Полотенце лишь слегка прикрывало молодое, удивительно белое, словно мрамор, тело…
И я почувствовал запах, такой специфический запах деревенский, когда белье свежевыстиранное, на улице сушилось. И лук… Лука пучок висел в углу той квартиры в Алейске, где впервые обнял я Олю… Ту, другую. А эта лежала в колыбельке и мирно посапывала. И никто даже предположить не мог, что судьба забросит её в Питер, и, что я встречу её здесь, в гостинице «Октябрьская». Именно в тот же день, точнее, в ту же ночь, что и Славика. Круг судьбы замкнулся. Таких совпадений не бывает, как бы не пытался я себя убедить в обратном. Ну а чего я, собственно говоря, так распереживался? Хоть бы Славик скорее появился… А, может быть, и не надо, чтобы появился…
Но Славик, словно услышав мои мысленные сомнения, постучал в дверь. Я поспешно затащил его на кухню. Хотя, конечно же, это и не кухня, а просто вторая комната, в которой стоит холодильник, стол да пара кресел. Но, расположение — как кухня в квартире. Да, впрочем, это и не важно. Затащил я его на кухню…
— Не шуми. Гости у меня…
И рассказал ему все. Он заглянул в комнату и так долго смотрел на Ольгу, что я испугался – как бы она не проснулась или еще чего… Кто его знает, какой теперь Славик, после многолетнего боевого опыта. Но всё обошлось. Он вернулся, присел на край стола. Какое-то время помолчали. Затем он шёпотом обратился ко мне.
— А ты не говори ей кто я. Хорошо? Скажешь, что просто приятель… И, вообще, знаешь, что?.. Двадцать лет назад я уступил тебе её мать. Теперь я прошу тебя – уступи мне эту девочку. Я чувствую, что это моя судьба.
— Да бог с тобой, Слава. – Так же зашептал я ему в ухо. — О чём ты говоришь? Кого тебе уступить? Опомнись. Эта девчонка прошла, наверное, через сотню мужиков.
— А если она недавно? Если она сегодня в первый раз вышла? Если мы специально встретились, чтобы спасти её?
— Ну, ты Слава извини, но тебе придётся спасать её одному, потому как у меня через несколько часов поезд. А за это время мы все её проблемы не решим. К тому же, может быть, она и не захочет что-либо менять в своей жизни. Может быть, ей нравиться такая жизнь.
— Да что ты городишь? Серега, честное слово, ты сам думаешь, что ты говоришь?
— Думаю. Ты мать её вспомни. Она ж мужиков коллекционировала, тасовала их, как хотела, забавлялась в свое собственное удовольствие.
— Да ты её совсем не знал. Ты не понял её до сих пор. Она-то как раз боялась ошибиться, потому и не могла определиться, потому и сбежала и от тебя, и от меня, так как не была уверена в том, что всё это по-настоящему.
— Брось ты эту блядскую философию – из койки в койку в поисках единственного. Это оправдание для собственной низости, для полной зависимости от своих гениталий. У таких душа с оргазмом отлетела и им никогда не найти уже человеческого счастья. Вот говорят, что нервные клетки не восстанавливаются, так душа уж наверняка восстановлению не подлежит. И так устроены мы, что каждый раз игнорируя свою совесть, убиваем часть своей души.
— Совесть… Совесть… Мне тогда давно уже пора демоном зла стать. Так нет же – ничего во мне не изменилось, не стал я подлецом, не отчаялся в надежде на свою удачу-ли, судьбу-ли… Я знаю — скажешь, что невозможно рассуждать о душе, убивая людей за деньги. Только поверь, иногда убивая сто человек, мы спасаем жизни миллионам других. И женщин я не обманывал. В каждой я пытался найти ту, которой я нужен. Но оказывалось, что нужен я был на ночь, на неделю, на месяц…
— А этой девочке, ты думаешь, будешь, нужен до конца своей жизни?
— Не знаю, Серега. Не знаю… Конечно, нет. Даже если она не пошлет меня сразу, то сделает это через пару лет. Можно её купить, привязать к себе деньгами, но это не поможет. Всё равно, любые путы распадутся со временем, потому как у меня время уже отбирает, а ей всё еще дает… Но я всё же рискну. Я привык рисковать.
На том и порешили. Я ушёл, так и не дождавшись её пробуждения, а Славка остался. Судьба… Да какая к чёрту судьба? Заладил как попугай! Сорвать напоследок цветок сомнительного аромата, израсходовав остатки сил, и помереть на задворках всеми забытым и брошенным. Заманчивая перспектива. Не стоит минута радости столь печального жизненного финала. Простая интрижка. Даже не интрижка, а обыкновенная физиологическая потребность, релаксация, или, наоборот, привычка к экстремальной ситуации движет Славкой, а никакая ни любовь и ни судьба. Вот так и проворочался я всю ночь на верхней полке купе, пытаясь найти объяснение тому, что произошло со Славкой.
***
Более полугода у меня не было никаких вестей от Славика, и, наконец, он все же позвонил. Пара ничего не значащих фраз о делах, о здоровье, «ну а как ты вообще», неловкая пауза… А потом Славка спросил – не мог бы я приехать в Питер на пару дней. Конечно же, я нашел повод для командировки, правда не в Питер, а в Москву, но из столицы добраться до города на Неве не составляет особого труда. И вот мы сидим с ним в кафе на Петроградской стороне, и он рассказывает о том, что произошло с ним за это время. А точнее, как развивались их отношения с Ольгой.
Когда она проснулась и увидела вместо меня Славика, то особого удивления не проявила. По всей видимости, жизнь приучила её спокойно относиться к самым невероятным сюрпризам. Они очень быстро нашли общий язык. Оказалось, что Оля не была профессиональной проституткой. Она работала в модном журнале дизайнером, где, между прочим, получала довольно приличную зарплату. Более того, у неё был жених, лет на двадцать старше неё, который работал в редакции того же журнала техническим директором. Дело у них шло к свадьбе. Было уже подано заявление, выбран ресторан для торжеств. Алексей, так звали, её будущего мужа был влюблен в неё безоговорочно. Ради неё он развелся со своей первой женой, несмотря на то, что у них было двое детей, и навсегда променял Москву на Питера. Ольга поставила ему жесткие условия, исходя из которых, он никак не мог посягать на её свободу. Спрашивать её о том, где она периодически пропадала ночами, ему категорически запрещалось. И Ольгу это все устраивала. Зачем она занималась проституцией? Сначала ради денег. Но потом, она накопила их в столь достаточном количестве, что могла себе позволить вести тот образ жизни, какой хотела. Например, для карьерного роста в журнальном бизнесе, ей нужно было получить высшее образование. Она это прекрасно понимала, но учиться не собиралась – куда как проще было купить диплом. Нужно только выждать какое-то время, что бы возраст соответствовал занимаемому статусу в обществе. Годика три-четыре у неё в запасе было. Но она пока не решила, что посвятит свою жизнь журнальному дизайну. Ей постоянно хотелось острых ощущений, чего-то нового. Именно это желание и было ещё одной из причин того, что она продолжала подрабатывать в «Октябрьской». К тому же, она соврала мне, сказав, что ничего не знает о своем отце. Она не только всё знала о нем, но и встречалась с ним. Он неоднократно приезжал в Питер, давал ей деньги и предлагал решить любые её проблемы. Предложения его не были пустыми словами, так как он обладал не только изрядным капиталом, но и достаточным авторитетом в криминальном мире. Таким образом, у Ольги был выбор, но она предпочла все оставить по-старому.
И вот в её жизни появился Славик. Её сразу потянуло к нему. Сильный, независимый, совсем непохожий на тех, кто окружал её. Конечно же, он намного старше, конечно же, у него нет и гроша за душой, конечно же, он типичный неудачник, у которого жизнь не состоялась, но что-то было в нем надежное, настоящее, родное. Ей было спокойно с ним. И это было что-то новое. Он не заискивал перед ней и не пытался переделывать под себя. Он многое знал, многое умел, а еще, оказалось, что Славик пишет гениальные стихи. Так, шутки ради, он дал ей что-то почитать, и она не смогла оторваться от общей тетради, заполненной корявым мужским почерком, пока не прочла всё.
Славик отказался от выгодного контракта и остался в Питере. Каждый вечер она подъезжала на своем «москвиче» к обусловленному месту встречи, и они катались по городу, сидели в кафешках, а потом ехали к нему в однокомнатную квартиру, которую он снимал. Там удовлетворив на стареньком диване обоюдную страсть, они сидели на кухне, курили и разговаривали. Но едва стрелки часов приближались к одиннадцати, она спешила домой. Причем, она не только не сообщила Славику, где живёт, но и не дала номер своего домашнего телефона – созванивались по мобильному. Сначала Славка предполагал, что она, по-прежнему, встречается с Алексеем, но вскоре Ольга рассказала ему, что их свадьба расстроилась, так как она любит только его и, что готова хоть сейчас подать с ним заявление в ЗАГС. Не этого ли он хотел? Но это ли нужно ей? И Славик предложил повременить со столь кардинальными решениями, дабы она могла окончательно разобраться в нем, да и в самой себе. Оля послушно согласилась и все продолжалось по- прежнему.
Всё так же в одиннадцать вечера она спешила домой… Домой ли? Славик решил проверить и однажды ночью отправился искать её в гостиницу «Октябрьская». Тщетно. Там её не было. А когда он стал расспрашивать о ней, то ему популярно объяснили, что не стоит проявлять свой настырный характер, разыскивая ту, которой здесь нет и быть не может. Совсем ничего не понимая, Славик всё же решил довериться Ольге. Он был счастлив одним её присутствие.
Вот бывает, что женщина и красива, и умна, и страстна, а чувствуешь себя рядом с ней напряженно, неуютно, словно отбываешь какую-то повинность, отрабатываешь комплекс обязательных физических упражнений и практикуешься в риторике. Чем это вызвано? Возможно, речь идет о простой физиологической или психологической несовместимости, а, возможно, женщина закрепощена в своих чувствах, она экономит, сдерживает свои эмоции, стремясь только получить порцию наслаждения или же привязать к себе мужчину в силу каких-то личных интересов. И эта фальшь порождает обостренную ответную реакцию, когда неприятие, раздражение, вызывает любая мелочь – запах, сухая кожа, не к месту сказанное слова, выкуренная сигарета… Это в период юношеской гиперсесуальности ничего этого не замечаешь, потому, как сам стремишься только к удовлетворению животной страсти, не задумываясь о каких-то тонких материях, а с возрастом, начинаешь различать в сексе оттенки, полутона… Женщиной наслаждаешься, смакуешь её как хорошее вино, умело, порождая аромат теплом нежных ласк и тактичных комплиментов. А уж если говорить о любви, то, по-моему, способность воспроизводить и воспринимать это чувство возникает только в зрелом возрасте, когда окончательно формируются и организм, и чувственная основа личности.
С Ольгой все было естественно и гармонично. Он воспринимал её всякой. Он был рад ей любой. Как-то она попала в больницу. Ей только что сделали операцию, и на животе остался крупный шов, но от этого она ни на секунду не стала для него менее желанной, менее обаятельной…
«О чем ты сейчас думаешь?» — часто спрашивала она его, и он пытался честно зафиксировать свои мысли, воплотив их в слова.
И получалось, что думал он постоянно о ней.
«Ну почему ты не говоришь, что любишь меня. Сколько мне ждать? Ведь я же тебя люблю».
Ему очень хотелось ответить ей: «Родная моя, Оленька, я люблю тебя с самого первого мгновения, как только увидел тебя! Ты моя единственная настоящая любовь. Всё, что было до тебя поблекло и растаяло. Ты стала моей жизнью…».
Но он так же понимал, что она стала и его смертью. И единственным способом для него выжить была попытка сдержать свои чувства, не раствориться в её огромных глазах, не потерять рассудок от горячих поцелуев.
«Так чего ж ты мучаешься сам и мучаешь её своими страхами? — спрашивал он себя, — Не лучше ли уйти? Если ты не веришь в постоянство её чувств, так зачем ты рядом с ней? Чего ты выжидаешь? Надеешься на чудо? Хочешь, чтобы она оказалась идеальной женщиной? Твоей судьбой? Нет же. Нет. Ты всего лишь очередная игрушка в её руках. Ты для неё очередной трофей. Ей нужно только добиться твоего признания в любви, при чем не на словах, а на деле, и высшее наслаждение она испытает от твоих смертельных конвульсий, ибо жить без неё ты уже не сможешь, а она непременно уйдет… Уйдет либо вперед, либо вернется к привычному образу жизни, где все можно предугадать. Нет. Пусть все будет так как она захочет, но только нельзя давать волю своим чувствам. Я буду её уважать… Ложь! Какая ложь! Ты не сможешь её уважать. Ты можешь её или любить, или ненавидеть! Но пусть она этого никогда не узнает. Я еще немножко побуду рядом с ней, еще немножко побуду счастливым, а затем ей надоест моя сдержанность, моя неразговорчивость, и она … Нет, поздно…»
И Славик бросил себя к её ногам.
«Да, я люблю тебя! Очень редко произносил я это слово, потому как нет для меня ничего более ценного, более святого… И я готов сделать все, что ты захочешь…»
И на другой день она уже не приехала. Телефон её не отвечал. Так прошла неделя. Он успокаивал себя тем, что все произошло именно так, как он и предполагал, что по этому поводу не стоит даже расстраиваться, что все равно у них ничего бы не получилось, что через десять лет он был бы уже стариком, а она только вошла бы в пору активной жизни, что она богата, а он нищий, что так лучше для них обоих… Но было уже поздно. Почему же она не объяснилась? Что он плохого ей сделал, что она так, в одночасье покинула его? Ведь еще неделю назад она просилась за него замуж, говорила о своей любви к нему… Потом все же пришла SMSка: «Извини, что всё так получилось». Он ответил ей каким-то бодреньким стишочком, типа того, что ну было и прошло – нет оснований для печали. Но, на самом деле, он уже знал, что это все – конец, что на этом его жизнь заканчивается, что на этот раз его не спасет ни война, ни разгул. Просто у человека есть предел доверия, предел веры. Поверил ты в чудо, поверил в любовь и ошибся, обманулся… И если вера твоя была искренней, и если она оказалась высмеянной и растоптанной, то, как же можно жить с ней с такой, над которой надругались? Но что ты хочешь от девочки? Сам же не подпускал её к себе… Ничего. Она здесь совершенно ни при чем. Это моя судьба приняла её образ, чтобы указать мне путь… Путь к вечности. Пора значит.
— Но я всё же нашёл, где она живёт. В элитном доме на Приморской, на берегу залива. Отец её окончательно перебрался в Питер. Бандитствовать он бросил и завёл легальный бизнес- парочка магазинов, ночной клуб, пилорама и еще чего-то. Ольга жила в одной квартире с ним и с его новой женой. Это к ним, изображая послушную дочь, она спешила каждый вечер после одиннадцати. У неё новая машина. Я видел издали как она лихо паркуется, захлопывает дверь, нажимает кнопку охранной сигнализации на брелке, идет к подъезду. Я видел, как она приезжает на работу. Видел, как она выход из офиса вместе с Алексеем. Они о чем-то оживленно разговаривают, смеются, садятся в машину… Убить мне её, что-ли?
— Ну, убей, если тебе станет от этого легче. Только врядли… Я же, Слава, тебя предупреждал – не вяжись с ней.
— Это ты правильно сказал – «не вяжись», как про суку с кобелём… Да не собирался я с ней вязаться. Сначала, просто хотел пообщаться с ней, искренне хотел ей помочь выкарабкаться на пригорок настоящей жизни, где есть настоящее солнце, настоящая радость, а не только бабки, хамки, драндулеты. В память о своей юности хотел сделать доброе дело, спасти человека, а не сумел. Она — маленькая и порочная оказалась сильнее меня — большого, мудрого, закаленного, как казалось, на все случаи. И когда я почувствовал, что её потянуло ко мне, то все мои благородные порывы уступили место циничному желанию – воспользоваться её. Но и здесь я оказался в проигрыше, так как не я ею, а она воспользовалась мною. И парадокс в том, что я, осознавая всю её беспринципность, то, что ради удовлетворения своих сиюминутных желаний она без сожаления растлевает свои тело и душу, что у неё нет даже представления о таких понятиях как сострадание, долг, дружба, любовь, что она признает только силу денег… Не смотря на всё это, я полюбил её, надеясь, что сила моей искренней любви сумеет победить все её пороки, сумеет открыть ей лучший мир, полный чистых человеческих чувств. Но, видать, любовь стареет вместе с человеком, видать, она уж точно не восстанавливается, отмирая после каждого потрясения. И осталось, наверное, любви у меня настолько мало, что даже на такую молоденькую девочку её не хватило.
— Но что ты хочешь от этой девочки? Чтобы она опять тебя полюбила?
— Не нравиться мне этот Алексей.
— А с чего бы он тебе нравился-то? Как ни как девчонка к нему от тебя ушла.
— Не поэтому. Не только поэтому. Неожиданно для самого себя, мне потребовались огромные усилия, чтобы не доставать её своим желанием видеть её, слышать… Я знобил себя сигаретами, водкой, азартом. Весь аванс спустил – почти миллион рублей. Ни фига не помогло. Телок столько перебрал. Одна даже поздалетела от меня. Раньше так сына хотел, а сейчас как-то и все равно. Не от неё же…Вот выдастся свободная минутка, и сердце замирать начинает, мурашки по левой стороне тела бегут. А не дай бог, кто–либо упомянет имя Оля, так тогда совсем соображать перестаю. Чем я её обидел? Ведь просил же её – если что не так, то ты честно скажи мне об этом. Пришла бы и сказала, что так, мол, и так, переговорила я со своим бывшим ухажером и порешила вернуться к нему, так что забудем о нашем мимолетном счастье как о случайном фрагменте из чужой жизни. Нет. Ничего не сказала. Потом я как бы случайно встретился с нею на презентации модного магазина. Постояли, покурили.
«Можно, — спрашиваю, — тебя любить?»
«Как хочешь», — говорит.
«А поцеловать, можно тебя?»
«Как хочешь», — шепчет. И отвечает на мой поцелуй нежно, трепетно, страстно…
Ничего не понимаю. Вышла её подружка из магазина. Сели они в машину и уехали. Потом еще как-то раз встретился с ней, тоже как бы случайно, но вела она уже себя без прежней тени грусти, а весело и агрессивно. И не чувствовалось той горячей притягательной волны, которая порабощала и лишала воли, сводила с ума и затягивала в её объятия.
Потом я нашел повод познакомится с Алексеем. Представился неким бизнесменом, желающим создать новый журнал. Наплел ему гору комплиментов. Посидели в ресторане. Я предложил ему бешеные бабки, и он сразу пошёл на контакт. Сидим. Выпиваем. Закусываем. Пить он, кстати, не умеет – быстро поехал, но от халявы, все равно, не отказывается. О делах уже говорить перестали. А о чем говорят мужики за столом? Конечно, о женщинах. Хотя, какой он мужик. Почти мой ровесник. Мне даже как-то обидно за Олю стало. Был бы молодой самец или какой-либо гений, а тут сплошная неприятность. Такой же неудачник как я. Первое впечатление мое подтвердилось, когда он начал хвастаться своими отношениями с Ольгой. Как я его на месте не грохнул? Как сдержался? Не любит он её. Тешит свое тщеславие. И жену свою с детьми он бросать не намерен. Ездил он к ней. Всё они уладили. Хочет он только использовать Ольгу на полную катушку, позабавиться с годок, папашин капитал поубавить. Продолжил я с ним знакомство. То да се. Смету оговариваем, дизайн будущего издания. Всё в тайне держим. Как же, готовим взрыв на журнальном рынке Питера. Кстати, когда Ольгин отец узнал об Алексее, то не обрадовался. Не понравился ему будущий зять. Но с дочкой то у них все на равных. Потому, особенно он в их отношения не влезал. А вот Алексей решил поторопить события. Он предложил мне компромат на Ольгиного отца. Где он его достал, пока не знаю. Но если материалы сдать в прокуратуру, то лет на семь его закроют. Алексей мне предложил продать документы Ольгиному отцу, а деньги пустить на будущий журнал, где он, Алексей тогда, соответственно, станет уже не директором по найму, а полноправным соучредителем. Я сказал, что подумаю, и позвонил тебе.
— Ты знаешь, Славка, я думаю, что сейчас самое время для тебя – бросить всё и уехать. Пусть сами разбираются. Уезжай. Когда-то я гонялся за смертью, спасаясь от женского бессердечия, от женской жестокости. Так я тогда думал. А на самом деле, бегал я от собственной глупости. Если после 40 лет мужчина не защищен семейной броней, то он делается опасен для общества, потому как в нём всё еще живёт надежда и все его чувства обострены как в юности. Уезжай, Славка. Не мешай ей… У неё своя жизнь. Другая.
— Да как же не мешай? Он же, гад, угробит её.
— Значит, она сама этого хочет.
— Она ничего не понимает ещё.
— Хорошо. Пойди и объясни ей всё. Открой ей глаза на то, что происходит вокруг.
— Она не поверит мне.
— Хочешь сказать, что она поверит мне?
Славик молчал и смотрел мне в глаза, словно пытаясь донести до меня свои мысли, которые должны убедить меня в необходимости немедленно действовать во спасение его преданной любви.
— Серёга, я после встречи с ней стихи опять писать начал. Уже лет десять ничего подобного со мной не было.
— Вот пусть и не будет. В твоем возрасте это вредно для здоровья. Забирай ту, что от тебя забеременела и уезжай.
— Поздно. Я её уже уговорил на аборт.
— Ну, ты полный придурок. Не обижайся, командир, но, по-моему, тебе вообще на пенсию пора. Я тебя не узнаю. Ты всегда был образцом для подражания, а теперь мне тебя даже жалко.
— Думай обо мне что хочешь. Но только ты должен мне помочь.
— Где и когда можно встретиться с её отцом? Только учти, я не могу здесь надолго задерживаться. Мне нужно возвращаться на работу.
— Хорошо, хорошо. Можно хоть сегодня встретиться с ним на его пилораме. Он как раз там должен быть.
— Откуда знаешь?
— Алексей в курсе событий держит.
— Слушай, а не ты ли сам подбил его на компромат против Ольгиного отца?
— Ты только увидишь этого Алексея, так сразу же поймешь, что это за тип… Ты знаешь, ты прав в том, что я тоже не должен присутствовать в её жизни, но я хочу, чтобы она была счастлива, чтобы она стала настоящим человеком, чтобы она стала женщиной, которая способна любить. Я разбужу её!
— Ладно, Слава. Поехали. По дороге обсудим детали. А это что за макет у тебя валяется. Её работа?
— Его. Это он предложил мне макет будущего журнала.
Я задержался, рассматривая верстку.
— Слава, если этот макет делал он, то ты всё выдумал о злодее Алексее. Конечно, у него явные проблемы со вкусом – аляповато, бессмысленно, отсутствует элементарная цветовая гармония. Даже мне дальтонику, очевидно, что подкладки под текст и фоновые заставки совершенно не соответствуют гарнитуре и оттенкам шрифта. А тексты… Сколько ты говоришь ему лет? Сорок? Но по стилю складывается впечатление, что автору не более 19. Он не способен на столь изощренное коварство и многоходовые операции. Он прост как пробка… Но это если он делал сам. А если Ольга помогала ему? Тогда очень похоже получается. Посмотри, какие обороты речи! Не может сорокалетний мужчина, технический директор модного журнала так по-детски рассуждать. Разве что, если специально задаться целью. Но ведь вы назвали свой проект «Журнал настоящих петербуржцев». Название, кстати, тоже не очень.
— Да чё ты прикопался к этим бумажкам? Я в них ничего не разбираюсь. Никакого журнала я делать не собираюсь. Тебе ж сказано, что придумал его только для того, чтобы завязать знакомство с Алексеем.
— Если макет ему помогала делать Ольга, значит, он рассказывал ей о встречах с тобой. Значит, они элементарно водят тебя за нос. А если он делал этот макет сам, то, как я уже тебе говорил, он не мог додуматься до компромата на её отца.
— Да с какой стати я тебе врать буду?
— С какой-стати-то как раз понятно. Другое дело, что не очень-то мне хочется верить в то, что так тебя покорежило из-за этой девчонки, что ты на подлость стал способен. Хотя, когда крыша едет, то ты сам не свой делаешься.
— Говори да не заговаривайся. Я за жизнь любой ценой цепляться не стану. Я столько раз был готов отдать её даром, что теперь просто смешно говорить о том, что я выторговываю какую-то цену для себя.
— Все мы чего-то выторговываем. И если вдуматься, все мы как те проститутки. Ольга продает свое тело за деньги или в обмен за удовольствие. А ты продаешь свою жизнь за те же деньги и за те же удовольствия.
— Какие удовольствия?
— Брось, Славик. Я прекрасно знаю, что испытывает человек, обыгравший смерть.
— Хорошо. И что теперь делать? Только просто так я не уеду. И просить тебя о помощи больше не буду. Хочешь – сам уезжай. Я на тебя в обиде не буду. А я, пожалуй, действительно, переговорю с её отцом. У него пилорама на промзоне возле «Парнаса».
Мы весьма сдержанно распрощались, и, Славик пошёл к метро, а я решил прогуляться до вокзала. Правильно ли я поступил? Это же чистое безумие – в нашем возрасте влезать в разборки из-за девчонки. А почему бы и нет? Еще неизвестно как бы я сам повел себя с Ольгой в дальнейшем, не появись Славка. Что-то есть в ней такое, что порабощает мужчину. Никто против неё устоять не может… Не может… Не может тот, кто сам того не хочет. Человек склонен к мазохизму. Ему приятно страдать, осознавать себя мучеником… Вряд ли Славик попросил меня приехать для того, чтобы подставить меня. Он не врет мне. А что тогда? Искренне заблуждается? Сам не заметил, как затеял игру с Алексеем? Или же Алексей не так прост, как мне показалось? Или Ольга контролирует всю ситуацию? Муторно как-то на душе. Ну, как я вот так возьму и уеду? А если с ним что-либо случиться? Папа то у неё не бухгалтер. Встречался я с ним. Да и Славик сейчас горяч не в меру. Покалечат друг друга. Или еще хуже…
На такси добирался я до промзоны «Парнас» почти полтора часа. Два раза попадали в пробки. Казалось, что ползём медленнее пешеходов. Конечно, Славка на метро давно добрался до места. Бывал я на этой промзоне ранее. И уже тогда там была пилорама. Ну, конечно, вот она. Тоже сооружение. Забор только поставили. Охранник на воротах. Чтоб пройти к хозяину, нужно позвонить по телефону. Как представиться? Что сказать?
Готовлю статью о промышленном использовании древесины. Нужна консультация по проблемам, с которыми сталкиваются отечественные предприниматели, работающие в этой области. Из какой газеты? А удоствоерение-то у меня было «Культурных ведомостей» — вроде как не очень-то имеющих отношение к этой теме. Стал нести какую-то куролесицу об открытии нового издания. Женщина на том конце провода меня прервала и велела охраннику пропустить. Тот показал, где находится контора, и я медленно пошёл в сторону неказистого сооружения. Никакого плана в голове так и не сложилось. Что я ему буду говорить? Узнает он меня? Здесь ли уже Славик? Открываю дверь. В комнате, типа приемной, женщина сидит на кожаном диванчике и бесцеремонно рассматривает меня.
— Ну, привет, журналист. Я ж говорила, что примчишься, а они еще сомневались.
— Кто они?
— Не узнаешь, значит? А я так тебя признала, пушкарь. Говорила я тебе тогда – не связывайся с Олькой, так не послушал. Славика что-ли спасать прибежал?
Это была Нина. Та самая Ольгина подружка, с которой я и встретил её на дороге в Алейске. Нина и была новой женой Олиного отца.
— Пойдем, может еще и успеем…
Мачеха понравилась Оле. Они подружились. И Оля рассказала ей всё. Как она влюбилась в Славку с первого взгляда. Как Алексей уговорил её на прощальный вечер, и как она заразилась от него сифилисом. Как мучилась и страдала от невозможности быть со Славкой. Как избегала встречи с ним, не зная, как поведёт себя, как объяснит ему все произошедшее, как сохранит отношения с ним. И ничего придумать она не могла. Ничего не приходило ей в голову. Всё пропало. Всё разрушилось в одночасье. Ничего невозможно поправить. Он никогда не простит…. Но почему? Ведь полюбил же он её, зная о том, что ранее она занималась проституцией? Но это было до него? А теперь получается, что она предала его. Да и возможно ли полностью излечиться от этой страшной болезни? Сможет ли теперь она стать матерью? Ведь столько раз уже могло это случиться, но именно теперь, когда появилась надежда на счастливое будущее, когда она, наконец-то, влюбилась по-настоящему…. Да если б это было по-настоящему, разве уговорил бы её Алексей? И как он мог? Как? Он знал о том, что болен и специально так поступил… Боже мой, а ведь как-то и она при случайной встрече, не удержавшись, поцеловала Славика. Лучше умереть, чем так жить. Но она теперь обязана всё сказать ему. Сказать, чтобы он презирал её до конца дней своих? Нет. Это выше её сил.
Именно Нина подсказала ей, как повести себя со Славиком. Она помнила его рыцарские принципы, и, скорее всего, он так и сбежал бы от Оли, не решившись остаться в её жизни навсегда, считая себя непомерным грузом для столь юного и прекрасного существа. Нужно было помочь ему приобрести уверенность в собственных силах, в его необходимости для Олиной безопасности, для её счастья, а, заодно, и протянуть время, необходимое для Олиного лечения. Сочинить роль для Алексея и заставить его принять участие в розыгрыше было не сложно. Ну а куда ему было деваться, если Нина пригрозила сроком за умышленное распространение вензаболевания. И Славик попался на их уловку, приняв всё за чистую правду. В курсе событий был и Олин отец. Когда взволнованный и решительный Славик ворвался к нему в контору, тот как раз обсуждал с Ниной последние новости о моем приезде в Питер, пытаясь определить степень моей значимости для дальнейшего развития событий. Они сошлись на том, что я должен приехать вместе со Славкой и потому были несколько удивлены и разочарованы моим первоначальным отсутствием. И лишь Нина настолько была уверена во мне, что заключила пари с Ольгой и осталась поджидать меня на пилораме, в то время как все прочие уже собрались в загородном доме. Туда она меня и повезла, рассказывая по дороге о том, как вышла замуж за Ольгиного отца, как тот разыскал свою дочь, как переехали в Питер, как складывались у неё отношения с падчерицей, как она предложила втянуть Славика в игру, в которой теперь и мне отводилась определенная роль. Не стану же я разрушать мечты Славика, открыв ему причины странного поведения Ольги. Наоборот, я должен буду помочь ей протянуть время, чтобы Ольга успела привести себя в полный порядок…
— Почему ей просто не уехать на какое-то время, придумав какую-либо приличную болезнь, или приглашение родственников, или производственную необходимость?
— Скорее всего, так и будет, потому что у неё какое-то осложнение началось и обычным путем курса лечения завершить не удается. Она боялась далеко отпустить его от себя. Боялась потерять. А потом был такой период, когда она действительно, решилась уйти из его жизни, так как потеряла надежду на выздоровление. Но сейчас вроде бы есть реальный шанс на успех. Нужно только время.
— По-моему вы все же переборщили. И как вы можете чего-то разыгрывать с этим Алексеем? Как вы терпите его рядом с собой, зная, что он причина всех её бед.
— Тут еще дело в бизнесе. Нам нужен был подставной директор на одно из предприятий, а этот теперь на надежном крючке.
— Вы помешались на этом бизнесе. Ради финансовой выгоды готовы собственное дерьмо жрать.
— Не груби, Сережа. Не мы такие, а мир вокруг нас такой. Ты же не пошёл хлеб выращивать ради того, чтобы облагодетельствовать все человечество. Да и Слава не стал трактористом, а людей за деньги убивал… Так что давай не будем о душе, а лучше поговорим о реальной ситуации.
— Кто бы мог подумать, что ты тоже станешь такой стервой?
— Я не хочу с тобой ругаться. Этим мы ничего не изменим.
— Что вы со Славиком то хотите сделать, святое вы семейство?
— Всё зависит от того – будет ли он торговать компроматом или заложит Алексея.
— А ты знала, куда Ольга уехала из Алейска?
— Конечно. Я честно хотела ей помочь. Но всё было бесполезно.
— И как должны развиваться события в соответствии с твоим гениальным планом?
— Изначально, я действительно, хотела просто помочь Ольге привязать Славку на короткий поводок, но потом, вспомнив нашу молодость, решила добиться противоположного результата – внушить ей ненужность Славика. Нефиг девчонке жизнь портить.
— Она её давно уже испортила. И, как раз, Славик мог бы ей помочь. Он ведь её любит по-настоящему.
— Ну а ты её мамашу по-настоящему любил? Что с того получилось? Всё равно она от тебя сбежала. И Славка ей надоест гораздо быстрее, чем ты думаешь. Не будем разбираться в том, кто развратил девочку, но тащить её грешную душу в рай бесмыссленно. Это будет одинаково больно и для неё, и для Славика.
— Так не проще ли честно обо всем поговорить, не устраивая маскарада? Или тебе захотелось попробовать себя в роли кукловода, за ниточки подергать, ощутить себя вершителем человеческих судеб? Не много ли на себя берешь?
— Я, честно говоря, сама уже не контролирую ситуацию. Падчерица моя оказалась не по годам коварна. У меня складывается такое впечатление, что это не я вошла к ней в доверие, а она ко мне, что меня вслепую гоняют по ходам какой-то комбинации. Если её мама временами действительно становилась наивной дурочкой, то эта никогда не теряет контроль над собой. Но при этом так вытаращит свои глазенки, выроет улыбочкой ямочки на своих щечках – ну прям ангелочек во плоти. Как такой не поверишь? И верят. И Славик поверил в то, что она способна любить. И я поверила в то, что ей надо помогать…Я ж вас тогда знаешь, как ненавидела. Все к Ольке липните, а на меня ноль внимания. Когда вы тут нарисовались, дай, думаю, отыграюсь. А потом, как-то жалко самой себя стало. Чего беснуюсь-то? Да, может быть, у меня кроме вас и нет никого дороже. Мы же, можно сказать, друзья с вами.
— То-ли ты, Нинок, запуталась. Толи ты темнишь.
— Чего мне с тобой темнить? А уж что запуталась, так это точно. Вон, кстати, и домик милого моего суженного. Подъезжаем.
— И каков все же сценарий? Что будет дальше?
— Дальше я предполагаю, что Славик попытается раскрутить Ольгиного отца на откровенный разговор. Никаких денег он с него требовать не станет. Заложит по полной программе Алексея. И тогда перед ним частично раскроют карты. Выяснится, что Алексей действовал с ведома того, кого собирались компрометировать, с тем, чтобы проверить Славика на вшивость. Проверили. Парень с понятиями. Значит, можно пригласить в дело. Специалиста его профиля как раз и не хватает для крупной аферы с русским лесом.
— Что за афера?
— Распродажа за рубеж стратегических запасов нашей Родины. Уничтожение лесов России в глобальных масштабах, ибо иначе никак не назовешь сплошную вырубку. Они рубят лес, а Оля рубит бабки, так как именно на неё оформлено предприятие, куда будут стекаться отмытые денежки. И мне уже жаль её папашку, так как он держит её все еще за благодарную дурочку, а мне уже кажется, что денежек своих он не увидит, как только соберутся они на Олином счёте.
— Ты поделилась своими опасениями с мужем?
— Не любит он, когда ему советуют. Ну, всё, приехали. Ты пока на кухоньке посидишь, а я схожу посмотрю, что там и как.
Кухонька была побольше моей квартиры. Я налил себе грейпфруктового сока и утонул в мягком кресле. Прямо какая-то злая ведьмочка в образе хорошенькой девочки – эта Олина Оля. Ой, не вериться – наговаривает на неё Нинка. Так ведь и у самого вызывает Ольга неоднозначную реакцию. Насторожило меня что-то в ней в самые первые минуты нашего знакомства. Мне сразу тогда показалось, что она все время искусно скрывает свое настоящее естество. Но к чему же весь этот театр? Деньги. Скорее всего, банально до слез – большие деньги. Со Славиком она поигралась, потешила свое себялюбие, проверила силу своего очарования и бросила за ненадобностью. Бросила, а отец её и Алексей подобрали. Никого эта Оля не любит. Её все по барабану. Скорее всего, поистаскавшись на фронте продажной любви, она с раннего возраста пребывает в состоянии полной фригидности. А если её тело еще что-то и способно чувствовать, то душа у неё даже не зарождалась, а сердечко будет биться ровно при любой ситуации… Опа на! Догадка осенила меня столь неожиданно, что я замер в нелепой позе, полупривстав из кресла со стаканом в вытянутой руке. Нет. Славик нужен не только для бизнеса, но ей лично. Славик умеет убивать. И он любит её. Неужели он откажется убрать «всех, кто раньше с нею был». Девушка решила стать бизнес-леди. В недалекой перспективе ей предстоит составить выгодную брачную партию в довесок к приобретенному капиталу. Но, ведь Славику можно сказать, что она скрылась от него, стыдясь своего позорного прошлого. Что, мол, встречалась с ним, думая, что только она его любит, а когда поняла, что все всерьез и у него, то решила сбежать, так как нет сил видеть его искреннюю любовь сквозь дымку случайных связей и продажных страстей. То есть, его используют дважды. Сначала он, по всей видимости, обеспечит чью-то безопасность в ответственный момент открытия крупного финансового потока, а потом уберет всех свидетелей Ольгиного прошлого, включая, возможно, и её ближайших родственников. Но, ведь Славка на это не пойдет. Никогда. Да я просто детективов насмотрелся…
И тут раздался выстрел. Грохотнуло где-то в дальней комнате, но мне почудилось, что за стеной, и даже запахло гарью ружейного ствола. А я – то здесь зачем? Каким боком я вписываюсь в нарисованную мною же ситуацию? Никаким. Я опять оказался в ненужное время в ненужном месте. Может быть, слинять по-тихому? Вряд ли они будут меня искать… Со Славкой, похоже, что переборщили. Для мужика хуже всего, когда женщина его в неизвестности держит. Ладно бы сразу сказало, что не любит, но допуск к телу разрешает при определенных условиях… А тут еще такой закоренелый романтик, как Славка. Он же и на войну рванул из-за отсутствия любви в мирной жизни. Что это? Оказалось, что, размышляя, я автоматически продвигался в сторону выстрела. Тишина вокруг стояла неестественная. Мне показалось, что всё произошло вон за той полуприкрытой дверью. Что произошло? Если кого-то пристрелили, то зачем же самому лезть в свидетели? В таком деле свидетели не нужны. Осторожно заглянул в дверной проем. Там был большой зал… Зимний сад, что-ли… Деревья в кадках. Камин. Возле камина в компьютерном кресле на колесиках сидел Славик. Он никак не отреагировал на мое появление, не пошевелился. Сидел он ко мне почти спиной, но не почувствовать движение в пространстве он не мог… На тахте забилась в угол Ольга. Она тоже не обратила на меня никакого внимания. Но, в крайнем случае, она была жива и не отводила взгляда от Славика. А эти двое… О, боже! Эти двое явно не жильцы. Тот, который моложе, наверное, Алексей. Старший — Ольгин отец… И Нина…Как я её сразу не заметил? Она лежала прямо у моих ног… Лужица крови собралась у её головы. Славик рассказывал, что вопреки расхожему мнению о контрольном выстреле в голову, их учили наоборот – сразу между глаз надежнее, так как, часто на второй выстрел не остается времени… Кто же их всех?
— Пришёл? – голос у него был осипший, но спокойный, — А зря? Что мне прикажешь теперь с тобой делать? – Славик провернул кресло в полоборота и теперь я увидел его лицо и пистолет в его руке, — А с ней что мне делать? – повел он пистолетом в Ольгину сторону, — Что? Я ведь просил тебя помочь мне? Я чувствовал, что я уже на пределе… Нельзя, Оля, так играть с людьми. А мужчины, Оля, не игрушки. Они тоже люди, у которых живое настоящее сердце. А иногда у них бывает даже душа. И когда в его душу плюют, то мужчина теряет рассудок, так как ненависть заполняет его так же как до этого он был поглощен любовью. Поэтично сказано, не правда ли, Воронежко? Никогда… Никогда… Никогда не будет никогда, потому что всё закончится здесь и сейчас. Хватит игр. Любой игре приходит конец. И этой тоже. Но какой он будет? А? Оля, какой ты предложишь финал нашей истории? Молчишь. А ты, писатель?
— Прежде, чем предложить свою версию, хотелось бы узнать, что здесь произошло.
— Оля, расскажешь дяде Сереже, что здесь произошло? Нет. Молчит. А ведь нехорошо. По-свински это как-то. Ладно, я тебя чем-то неудовлетворил, и ты решила потешиться надо мной. Но он то чего тебе сделал? Хотя, правильно, ты, Серега тоже виноват перед ней, потому что ничего до сих пор для неё не сделал. Все всё должны делать только для неё. Это абсолютная патология жадности. Эта маленькая девочка, наделенная неземной привлекательностью для мужчин, обречена волочить еще и все пороки человеческие в придачу. Что ты хочешь, чтобы я сейчас сделал? Опять молчишь. Я знаю — тебе хочется, чтобы я пустил себе пулю в лоб, предварительно пристрелив Воронежко.
— Нет.
— Ба, заговорила. А я уж думал, что ты дар речи потеряла. Я, Серега, приехал сюда спасать их от злодея, а оказалось, что они все заодно. Ты был прав. Она всё знала с самого начала.
— Нет.
— Ну что – «нет»? Нет… Теперь ничего нет. Я их всех убил… Из-за тебя… Любимая…Так каков же ты предлагаешь финал?
— Ты хотел рассказать Воронежко о том, что здесь произошло.
— Надо ли? Пусть он уйдет отсюда и останется в неведении, а мы сами между собой разберемся.
— Давай спросим у него – хочет ли он уйти прямо сейчас? И уверен ли ты, что он будет молчать о том, что увидел и услышал здесь? Ведь и этого уже не мало.
— Не мало для чего? Для того чтобы испортить нам жизнь? Нам? Тебе? Мне? Какая у нас теперь может быть жизнь? Ты так спокойно говоришь о жизни рядом с трупами своего отца, мачехи и любовника, словно не я пришел с войны, где смерть – обыденное явление, а ты.
— Не будем сгущать краски. Пусть он уйдет.
— Боже! Откуда у тебя столько жестокости?
— Не я их убила.
— Но ведь я думал, что они всерьез угрожают тебе. Когда я стал рассказывать её отцу про Алексея и отдал ему компромат, то он сказал, что не сомневался ни минуты в том, что я поступлю именно таким образом, что все эти документы чистейшая «липа», что Алексей действовал по его просьбе, что главной целью было проверить меня на жадность к деньгам и всё такое прочее, что проверку я прошёл успешно и мне теперь предлагают работу, которую должен будет возглавить Алексей. Я стал отказываться. Тогда появился Алексей. И не один, а с Ольгой. Он толкнул её на тахту, навел на неё пистолет и сказал, что если я не соглашусь, то он её в любой момент пристрелит. А если соглашусь сотрудничать с ними, то, наоборот, отдаст её мне. Ольгин отец при этом, ухмылялся и разводил руками, мол, бизнес есть бизнес, да и какая она дочь ему, коли познакомился с ней только недавно. Алексей взвёл курок. И тут у меня сработал рефлекс. За несколько секунд все было закончена, как, вдруг, кто-то вошел в дверь. Я выстрели, и попал… в Нину. Отцу её я сразу шею сломал, а Алексей какое-то время еще был жив. Он всё и рассказал. Чё ему перед смертью врать-то? А она молчит все это время?
— Да и ты не разговорчив?
— Во. Видал. При тебе разговорилась. Она намеренно изображала из себя жертву, дабы я ради ей спасения согласился обеспечить физическую безопасность их аферы с лесом. Оля, да разве я смог бы тебе хоть в чем-то отказать? Зачем ты не поговорила со мной по-человечески?
— Оставь её, Славик. Она не может по-человечески. Ты ведь не все знаешь. Давай лучше уйдем отсюда вместе.
— А она? И куда мы уйдем? И куда я уйду от неё…Нет. Так не бывает – любил и разлюбил. Я её, по-прежнему, люблю. Даже такой. Даже зная, что она меня ненавидит. Даже зная, что она принадлежит другому… Уходи, Сергей. Я тебя очень прошу, уходи. Здесь уже ничего не изменить. Уходи. Это последнее, что ты сможешь сделать для меня. Ради нашей дружбы, я умоляю тебя, уходи немедленно.
И я ушёл. На другой день в милицейской сводке сообщалось о трех трупах в сгоревшем загородном доме владельца пилорамы.
А несколько месяцев спустя, в каком-то телерепортаже из Сибири я узнал среди прохожих на улице Барнаула Славика и Ольгу…