Иван Иванович Жук. Киноповесть «Прозрение»

Предлагаем вниманию читателей «Литературного коллайдера» увлекательную киноповесть «Прозрение». Ее автор – Иван Иванович Жук, известный в профессиональных кругах киносценарист, лауреат многих престижных премий по кинодраматургии. По его сценариям было снято два фильма. Это литовский фильм «Постскриптум» (1986 г.) и российско-турецкий фильм «Вагон» (1993 г.). В 1989 г. И.И. Жук окончил Всесоюзный государственный институт кинематографии (ВГИК). Эта и другие киноповести Ивана Ивановича печатались в журнале «Москва», в художественном альманахе «Братина» и в ряде других издательств. На сегодняшний день им написано более 20-ти киноповестей. Сценарий по повести А.Ф. Киреева «Студент хладных вод» стал победителем Международного кинофорума «Золотой витязь».

Данная киноповесть – антиутопия. События, описываемые в ней, совершаются в предполагаемом будущем. Это, конечно, не предсказания автора, не его предположения, а просто творческий приём, чтобы остро поставить один, но очень насущный вопрос: «что такое «правильно» и что такое «как надо» с точки зрения христианской духовности и нравственности?

ПРОЗРЕНИЕ

антиутопия

(совместно с режиссером В.В. Лукиным)

Знойным летом, в густом потоке машин, мчащихся вдоль высотных строений центра Москвы, серебрилась и старенькая «Тайота». За рулем у неё сидел сорокапятилетний сухопарый мужчина в белой сорочке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, в брюках и в дорогих туфлях, — Антон Павлович Санин.

Вокруг правой руки у него болтались черные, словно сделанные из вишен, четки.

Пока старенькая «Тайота» с трудом продвигалась по темноту приземистому тоннелю, а позже, вынырнув на простор, стремительно уносилась в потоке других машин вверх по выгнутому дугой мосту, из радиоприемника долетало:

— С легкой руки звезд артбизнеса, которые первыми имплантировали себе под кожу электронный модулятор высокочастотных колебаний, в простонародии названный микрочипом, процесс приобщения России к стандартам международной жизни, изо дня в день набирает силу. Как сообщил нашему каналу всемирно-известный нано-технолог, профессор Андерсен: уже сегодня добровольно вживленные микрочипы спасли жизни сотням тысяч россиян. В частности, вовремя передав сигнал изнутри человека в момент внезапно начавшегося инсульта или инфаркта, электронные модуляторы позволили предотвратить больше семи тысяч дорожно-транспортных происшествий. В трех тысяч семнадцати случаях — помогли определить онкологические болезни на ранних стадиях их развития. Около двадцати тысячам больных церебральным параличом они полностью восстановили деятельность их, казалось бы, безнадежно поврежденных костно-мышечных аппаратов. А что говорить о денежных электронных карточках, которые, как известно, легко теряются и могут оставить своих владельцев, путь ненадолго, но, тем не менее, — без элементарных средств к существованию? С вживленными микрочипами никакие потери карточек больше вам не страшны! Ну, и, самое, пожалуй, главное: являясь поистине незаменимыми помощниками в борьбе с мировым терроризмом и с воровством детей с целью их купли и перепродажи в рабство, в том числе и – сексуальное, — в случай поголовной ципизации населения Земли они полностью исключат возможность любых видов подобной преступности в принципе. Думаю, что сфера применения микрочипов на благо человека поистине безгранична и с каждым днем она будет только углубляться и расширяться.…

Провернув тумблер радиоприемника, Савин отключился от авто-радио и перешел на автономный режим прослушиванья.

В салоне машины торжественно зазвучали первые звуки Девятой симфонии Бетховена.

И тотчас же, контрапунктом к ним, урбанистические пейзажи огромного мегаполиса за окошком автомобиля постепенно сменились — сельскими, подмосковными. Тенистые аллеи теперь прерывались лишь трехметровыми каменными заборами, за которыми возвышались двух или трехэтажные краснокирпичные псевдо-средневековые замки. И всё чаще, на фоне аллей и особняков, короткими резкими перебивками, начали возникать картинки из жизни Антона Павловича.

Вот он, одетый в домашний халат и в шлепки, нависнув над замершим на кровати восемнадцатилетним гигантом-сыном, едва прикрытым скомканной простыней, сказал:

— А я тебе говорил: айфоны да интернет до цугундера доведут!

Филипп примирительно просопел:

— Ну, причем тут мои айфоны? Просто я уже взрослый, папа! Мне — восемнадцать лет.

— Ах, вот оно что, – саркастически улыбнулся Санин. – Взрослые мы, оказывается! И теперь, подсобрав стипендию за последние пару лет, мы можем себе позволить фотомодель по вызову.

— Никакая Таня не фотомодель! – раздраженно ответил сын. – Она моя однокурсница. Будущий маркетолог. И, между прочим, твоя землячка. Тоже решила к Москве прибиться.

— А ты ей решил помочь? Добрый взросляк, ничего не скажешь, — слегка усмехнулся Санин и, покосившись на темный абрис крепкой длинноволосой девушки, одевавшейся у окна, за шторой, с ирониею продолжил: — И где же вы жить теперь собираетесь? И на какие шиши, простите?

— А нельзя Тане на даче у нас остаться? – с надеждой взглянул на отца Филипп.

— А на правах кого? – поинтересовался Санин.

— Ну, мы пожили бы, присмотрелись… — потупился Филипп. – Сейчас многие так живут.

— А не понравится эта Таня, ты заведешь другую? Третью, четвертую, тридцать пятую. Бордель на дому? Отлично! А я при нём бык кормящий?

— Понятно… — кивнул Филипп и злее уже добавил: — Только дача-то – мамина. Так что ей и решать!

— Ах, так! – помрачнел отец и после секундного размышления вытянул руку к сыну: – Ключи от дачи. И — быстро.

Филипп покраснел, набычась.

— Да не слушайте Вы его! – выскочив из-за ширмы, метнулась на помощь Филиппу Таня. — Это я во всем виновата. Я его соблазнила, — встала она между отцом и сыном.

— Слушай, Таня, уйди отсюда — попунцовел Филипп и, сняв с брелка один из пяти ключей, бросил его на столик, у изголовья койки: — Ты мне мешаешь, Таня!

Оценив опытным взглядом подружку сына, её роскошные рыжие волоса, Санин снова сказал Филиппу:

— И от квартиры, если не затруднит.

Филипп снял и второй ключ с брелка и тоже бросил его на столик.

— И от машины, — подбирая брошенные ключи, дожал отец ситуацию до конца.

— Антон, не сходи с ума?! – вдруг долетело от двери в спаленку.

В комнату вошла среднего роста, пожилая женщина со следами былой красоты на несколько увядшем, в сетке тонких морщин лице. Это была Людмила Ивановна, супруга Санина — мать Филиппа. Решительно подвязав поясок японского кимоно, она подступила к мужу и, протянув к нему холеную, в золотых кольцах, руку, тихо и властно попросила:

– Верни Филиппу ключи. Пожалуйста.

— И не подумаю, — по-мальчишески дерзко ответил Санин. – Он у нас взрослый. Вот и пускай понюхает.

— Антон, — терпеливо сказала Людмила Ивановна. – Наш сын — ничего такого не сделал, чтобы его из семьи выбрасывать. Так что отдай ключи. И попробуем вместе найти выход из сложившейся ситуации.

— Сомневаюсь, что это у нас получится, — резко отрезал Санин. – Они пожить для начала хочут. И только потом подумают, жениться им али нет. Вот я и предлагаю: пускай приглядятся друг к другу где-нибудь «в шалаше». А там, если надумают обвенчаться, поговорим о свадьбе.

— А почему бы им не пожить на даче? – присела Людмила Ивановна на стул, у изножья койки. – Места тут предостаточно?

— Ты хочешь стать начальницею борделя? – спокойно ответил Санин. – Он будет менять тут Тань. И я содержи их всех? На правах примака при бандурше.

— Тошик, ну, что ты всё опошляешь? — скривилась Людмила Ивановна: — Причем тут примак при бандурше?

— А при том! – разъярился Санин. — Это ты же внушила Филиппу мысль, что я понаехал на всё готовенькое! А ты тут одна – хозяйка! Но то, что как эта дача, так и наша московская сталинка, вот уже тридцать лет скромно висят у меня на шее, вы даже не замечаете. Так что одно из двух: либо я отдаю ключи: и вы начинаете жить по-взрослому, сами себя оплачивая. Либо – одно из двух….

И он, положив свои и Филиппа ключи на столик, завернулся в полы халата, собираясь уйти из комнаты.

Простите, это я во всем виновата, — скромно сказала Рыжеволосая. – И это мне пора уходить. Прощайте.

И она, развернувшись на каблучках, направилась к выходу из гостиной.

— Таня, постой! – поспешил за девушкою Филипп. – Да погоди же ты, — схватил он Татьяну за руку.

— Руку!.. убери, — тихо, но веско сказала девушка. – Счастливенько оставаться, — и, усмехнувшись в глаза Филиппу, с достоинством удалилась.

Филипп взволнованно огляделся. И зло посмотрев на Санина, крикнул в лицо отцу:

— Ну, ты и… сталинист!

После чего стремительно повернулся и поспешил за девушкой.

С иронией посмотрев вдогонку убегающему Филиппу, Санин зевнул:

— Вот так. Чьи-то отцы сексотили и за это сталинки получали, а я – чуть разврат пресек и сразу же сталинист. Любопытная диалектика.

— Ну, что ты всё время всех осуждаешь? – вскочила со стула Людмила Ивановна. – Тут он — разврат пресек! Там – мертвого тестя в доносительстве обвинил! А сам-то ты кто, святой?

— Ну, не святой, конечно, — спокойно ответил Санин, поднимая ключи со столика и суя их обратно в карман халата. – Но и не сталинист. Стараюсь жить честно. С людьми поступаю по справедливости. Чего и другим желаю.

Вновь замелькали стволы деревьев, освещенные через кроны косыми солнечными лучами.

Сквозь них появилась кухня: покрытый белой клеенчатой скатертью длинный прямоугольный стол. За столом, у распахнутого окна, за которым темнели аллеи сада, сидел над тарелкой Санин.

Выкладывая ему в тарелку жареную картошку с хорошо прожаренным бифштексом, Людмила Ивановна сказала:

— Слушай, Тошик, зачем ты с Филиппом так? Он как-никак – наш сын.

— Поэтому и учу, – спокойно ответил Санин. – Как и положено любящему отцу.

— Но он-то – не понимает, — сказала Людмила Ивановна. – Ещё наломает в горячке дров.

— Ну, и пускай ломает. Не всю же жизнь ему за компьютером. Пусть шишек себе набьет. Трудности закаляют.

— А если вразнос пойдет?! Наркотики, то да се…

— А я присмотрю за ним. И если что-то не так, подправим.

— Ага! Так он будет ждать, пока ты его подправишь? Он ведь твоей породы! Дерзкий. Самовлюбленный. Пойдет в разнос, не взнуздаешь.

— Слушай, Людочка, — пережевывая бифштекс, улыбнулся супруге Санин. – Я как-никак – детдомовец. Всю жизнь – из последних пёр. А он – профессорский внук, москвич! Неужели не видишь разницы? Нахлебается с этой Таней, и возвратится в дом. Под крылышко папы с мамой. Зато уже без истерик. Истинно православным мальчиком.

— Ну, ты и… жестковыйный! – не выдержала Людмила Ивановна. – За одно слово, что ты не хозяин в доме, сына родного готов сгноить! Бессердечный злопамятный эгоист!

— И это говоришь мне ты?! – отложив вилку и хлеб на стол, слегка приподнялся Санин. – Та, что ни разу в жизни у кроватки больного сына так и не посидела? Кто ради «искусства», на хрен, престарелых родителей перед смертью по хосписам распихала?!

— Ой! Только не трогай моих родителей, — поднимаясь из-за стола, брезгливо скривилась Людмила Ивановна. – Можно подумать, ты их больно любил?! Да, поначалу, пока к Москве подбирался, всё, было, папе в глазки заглядывал, да маме ручку целовал…. А как в деловары выбился, сразу же помрачнел. Может, из-за тебя и я родителей по хосписам развезла. Потому что уж больно жалко мне было на них смотреть, как ты их денежными подачками да молчанкой своей изводишь.

— А квартиру ты их из жалости в ту же осень и продала, как только по хосписам их спровадила? И из жалости, надо думать, на деньги от сдачи квартирки той по Парижам потом разгуливала? Да просто за стариками ухаживать не хотела! Вот и спихнула их с глаз долой. А теперь, видите ли, меня в бессердечии обвиняет. Ну, ты и молодца!

— Не хочу с тобой разговаривать! – с чувством собственного достоинства расправила плечи Людмила Ивановна и направилась вон из кухни.

— Ясное дело! – сказал ей вдогонку Санин. – Когда сказать нечего, надо уйти красиво. Ермолова, ёшкин дрын!

Третья картинка воспоминаний возникла уже при выезде саниновской «Тайоты» в среднюю полосу России. За окошком автомобиля замелькали заросшие бурьяном поля с редкими покосившимися избушками, и сразу же, встык за ними, возникла знакомая спаленка сына Антона Павловича, Филиппа.

На сей раз гигант в очках был уже по-дорожному экипирован, — на нём были драные на коленях джинсы и видавшая виды тенниска. Он стоял над своей кроватью и, пугливо оглядываясь на дверь, упаковывал рюкзак.

Застывшая рядом мать нашептывала Филиппу:

— Фил, ты не прав. Сказал бы, что женитесь, и папа б её оставил.

— Да, но как я мог такое сказать, когда Таня сама же мне предложила: давай вначале поживём, присмотримся, а там уже видно будет, — и Филипп запихнул в рюкзак последнюю скомканную сорочку.

Наблюдая за тем, как он не умело завязывает веревку на рюкзаке, Людмила Ивановна вздохнула:

— И ты ей поверил? Да? Ах, дурачок ты мой, дурачила! – запустила она пять пальцев в короткую стрижку сына. — Да любая дама с провинции, а уж, тем более, с такой дыры, как твоя Танюша, с радостью согласится выйти за тебя замуж. Красивый. Крепкий. С образованием.

— Скажи ещё с московской пропиской, — надевая лямку рюкзака на плечо, просопел Филипп.

— Ну, да, и с припиской, — согласилась Людмила Ивановна. — Что тоже немало важно.

— Но Таня-то не любая дама! — топнул ногой Филипп и с рюкзаком на предплечье направился к выходу из спаленки. – Таня – это Таня! – повернулся он на секунду к матери и вдруг, за слегка приоткрытой дверью, как раз за порогом спаленки, увидел отцовские ноги в шлепках. И тотчас же взбеленился:

— Только не говори мне, что это не так! Да, каждый судит сам по себе! Вор считает, что все воруют. Подлец думает, что все подслушивают. А бабник во всякой женщине видит лишь проститутку! Но это Ваша гнилая правда! А я не хочу так жить! Не хочу и не буду! Так-то! И чихать мне на вашу московскую регистрацию! – вынул он из кармана паспорт и злобно швырнул его.

Затем он толкнул пред собою дверь. И, якобы только сейчас заметив не успевшего ускользнуть в глубину коридора Санина, насмешливо усмехнулся:

— О, папа! Так мы подслушиваем?! Вот это христианин! Столб и утверждение истины.

— Не кощунствуй, — сухо одернул Филиппа Санин и, проходя мимо сына, в спаленку, спросил уже у супруги: — Люда, ты, случайно, не видела мой синий галстук? Тот, в котором я в Думу езжу?

— Нет, — направляясь к нему навстречу, сказала Людмила Ивановна. – Не встречала.

— Куда же он…? — одетый в белую накрахмаленную рубашку и хорошо отутюженные брюки, прошелся Санин туда-сюда и огляделся в спаленке.

— А почему это ты свой галстук да у меня в спальне ищешь? – с гаденькою ухмылочкой вдруг громко спросил Филипп. – Или, пока мы с мамой в Москве бываем, ты здесь какой-нибудь секретарше роман с продолжением надиктовываешь? То-то я вижу, то чья-то булавка у меня на столе валяется. То трусики женские под кроватью.

— Негодяй! — ринулся к сыну Санин и, практически без замаха, врезал Филиппу лязгнувшую пощечину: — А ну-ка, пшел вон, щенок!

— Тошик, Антон, прекрати, немедленно, — встав между сыном и мужем, обратилась к супругу Людмила Ивановна. – Ну, что ты опять завелся! Где же твоё хваленое православие!? «Когда тебя бьют по левой, надо подставить правую»!

— Нет, уж, – сквозь зубы ответил Санин. – Щеки я буду врагам своим подставлять. А сына – учить обязан! – и, обращаясь к сыну: — Ну, что ты стоишь? Пшел вон. Или проси прощения.

— Никогда, — подтянув на плече рюкзак, двинул Филипп к двери, что выводила из спаленки в коридор.

Стремительно обогнав его, Людмила Ивановна преградила дорогу сыну:

— Филипп, не пори горячку, — встала она на пути Филиппа, выставив руки вперед и вверх, — Лучше уж извинись! Ты ведь неправ, не так ли? Никаких женских трусиков ты под своей кроватью не находил. Это же очевидно.

Вырываясь из цепких объятий матери, Филипп слегка оттолкнул её. Этого незначительно толчка оказалось вполне достаточным, чтобы Людмила Ивановна пошатнулась и, не устояв на ногах, рухнула боком на пол.

Видя, что сын уходит, а она уже явно не успевает вскочить на ноги, Людмила Ивановна встала перед Филиппом на колени и потянулась к нему руками:

— Филиппушка, милый, не уходи! Ты же себя погубишь!

Однако Филипп, не сказав ни слова, перешагнул через всхлипывающую мать.И только уже выходя за дверь, по-мальчишески дерзко выкрикнул:

— Никогда я сюда больше не вернусь! Ни-ког-да! Пусть этот катахизатор сам себя и катахизирует!

Видя рыдающую жену, сидящую на полу, а так же стремительно удаляющегося вдоль по длинному гулкому коридору сына, Санин зааплодировал:

— Замечательно сыграно. Молодцы! Смоктуновский и Мирошниченко отдыхают!

И он, развернувшись на каблуках, решительною походкой вышел из спаленки, в коридор.

Раздался громкий хлопок двери; и на полу, посреди развороченной спальни сына осталась сидеть лишь одна согбенная несчастная пожилая женщина, — склонившаяся на руку, подвывающая Людмила Ивановна.

И вновь замелькали серые бревенчатые избушки, покосившиеся заборы, перекошенные окошки с разнообразными то синими, то зелеными изразцами.

Встык с заброшенною деревней в кадре возникли ноги бегущей сквозь заросли бурьяна молодой, хорошо загоревшей женщины, той самой, с которою переспал Филипп.

Миг, и опять замелькали дали, запыленные заросли крапивы, двухметровые дебри борщевика, за которыми пролетали покосившиеся, со вздыбленными стропилами, остатки шифером крытых крыш.

По мере того, как драматизм в музыке нарастал, бегущие женские ноги начали возникать всё чаще. До середины бедер прикрытая окровавленной влажною простыней, рыжеволосая подружка Филиппа стремительно пробегала сквозь заросли бурьяна.

В очередной раз появляясь в кадре, она на мгновение замерла.

На фоне высоких зарослей возникло довольно бледное, заплаканное лицо, отрешенно взирающие в пространство, ничего не видящие глаза. Потерянно оглянувшись, Рыжеволосая прокусила до крови пухлую нижнюю губку и, в отчаянии закрывая ладонью рот, стремительно понеслась снова сквозь борщевик.

Между тем, продолжая слушать Бетховенскую симфонию, Антон Павлович, одной рукой – неспешно перебирая четки, другою, весьма вальяжно, повернул руль машины немного вправо.

Оставляя после себя целое облако густой придорожной пыли, «Тайота» послушно свернула за разбитый коровник с многолетними худосочными березками, растущими из проломов в разбитой шиферной крыше. И по извилистой грунтовой дороге начал стремительно подниматься в гору.

На вершине сравнительно небольшого холма, прямо на фоне солнца, слегка выступал над чащобой борщевика покосившийся ржавый прямоугольник заброшенной остановки.

Приближаясь к нему, изрешеченному сотнями проржавевших дыр, сквозь которые, прямо в глаза водителю, били солнечные лучи, Антон Павлович поневоле слегка сощурился. И, уже проезжая мимо, краем глаза заметил Рыжеволосую.

Она уже не бежала. Кутаясь во влажную, тут и там прилипшую к её телу банную простыню, она как бы слегка пританцовывала на месте: окровавленными ступнями, будто в замедленной киносъемке, топчась по осколкам битого на бетонной плите стекла.

Всего одно мгновенье Антон Павлович настороженно всматривался в лицо приближающей к автомобилю девушки. А, поравнявшись с нею и на мгновенье узнав её, он провернул руль влево.

Так и не сбавив скорости, «Тайота» промчалась мимо Татьяны на останове и укатила по склону холма, в низину.

Облако поднятой за машиной пыли скрыло собою видимость за задним окном машины. А с обеих сторон дороги вновь замелькали густые заросли придорожного бурьяна, изредка прерывавшиеся заборами да покосившимися избушками.

Санин на миг расслабился….

……………………………………………………………………………….

И именно в этот миг,неизвестно откуда взявшись, огромный, груженый бревнами лесовоз, вылетев из метели, с ревом понесся лоб в лоб на камеру.

Руки водителя крепко вцепились в руль. Один, другой поворот баранки, и, уходя от лобового столкновения с лесовозом, автобус вылетел на обочину и устремился сквозь редколесье.

Мимо пронесся груженый бревнами лесовоз, а по стеклу «Ивеко» уже с треском хлестали ветки убеленных снегом кустов и сосен.

Колеса «Ивеко» взвизгнули.

По лобовому стеклу автобуса разбежались мелкие, как паутинки, трещинки. И тотчас же, на возвышенность под окном, из разжавшейся мужской руки, вывалились четки.

Визг тормозов и постукиванье ветвей стремительно оборвались.

В очередной раз стукнувшись о сосну, автобус грузно остановился.

Сами собою включились дворники и с визгом заскребли по сухому потрескавшемуся лобовому стеклу автобуса.

Уже в относительной темноте, склоняясь к сгорбившемуся у лобового стекла Антону Павловичу Санину, крепкий скуластый сорокапятилетний мужчина в новенькой камуфляжной куртке, — это был американец Крис, — поинтересовался:

— Э, босс, как ты там?

С трудом поднимая голову, несколько постаревший и слегка поседевший Санин, размазав рукой по лбу темную струйку крови, тихо и односложно буркнул:

— Нормально.

И, дотянувшись до четок у лобового стекла автобуса, сгреб их в кулак и сунул в карман бушлата.

Из салона старенького «Ивеко» выбрался очень шустрый, двадцатипятилетний вихрастый водитель, — Сенька. Осматривая автобус, — он завис на самом краю обрыва, — Сенька зло и сердито выругался:

— Ну, народ…! Зеньки вылупит, и вперед!

— Дальше-то ехать сможем? – не стал развивать тему Санин.

— Посмотрим, — возвращаясь в салон автобуса, сухо отметил Сенька и, уже усаживаясь за руль, вздохнул, запуская двигатель: — И когда же всё это кончится? Страна, кажись, в полном ауте. А эти всё колются или квасят. Прямо, аж зло берет!

— Сеня, не заводись. Наши продукты нужны в Даниловом. И это для нас – единственное, что нас должно тревожить, – твердо отрезал Санин.

— Как это — единственное? — достал сигарету Сенька. – Но это же — наша земля горит! – прикурил он от зажигалки.

— Покури, — усмехнулся Санин. – И будем считать, что мы с Крисом не слышали, как ты слово давал завязать с курением.

— Да, но это всего лишь обычная сигарета! – попробовал оправдаться Сенька.

— Вот именно, что обычная, — прервал его речи Санин. – А они, как минимум, на ЛДС сидят. Вот попробуй понять… своих товарищей по несчастью.

И Санин, усевшись на откидном сиденье, справа и чуть позади от Сеньки, достал из бокового кармана бушлата старенький, в ветхом чехле, планшет. Разложив его у себя на коленях, он спокойно включил его.

Пристыженный, комкая сигарету, Сенька выжал сцепление до отказа.

С треском ломая ветки, небольшой бронированный автобус с боковой защитой колес от пуль резко рванул назад.

— Осторожней! – рыкнул на Сеньку Санин. – Чай, не дрова везешь! Стыдно, так повинись. А норов свой в деле потом покажешь. Если не прокурил ещё!

— Простите, — смирился Сенька и начал не торопливо выезжать из сосняка на дорогу.

Наблюдая за их «беседой», Крис лишь насмешливо улыбнулся и, лениво прикрыв глаза, откинулся на сиденье.

Солнечные лучи с трудом просачивалось сквозь плотный густой туман, клубившийся за обочиной, когда бронированный «Ивеко» с ревом понесся по автостраде.

Мимо мелькали редкие, полуголые деревца, среди которых, то там, то тут проносились сгоревшие или просто брошенные у обочин автомобили. Изредка, в просветах между деревьями, возникали рухнувшие плетни с покосившимися за ними заколоченными избушками да припорошенные снежком, так и не скошенные поля.

А, между тем, в салоне, глядя с экрана монитора на сидящего у ноутбука Санина, постаревшая лет на десять Людмила Ивановна, до подбородка укрытая одеялом, возлежа на подушке, рассказывала:

— Ты теперь — Генерал у нас. Целый Укрепрайон под твоим началом! Куда уж тут нам до вашего! А всё ж таки и у обычных смертных бывают свои победы. Я, вот, не умерла, и это — такая радость! Теперь и у Фили нашего появится шанс на счастье!

Туман за окнами стал рассеиваться. Сквозь него проступили дали: заброшенные поля с торчащею из-под снега картофельною ботвой, полуразрушенные коровники с чахлыми деревцами на разбитых шиферных крышах, покосившиеся столбы с оборванною проводкой. И пока они проносились мимо, а Санин не торопливо перебирал четки, Людмила Ивановна рассказывала:

— Помнишь ту девушку, твою землячку, из-за которой ты выгнал его из дома? Таня её зовут. Они так любили тогда друг друга. Но, поддавшись всеобщему настроению, немного перемудрили… А ты, как обычно, погорячился…. А тут ещё кризис этот.… Вот всё и разлетелось: и семья, и страна, да – всё…. Филипп укатил в Америку.… А недавно, с отрядом глобал-легионеров, поговаривают, вернулся…. Хорошо бы найти его…. И эту Татьяну – тоже.… Да и женить на ней… Они ведь хорошая были пара … Оба красивые, романтичные… Вот уже год, поди, они мне вместе всё время снятся…

Посреди заросших березняком полей, перегородив дорогу шлагбаумом, «Ивеко» остановила группа бородачей в камуфляжной форме с автоматами Калашникова в руках.

Прервав электронное письмо супруги на полуслове, а планшет с её застывшим изображением отложив на автобусном возвышении, между собой и Сенькой, Санин молча взглянул на Криса. И как только его товарищ, не говоря ни слова, отступил в глубину салона, где и, вскинув с плеча автомат Калашникова, изготовился к нападению, Антон Павлович не спеша подошел к передней дверце автобуса.

Та со скрежетом распахнулись.

От импровизированного блокпоста к Санину подступил сутулый, в тулупе и в валенках, бородач. В самом центре его бекеши, там, где должен быть знак различия, невзирая на белый день, мерцал небольшой фонарик. Освещая им лицо Санина, Сутулый поинтересовался:

— Куда путь держим?

Застыв на ступеньке, в проеме передней дверцы «Ивеко», Санин односложно ответил:

— В город, по делам.

— А документы есть? – в тон ему вопросил Сутулый.

— Пожалуйста, — протянул ему документы Санин.

— О! Из укрепрайона?! – переменяясь в лице, улыбнулся Сутулый Санину и, протянув ему дорожное предписание с печатью Армии Обороны, вежливо подытожил: — Молодцы, православные, что там и говорить! Всюду дурдом, а у вас порядок!

Но, видя, что Санин лишь молча следит за ним, Сутулый несколько стушевался:

— Ну, ладно: извините за неудобство. Счастливого Вам пути.

— А ты, отчего это фонарик не выключаешь? – пряча документы за отворот бушлата, поинтересовался Санин. – На улице вроде бы ж не темно?

— А это — не фонарик, — с улыбкой сказал Сутулый. – Это – тепературометр.

— Не понял? – напрягся Санин.

— Вспышка чумы на Псковщине, — доверительно объяснил Сутулый. – Чтобы по всей России эпидемии не устроить, решили мерить температуру у проезжающих. Как только зашкаливает, в изолятор, — указал он кивком головы на деревянный домик у себя за спиной. – А раз в день приезжает санэпидемнадзор. И если больной заразный, отправляют в Псков.

— А что же мы об этой чуме ничего не слышали? – насторожился Санин.

— Ну, это уж я не знаю, — разведя руками, осклабился Сутулый: — Наше дело — исполнять приказ. А кто там что знает — чего не знает, это уж… – и, замечая за Саниным, в глубине салона, застывшего с автоматом Криса, насмешливо усмехнулся: — А у вас, как я вижу, и иностранцы служат? Видно, совсем у них, за бугром, зашкаливает, когда даже к нам, на Псковщину, кое-кто перебрался. Впрочем, не нашего ума дело. Хлеб, да кашу жуем, и ладно.

— Счастливо оставаться, — спокойно ответил Санин, и, ещё раз внимательно осмотрев бородачей в тулупах, отступил в глубину салона.

Сутулый молча смотрел на Санина, когда дверцы перед его лицом со скрежетом запахнулись. И автобус, мягко взревев мотором, отъехал от блокпоста.

— Какие мысли? – расположившись на переднем откидном сиденье автобуса, снял с головы ушанку Санин.

— Не профессионалы, – внешне спокойно ответил Крис. – А прибор – дорогой, серьезный. Заодно и снимал ведь нас. Явно кого-то здесь поджидают. Надо пробить бы их по приметам.

Санин утвердительно кивнул:

– Вот и свяжись со штабом. А заодно уж и выясни, что тут за вспышка чумы на Псковщине?

И пока Крис, повинуясь его приказу, молча склонялся к рации, Санин раздумчиво продолжал:

— А как он тебя с твоей стрижкой вычислил! Да и мне подлизнуть успел. Православные — молодцы. А сам – так глазами и потрошит. Зарежет, не поперхнется. Если бы не болезнь Людмилы, лучше бы задержаться. Хотя, продукты Москве нужны, — и, посмотрев на Криса: — Ну, и что там Подсолнухи говорят?

— Чума, действительно, зафиксирована, — сняв с головы наушники, отрапортовал Крис. – Два случая в Опочке. Эфиопы беглые завезли.

— Ну, а эпидемолог?

— Похоже – местный парень, некий батька Шпилевой. Его банда может работать на кого угодно. Лишь бы платили деньги.

— Не густо, — ответил Санин и, снова включив планшет, продолжил просмотр видеосообщения.

На экране вновь появилась лежащая на кровати Людмила Ивановна. До подбородка укрытая одеялом, она снова заговорила:

— Пора бы нам примириться. И зажить одной дружной большой семьей! Ведь это так классно, Тошик!

Рядом с Саниным появился Крис. Вопрошающе посмотрев на Антона Павловича, он поинтересовался:

— Что-то серьезное?

Приостановив видеописьмо на полуслове, Санин ответил сухо:

— Видео-сообщение с нарочным по пустякам присылать не станут.

Из темноты, бесшумно, появлялись странные беспризорники. Одетые, кто — в зимнюю куртку и рваные башмаки, кто – в шорты и в тенниски с самыми безобразными, похожими на гниющую плоть рисунками, пяти…, шести…, семилетние мальчики и девчонки, держа в руках нож и вилку, принюхиваясь, продвигались вдоль лестниц и коридоров. Пялясь слепыми глазами в темень, скорее всего, по запаху они сходились к замершей у колоны стройной рыжеволосой женщины в белом ситцевом платье. Повзрослевшая лет на десять, бывшая однокурсница, а заодно уже и сожительница Филиппа в ужасе поджидала медленно приближавшихся к ней подростков. И только в самый последний момент, когда уже все слепцы, поднимая ножи и вилки, готовы были наброситься на Татьяну, она вдруг вышла из ступора и медленно, словно преодолевая прозрачную, тягуче-упругую среду, ринулась коридором вверх, навстречу пылающему вдали выходу из туннеля.

Потрясая вилками и ножами, толпа слепцов-беспризорников так же с трудом, не спешно, поспешила за убегающей.

Впереди, при выходе из туннеля, вовсю полыхало пламя. Горела потрескавшаяся земля, обугленные деревья, поскрипывающие в огне, мягко раскачивающиеся качели с медленно оплавляющимися на них пластмассовыми… Филиппом и Татьяной.

Освещенная отсветами от пламени, Татьяна медленно приближалась к ним. Но вот разглядела лица, размякающие в огне, и в ужасе снова остановилась.

Сзади к ней приближалась толпа слепцов. В предвкушении будущего обеда, обезумевшие подростки потрясали вилками и ножами и, дружно принюхиваясь, шипели:

— Пахнет Шалой-Два! Догоним и отобедаем!

Впереди — тихо гудело пламя. Из него то выныривали, то вновь уходили в огонь качели. На качелях медленно оплавлялись пластмассовые Татьяна и Филипп.

Обращаясь к аркообразному, каменному потолку туннеля, остановившаяся Татьяна в ужасе закричала:

— Нет!

И, резко вскочив с подушки, испуганно огляделась.

Рядом, на койке, спокойно храпел Филипп. Его огромная, хорошо накачанная фигура занимала едва ли не всё двуспальное, крытое белыми простынями ложе. За Филиппом, на туалетном столике, тихо тикал будильник. От занавешенного окна его освещало солнце. Вокруг было тихо, мирно.

Проведя по стриженной наголо голове ладонью и вытерев пот со лба, Стриженная понемногу пришла в себя: отодвинулась от Филиппа, набросила на себя дорогое японское кимоно и, прикурив у столика сигарету, вышла из спаленки в коридор.

Восьмилетняя девочка в длинной ночной сорочке, сидя на односпальной койке, стремительно выбивала пальчиками по буквам клавиатуры, когда на пороге «Детской» из-за двери появилась Стриженная.

Наблюдая за тем, с какими серьезностью и азартом её проснувшееся дитя играет в компьютерную игру, Стриженная спокойно, с нежностью улыбнулась. И, уже окончательно приходя в себя, погладила девочку по головке.

Мельком взглянув на экран монитора с расстреливаемыми на нём бесчисленными монстрами, Стриженная отступила к зашторенному окну: рывком распахнула штору и, щурясь от потока хлынувшего на неё яркого солнечного света, прислонилась лбом к стеклу.

Рядом возник Филипп. Нежно взглянув на Стриженную, он спросил:

— Что, опять сны?

— Да, — неопределенно повела плечом Стриженная.

— Догнали и растерзали? – взглянул на жену Филипп.

— Нет, на этот раз не успели, — с подрагивающей улыбочкой прояснила Стриженная. – Впервые в жизни я добежала до выхода из туннеля. Но там, на качелях, сидели мы с тобой. Только пластмассовые. А вокруг бушевало пламя. И мы медленно оплавлялись. Это так страшно, Фил.

— Это всего лишь сон, — успокоил Стриженную Филипп. – А сейчас мы возьмем с тобою Лизунчика и сходим, прогуляемся в зоопарк.

— Хорошо, — улыбнулась Стриженная. – По мороженому ударим! Сто лет не ела мороженого!

Собиравшийся было вскочить с постели, Филипп на секунду окаменел. И вдруг, резко преобразившись, сказал уже жестко и деловито:

— Ладно, десять минут на секс, и на поимку ГАО.

Услышав знакомое слово «секс», девочка покраснела и, втягивая головку в плечики, принялась очень быстро барабанить пальчиками по клавишам.

Зато Стриженная, напротив, лениво зевнув, ответила:

— А, может быть, сразу – на операцию? Чтобы зазря не мучиться?

— Всё будет нормально. В люлю, – сухо сказал Филипп.

— Смотри! — вихлявой походкой направляясь к кровати дочери, развязала поясок на кимоно Стриженная. – Чтобы потом не ныл.

— Хватит болтать, сержант! – разъяренно взглянул на жену Филипп. – Сказано: в люлю, в – люлю.

— Как прикажите, капитан, — насмешливо усмехнулась Стриженная. – Я ведь не возражаю. Просто за Вас — волнуюсь. Очень важному человеку его личные полшестого обычно ломают психику. Как командовать легионом, когда ты сам себе приказать не можешь?

— Слушай, ты! — сгребая жену в охапку, бросил её на постель Филипп.

Падая навзничь, на белые простыни, Стриженная расслабилась и, выставив руки перед собой, весело рассмеялась:

— Ну, что ж: для начала совсем не плохо! Иди ко мне — мой импотент мэн?!

Грузно наваливаясь на Стриженную, Филипп прошипел ей на ухо:

— Замолчи.

— А разве ты больше – не импотент? – нагло спросила Стриженная.

— Прекрати, я кому сказал! – ударил жену по щеке Филипп.

— Ну, хорошо. Не хочешь быть важным мэном? Тогда я буду называть тебя «весельчак»!

— Заткнись, сука! Удушу! – ерзая на супруге, ткнул её кулаком под дых Филипп.

Пересиливая боль, Стриженная нахохлилась и вдруг весело рассмеялась:

— Ладно. Не весельчак. Тогда: господин – полшестого, да? Так тебе больше нравится?

— Заткнись, идиотка! – снова ударил жену Филипп.

Извиваясь под телом мужа, Стриженная поежилась и злее, насмешливее сказала:

— Болтунец! Половой демократ. Гниломудый мерин!

Филипп принялся избивать жену, но она повторяла и повторяла:

— Импотент. Гниломуд. Кирюша.

Как только за спиной у Лизы прозвучало «импотент мэн», Лиза уткнулась лицом в монитор компьютера и, натянув на уши наушники, принялась очень быстро выбивать дрожащими пальчиками по клавишам клавиатуры.

Пока за спиной у девочки истово сексовались её родители, Лиза смотрела в экран компьютера, всё стремительней и стремительней нажимая пальчиками по клавиатуре.

На экране с огромной скоростью возникали тысячи разноцветных шариков. Всё с большей и большей скоростью они выстраивались в ряды, — белые – к белым, синие — к синим, оранжевые – к оранжевым, — и так же стремительно, как возникли, тотчас же исчезали.

В последний раз выдохнув: — Импотент, — Стриженная расслабилась.

Влажный от пота, с клочком кимоно в руке, Филипп расслабленно вытянулся на женщине и на секунду замер.

Полежав так секунды три, Стриженная сказала:

— У тебя получилось.

— Сегодня ты хорошо меня завела, — тихо сказал Филипп и, отвалившись от тела Стриженной, принялся одеваться.

Детские пальчики, между тем, продолжали стучать по клавишам.

— Ну, всё, Лизонька, выключай. Поехали, — накрыв руку дочери на клавиатуре, сдернул с неё наушники Филипп.

— Куда, папа? – с трудом поднимаясь с кресла, спросила Лиза.

— «Чипироваться», — ответил Филипп, потянувшись к комбинезону.

— Прямо сейчас?- поинтересовалась Лиза.

— А почему бы и нет? – взглянул на неё Филипп и, кивком приказав Стриженной, чтобы она одевала девочку к выходу, направился к двери в ванную.

— Хорошо, — грустно сказала Лиза и выключила компьютер.

В ванной комнате Филипп внимательно оглядел своё лицо в большом овальном зеркале. И вдруг, на одно мгновенье, резко преобразился: щелкнув зубами, Филипп по-звериному оскалился. После чего вновь превратился в строгого, немного рассеянного мужчину в серебристо-белесой форме глобал-легионера.

Поздним ноябрьским вечером, помахав светящимся жезлом перед приближающимся к посту «Ивеко», грузный, в черной кожаной куртке, Капитан ГАИ приказал шоферу остановиться.

Сенька послушно притормозил.

Пока от бетонного блокпоста с зенитною установкою возле входа к автобусу не спеша подходил Капитан ГАИ, Санин молча взглянул на Криса.

И тот, отступив в глубину салона, не торопливо снял с плеча автомат Калашникова.

С характерным чуть слышным скрипом дверцы автобуса распахнулись.

При тусклом свете дешевенького фонарика Капитан обратился к Санину:

— Ваши документы.

Не говоря ни слова, Санин протянул ему документы.

Устало взглянув на них, Капитан несколько оживился:

— Ого. Генерал Армии Обороны!?

По его обрюзгшему, с серыми мешками под красными от усталости глазами прошлось некое подобие улыбки:

— Ну, и как там у вас, на Псковщине? — покосился он на товарищей, застывших неподалеку. – С бандитами разобрались?

— У себя, в Укрепрайоне, да, — спокойно ответил Санин.

— И что, и без чипов обошлись? – как бы по между прочим, поинтересовался Капитан.

— Без чего? – не понял Санин.

— Ну, у нас тут бытует мнение, — протягивая Санину документы, ответил Капитан, — что если всем не блокировать какую-то часть головного мозга, отвечающую за выбор цели, то хаос в мире неустраним. В принципе, — кивнул он на транспарант, со светящейся над дорогой надписью: «Чип – это самый короткий путь в царство всеобщей правды, мира и справедливости!»

Видя его спокойное, каменное лицо, но при этом вполне живые, взглядом указывающие в сторону кинокамер глаза, Санин ответил:

— Ерунда.

— А у нас тут всех, кто не хочет добровольно чипироваться, собираются увольнять с работы. И с хлебными карточками у таких – большие проблемы.

Санин понимающе кивнул. И, возвратившись обратно, в салон «Ивеко», обратился от дверцы к Крису:

— Крис, подай-ка буханку хлеба, да парочку кур, пожалуйста.

Убрав автомат за спину, Крис склонился к мешку с продуктами и протянул генералу пакет с гостинцами:

— Плиз.

Передавая пакет с продуктами Капитану, Санин доверительно сказал:

— Прошу, Капитан. Крепитесь. И если что, подъезжайте к нам. Можно со всей семьей. Обещаю Вам, с голоду не умрете.

— Спасибо за приглашение, — принимая пакет с продуктами, ответствовал Капитан. – Думаю, в ближайшее время к Вам подъеду не только я, но очень и очень многие. Даже с Америки и с Европы.

— Без проблем, — улыбнулся Санин. – Места, надеюсь, хватит.

Вдоль длинного белого коридора, выстроившись в шеренги, стояли вроде бы абсолютно разные, ничем не связанные между собою люди. Здесь находились и глобал-легионеры в серебристо-белых комбинезонах и в круглых, «космических» шлемах с рожками. Чуть дальше, вплотную к ним, стояли бритые бизнесмены в демисезонных пальто и в шляпах, с папочками подмышками. За бизнесменами, рваным строем, важно прогуливались казаки в белых овчинных тулупах и в белых валенках, с бекешами на макушках. За казаками, сбившись в кучку, стояли скукоженные больные в полосатых больничных халатах и в шлепках на босу ногу. За больными шли вечно грязные, подвыпившие бомжи в самых разнообразных зимних пальто и в куртках. За бомжами располагались дюжие санитары в белых халатах и в белых крахмальных шапочках. Ну, а в самом конце колонны – в беспорядке стояли благочестивые сгорбленные старушки в белых платочках на головах, пару суровых монахов в черных вылинявших подрясниках, и даже один Владыка в блестящем шелковом саккосе с золотой панагиею на груди.

Облаченный в белый халат, сухой седовласый Профессор Андерсен не спеша подступил к Епископу и, сложив руки в лодочку для благословения, сгорбился в легком полупоклоне:

— Благословите, Владыко.

Сделав широкий круг правой рукой по воздуху, Епископ ткнул пучком пальцев прямо в ладонь Профессору:

— Благословляю.

И сразу же вслед за этим, в сопровождении, с одной стороны, Филиппа в серебристо-белесом комбинезоне капитана глобал-легионеров, а с другой стороны – Владыки, санитарка с папочкой у груди и чинный Профессор Андерсен двинулись вдоль собравшихся.

Пока они проходили мимо старух, монахов, семи санитаров в белом, улыбающихся бомжей, казаков, встретивших приближающихся начальников бодрыми криками: — «Любо!», «Любо!», — Профессор Андерсен лишь кивал да сдержанно улыбался.

Но вот, поравнявшись с глобал-легионерами, Профессор Андерсен внимательно посмотрел на Лизу и, обращаясь к Стриженной, сказал:

— А вот Лизу чипируем чуть попозже. По завершении операции.

— Есть, господин Профессор! — откозырнула Стриженная.

— Девочка, дедушка, гениально! — утвердившись в своем решении, улыбнулся Профессор Андерсен. – Пускай она здесь побудет. Она может нам здорово пригодиться.

Ночная Москва встретила «Ивеко» почти гробовым безлюдьем. От некогда сверкающих торговых центров остались лишь похожие на гигантских механических жуков ржавые полуразрушенные конструкции, кое-где уродливо прикрытые остатками стекла. Высотки жилых кварталов зияли пустыми глазницами окон. Лишь на первых этажах угадывалась жизнь: из решетчатых окон кое-где торчали трубы «буржуек», откуда вился сизый дымок. Он окутывал некогда горделивые, ныне же потемневшие от копоти и дождей, облезлые фасады домов, усиливая ощущение заброшенности и упадка. Подходы и подъезды к обжитой части многоэтажек были перегорожены надолбами и импровизированными баррикадами из металлолома, добытого, скорее всего, при разграблении тех же торговых центров. Баррикады несли на себе следы жестоких боев, и каждая на свой лад предупреждала потенциального агрессора о готовности дать скорый и решительный отпор. И только во множестве, тут и там развешанные плакаты с флюоресцирующими надписями: «Мировой терроризм без чипа непобедим!», «Порядок и безопасность без чипа недостижимы!», — говорили о том, что, вопреки всеобщему хаосу, что-то всё-таки развивается.

— Ну, что, в больницу? – с трудом выруливая среди брошенных у обочин автомобилей, спросил Сенька у Санина.

— Для начала – в Данилов, — ответил тот. – Продукты разгрузим, письма. С Владыкою пообщаемся. А там уже и к Людмиле. Возможно, её увезти придется. Не таскать же больную по всей по Москве?

Сенька кивнул: согласен, мол, — и выехал на широкую, освещенную светом фар дорогу.

Пока за окнами, посреди монастырского двора, молодые трудники в рабочих халатах и Сенька с Крисом разгружали освещенный фонарем автобус, крепкий могучий чернобородый Владыка Феогност, потчуя чаем Санина, поинтересовался:

— И как же вы там справляетесь? С таким-то притоком беженцев?

— Ну, для начала расселяем людей в землянки, — прихлебывая из чашки, спокойно ответил Санин. – А там – помогаем строиться. Школу открыли, вот, столярные мастерские. Церковь отремонтировали. Справляемся, с Божьей помощью.

— Во, во! Именно так и надо! – поднял вверх указательный палец Владыка Феогност и, встав из-за стола, принялся расхаживать по коврам огромного белокаменного кабинета, уставленного старинными резными шкафами с духовной литературой: — без крыши над головой – нельзя.… Да только духовность – главное! Не будет духовной крепости, и все наши стройки века – разрухою обернутся. Вон, при Советской власти, до Луны, кажись, долетели. А в результате….?! Так что, крепитесь там. И помните, что без Бога – ничего путного мы сотворить не можем.

Со второго этажа белокаменной средневековой башни, на монастырский двор, вела узкая деревянная зигзагообразная лестница. Не торопливо спускаясь по ней, Владыка Феогност тихо заметил Санину:

— А с вашего полигонамы скоро плутоний вывезем. Здесь, под Подольском, новый спецхран достраивают. Вы уж там потерпите. Месяца через два освободим вас от непосильной ноши.

— Наконец-то, — сухо ответил Санин. – А то чушь какая-то получается: ядерный зонтик для всей России, а охраняют – «ряженые».

— А Крис, что, не помогает? — неторопливо спускаясь вниз, взглянул на него Владыка. – Мы ж его специально в Подсолнухи к Вам направили казачков твоих подтянуть?!

— Иностранцев у нас не любят, — откровенно ответил Санин. – Да и казачки-то мои в основном охранники. Сколько их не подтягивай….

— Понимаю, — похлопал его по руке Владыка. – Ну, уж как-нибудь дотерпите. Правсовет на тебя рассчитывает.

Внизу, посреди двора, куда неспешно спускались Санин и Владыка Феогност, возле пустого уже автобуса стояли лишь Крис да Сенька. Рядом сновали монахи с ящиками, толстые тетки в сереньких спец.халатах с ковриками подмышками, рабочие в спецодежде с досками под руками. Здесь же, сиротливо оглядываясь по сторонам, стояла и группа паломников: несколько мужичков в болоньевых ветхих курточках с рюкзачками да с туристическими ковриками за плечами, да троица разнокалиберных благочестивых матушек в демисезонных пальто, в сапожках и в характерных платочках на головах.

Завидев спускающихся во двор Санина и Владыку, один из паломников встрепенулся и поспешил через площадь, к лестнице. Увидев его маневр, вся ватага мужчин и женщин ринулась за ним следом. Бойко расталкивая мужчин, первой к лестнице подоспела сухонькая старушка в длиннополом суконном пальто и в ботиках, в мохеровой шапке на голове. Выставляя перед собой сложенные в лодочку руки под благословение, она умилительным голоском ласково обратилась к Владыке Феогносту:

— Владыко, благословите!

Владыка рассеянно размахнулся, однако благословлять не стал.

— Да ты, мать, никак чипированная!? – пригляделся он к узким слезливым глазкам замершей перед ним паломницы. И действительно, это было одна из тех самых чипированных старушек, которые присутствовали в больнице, во время обхода профессора Андерсена. Теперь она, столь внезапно разоблаченная Епископом Феогностом, тотчас же стушевалась и, опуская глазки, попыталась юркнуть в толпу мужчин, напиравших на неё сзади.

Рябой узколицый парень попробовал было придержать беглянку. Да только старушка вильнула в сторону и, вырываясь из рук у парня, зло прошипела ему в глаза:

— Отцепись, недоумок! Чего пристал?!

— Пропусти её, — приказал Владыка, и как только Рябой отпустил беглянку, пока та с трудом протискивалась сквозь толчею паломников, сгрудившихся возле лестницы, задумчиво заключил:

— Чего-то она тут рыщет?

И, оглядевшись по сторонам, начиная благословлять приближающихся к нему паломников, тихо спросил у Санина:

– А у вас там чипилов много?

— Нет. Пока не встречал, — сухо ответил Санин.

— Ничего, появятся, — устало сказал Владыка и перевел разговор на другую тему: – Ну, а к старцу Досифею давно заглядывал? Как он там поживает?

— Так он же в Оптиной, — напомнил Санин. – И электроники не приемлет. А съездить как-то оказии не представилось.

— Значит, ещё не знаешь, — задумался на секунду Владыка Феогност и после короткого размышления уверенно произнес: – Плохо разведка твоя работает. И впрямь иностранцев у вас не любят. А, между тем, прозорливый старец к тебе, на Псковщину перебрался. Где-то там, под Щеглово, келейку себе надыбал, и молится за весь мир. Надеюсь, ты понимаешь, что такие люди, как отец Досифей, просто так по России не разгуливают.Так что ты уж найди его. Благословись у старца.

При подъезде к Четвертой градской рекламных щитов с флюоресцирующими надписями: «Чип – это путь в свободу!», «Счастье – это когда тебя изнутри в трудный момент поддержат!» — стало намного больше, чем где бы то ни было по Москве. Здесь же начали появляться и первые фонари.

Сама же больница, располагавшаяся за высоким железно-кирпичным забором, сияла множеством фонарей и ярких рекламных баннеров с фотографиями счастливых улыбающихся актеров, на множестве языков и на все лады восхваляющих чудо-чипы. Сразу за фонарями с висящими между ними баннерами, ярко светились окна пятиэтажного снежно-белого корпуса поликлиники. После пустой и холодной Москвы с её темными безлюдными улицами сюда поневоле хотелось зайти и провести хоть часок в уюте, среди хорошо мягко снующих по коридорам улыбающихся врачей и чинных посетителей.

За широко распахнутыми воротами, перед входом в приемное отделение поликлиники, освещенные шаровидными фонарями, стояли несколько иномарок, пара военных автомобилей и двухэтажный бронированный автобус с тонированными стеклами. Пока Сенька тщательно припарковывался между этим автобусом и новеньким черным «Джипом», Крис обратил внимание Санина на множество кинокамер, развешанных на столбах:

— Голливуд.

— Возьми с собой навигатор, — выходя уже из автобуса, тихо заметил Санин.

— Я и робика прихватил, — поправляя полу камуфляжной курточки, тихо отметил Крис.

В хорошо освещенном холле, у проходной в больницу, один из трех санитаров в белом с приветливою улыбкой обратился к Крису и к Санину:

— Простите, господа. Но к нам, в больницу, с оружием не положено.

— В смысле? – притворно не понял Санин.

На что Санитар, указав на экран рентгена, приветливо объяснил:

— Робинсон и АК-9 придется сдать.

Крис и Санин переглянулись и всё же повиновались: откинули полы курточек и сдали по автомату: Крис – свой, американский Робинсон, Антон Павлович – наш АК-9.

Обменявшись с Саниным крепким рукопожатием, знакомый уже нам профессор Андерсен уселся спиной к окну и, указав генералу на кожаный стул — напротив, с другой стороны огромного пластикового стола, с любезной улыбкой предложил:

— Присаживайтесь, пожалуйста. Очень приятно встретиться. Наслышан о ваших подвигах в Псково-Великолукском укрепрайоне. Даже как-то не очень верится, чтобы один человек без всяких психотропных технологий смог навести порядок практически над территорией современной Франции. Вы, что, экстрасенс, колдун или вновь испеченный Сталин?

— Чтобы выжить, понадобился порядок, — сухо ответил Санин. — Вот люди и самоорганизовались.

— Ну, а в других местах: что, трудностей не хватает? – недоверчиво сузил глаза Профессор. – Почему-то везде хаос, и только у Вас, на Псковщине…. Может, климат какой особый?..

— Может и климат, — спокойно ответил Санин и перевел разговор на другую тему: — Как там моя супруга? Что с ней?!

— Буду с Вами предельно откровенен, — сняв очки, протер их Профессор Андерсен: — Ваша супруга, Людмила Ивановна, — умирает. Операция, которую с нею проделали, так называемые, «независимые айтишники», смертоубийственна. По-хорошему всех этих «спасителей человечества» судить бы надо.

— А что там за операция? – спросил Санин.

— Видите ли, — одел очки Профессор Андерсен, – чипирование, как и всё в науке, имеет свою теневую сторону. Чип, действительно, улучшает работу всех органов человека, значительно удлиняет жизнь, дает возможность мгновенного контакта практически с любым абонентом «экосистемы». Но его удалять нельзя. Такова уж природа чипа. А Вашей жене его удалили. От этого все тело Людмилы Ивановны мгновенно пришло в негодность. На клеточном уровне его как бы внутренне взорвало. Внешне это выразилось в том, что в течение двух-трех минут Людмилу Ивановну поразил рак. Причем, в самой последней степени. После такой «операции» медицина, увы, бессильна.

— А если снова вживить чип? – поинтересовался Санин.

Профессор Андерсен развел руками:

— Чип может поддерживать здоровье здоровых органов человека, но он не способен их восстанавливать. Мы ведь ученые, а не чудотворцы.

— Ясно, — вздохнул Санин. — Я могу видеть Людмилу Ивановну?

— Конечно, — улыбнулся Профессор Андерсен и надавил на кнопку, вмонтированную в столешницу.

Из-за стеклянной двери, располагавшейся за спиной у Санина, в кабинет вошла высокая стройная санитарка в ослепительно-белом крахмальном халате и в белой крахмальной шапочке.

Обращаясь к ней, Профессор Андерсен попросил:

— Анна Андреевна, проведите, пожалуйста, генерала Санина в сто четвертую, к его супруге.

А как только Санин привстал со стула, вновь протягивая к нему свою крепенькую сухую руку, Профессор Андерсен улыбнулся:

— Приятно было познакомиться, генерал. Надеюсь, в более удобное время Вы мне ещё уделите минутку времени и порасскажите о своих методах воздействия на людей? Мне это всё любопытно. Ведь мы с Вами где-то из одной когорты. Каждый на свой манер пытаемся привести мир к устойчивой и счастливой жизни.

(продолжение следует)