Любек, Шверин… далее везде. Среда, 22 декабря.
Что-то такое говорила Ольга про «Красный крест». Вроде как по средам там выдают переселенцам и беженцам материальные пособия в виде одежды, обуви, игрушек и прочих, ненужных немцам, предметов. Причём, очень даже неплохого качества. Это Ольга так говорила… Нужно только успеть к «шапочному разбору». А то будет, как у Зощенко: «Братишечка, а вдруг, да дрянь останется…» Стоит, дескать, там только показать паспорт гражданина СССР, а наши загранпаспорта так до сих пор и называются, несмотря на то, что такой страны уже не существует, как сразу же допустят к «халявной кормушке». Что здесь многие приезжие из бывшего СССР так и делают… И что этот самый «Красный крест» открывается в восемь утра. Так что, если постараться подъехать к открытию, можно и успеть… Не знаю, зачем мне это было нужно, но, встав утром по будильнику, наспех перекусив и прихватив с собою бутерброды с термосом горячего кофе, в семь утра мы выехали с Эдиком из дому. Пункт «Красного креста» в одном из окраинных районов Гамбурга в эту предрождественскую пору оказался неработающим. Об этом прискорбном факте небольшой очереди жаждущих «бесплатного сыра», сообщила вышедшая из дверей офиса, седовласая фрау. Очередь повздыхала и разошлась. «Халява» не состоялась.
Планом наступившего дня было посещение городов, относительно близко лежащих к Гамбургу. Первым из них должен был стать Любек. До Любека километров пятьдесят. Деревья за ночь приоделись в иней. Шины «Ниссана», мягко шурша по схваченному морозцем асфальту, несли нас по пустынной трассе в северо-восточном направлении. Город в устье реки Траве, близ её впадения в Любекскую бухту Балтийского моря. Останавливаемся в восточной части Старого города, паркуем машину и дальше отправляемся пешком. Температура воздуха – минусовая. И если бы не фляжка, наполненная коньяком, к которой я нет да нет прикладываюсь, можно было бы примёрзнуть к видеокамере, которой я пытаюсь снять достопримечательности этого города. Эдик за рулём, ему прикладываться нельзя. Он стойко переносит временные трудности, связанные с непогодой и пронизывающим ветром… Любек относится к земле Шлезвиг-Гольштейн. Кто помнит русскую историю, знает, откуда отправляли невесту юному Петру. Паромом Любек связан со шведским городом Треллеборг, что играет важную роль в торговле со скандинавскими странами. Кроме того, если покопаться в памяти, Любек считается родиной известных немецких романистов Томаса и Генриха Маннов. Город ещё не успел проснуться, лишь начинает потягиваться после ночной дрёмы. Заглядываю в свои записи, предусмотрительно заготовленные ещё в Москве, и зачитываю в микрофон видеокамеры: «Любек основан в 1143 году, на четыре года раньше официального рождения Москвы. До этого здесь находилось славянское поселение Любеч. В 1163 году получил право города, а с 1226 года – вольный имперский город».
Вообще, если отвлечься от цифр, история может много чего рассказать об этом удивительном городе. Например, о том, что ещё в те далёкие времена Любек стал исходным пунктом колонизации Балтийского побережья, в городах которого было введено так называемое Любекское городское право, создающее для немецких купцов и ремесленников привилегированное положение. Со временем Любек занял ведущее положение в североевропейской торговле и возглавил Ганзейский союз. С упадком Ганзы, началось и влияние Любека на заморскую торговлю.
Утро в Любеке перед Рождеством…
Тем временем мы с Эдиком проходим по мощёным улочкам Старого города и оказываемся у центральной площади рядом с городской ратушей. Рождественский базар только начинает разворачивать свою деятельность. Открываются павильончики, перед магазином пылесосом убирают мостовую. Чуть в стороне роль пылесоса уже выполняют рабочие со щётками. Такая картина привычнее для моих глаз. Снимаю на камеру и прячу ей под пуховик. Если камера замёрзнет, Любек снять не удастся. Стены одного из ближайших к рынку домов расписаны яркими надписями и картинками. Искусство «графити» распространилось по всему миру. Подобные картины можно увидеть во многих городах Европы. Да и Россия здесь не исключение. Тоже в ногу с Европой…
Как архитектора меня интересует архитектура города. Эдик, вроде как тоже имеет к архитектуре отношение. Поэтому мы и блуждаем меж закрытых пока кирх и соборов, наблюдая лишь их внешний вид. К десяти утра откроются магазины, церкви, бары… Уже выносятся на улицу лотки. Якоб-кирхе пока закрыта, но после десяти мы надеемся туда попасть. А пока выбираемся на Бургштрассе, улицу, ведущую к Северным воротам города. Бьют часы курантов соборов. Это означает, что наступило десять утра. Возвращаемся к церкви святого Якоба – покровителя моряков. В церкви пусто. Кроме нас с Эдиком посетителей нет. Кроме нас здесь только старушка с веником. Видимо, она здесь и живёт.
Заходим в Кафедральный собор, самый древний из сохранившихся любекских сооружений. Бронзовая плита у портала собора сообщает, что строительство его начато ещё в 1173 году. Богатое внутреннее убранство, в том числе напрестольный крест работы Нотке, конца XV века – всё это впечатляет. На какое-то время мы отогреваемся в его стенах. По старым мощёным улочкам, восстановленных после английских бомбардировок, выходим к набережной Траве, где стоят на приколе парусники и старые баркасы, оборудованные под ночные бары и рестораны. На противоположенном берегу Траве снимаю отель «Рэдиссон», уходящий колоннами в воду реки, ярмарочный комплекс и главные ворота южной части города. На бронзовой табличке цифры – «1472-1694». Надо понимать, время строительства… Эдик замёрз и сопровождает меня исключительно из чувства солидарности, думая, наверное, лишь о том, зачем ему всё это нужно. Мне немного неудобно перед ним, что сорвал его с тёплой постели, вынудил везти меня в холодный Любек. Пытаюсь его как-то успокоить, что скоро уеду, и он вернётся к привычному ритму жизни. Получается, впрочем, как-то неуклюже…
Любек. Старый город. Ратушная площадь…
Свернув от квартала ганзейских домов, сросшихся между собой, возвращаемся в Старый город, на его узкие улочки, ведущие к месту парковки «Ниссана». По пути снимаю театр кукол, расположенный в одном из старинных зданий и церковь святого Петра, где ежегодно проходят музыкальные фестивали органной и камерной музыки. Эдик становится всё более молчаливым. Наконец, мы возвращаемся к оставленному в одиночестве автомобилю. Выпив горячего кофе и перекусив бутербродами, Эдик слегка оживает, и мы едем дальше. Если сказать об Эдике, что он хороший парень, значит, ничего не сказать. Он просто создан для дружбы. Жертвовать собой и своим временем ради кого-то – это его кредо, его крест. Кажется, он не может отказать, если его о чём-то попросят, конечно, не стоит этим злоупотреблять. Я понимаю это, ненавязчиво интересуюсь, не стоит ли нам для полноты картины снять ещё и любекский порт. Эдик не возражает.
И вот мы уже едем в сторону Любек-Травенлюнден, пригорода и терминала, откуда обычно отправляются паромы в Скандинавию. Через сеточное ограждение я пытаюсь снять бухту, но чёткой картинки Любекского порта не получается. Тогда мы въезжаем непосредственно в Травенлюнден и паркуемся у высотной гостиницы на берегу Балтийского моря. Пляж, в это время безлюдный, оккупировали лишь чайки. Эдик робко высказывает предложение о том, что можно бы договориться с администрацией высотного отеля, забраться на его крышу и снять панораму бухты во всей красе. Но, похоже, сам не верит этой затее. К тому же время работает против нас, а в планы сегодняшнего дня входит ещё посещение Шверина.
До Шверина примерно столько же, сколько от Гамбурга до Любека. Шверин – это уже другая земля. Земля эта называется Мекленбург-Ворпоммерн. Сходу не скажешь – язык сломаешь. Но немцы привыкли и говорят, только от зубов отскакивает. Шверин раньше относился к ГДР, поэтому его новостройки из четырёх-пятиэтажных домов, мало чем отличаются от микрорайонов советских городов и не столь привлекательны. Зато, стоило нам только въехать в центральную часть города, как нашему взору открылся замок на острове живописного озера, ради которого, собственно, стоило ехать сто километров. Запорошенный снегом берег озера Шверинер-зее отражался в незамёрзшей водной глади, а стены замка словно парили над ним. Ничего не зная о Шверине, понимаю, что этот замок – изюминка города. Эдику тоже не доводилось бывать здесь раньше. Пока он решает вопрос с парковкой автомобиля, я направляюсь в сторону замка, чтобы снять его с разных ракурсов.
Замок, действительно, построен на острове и соединён с берегом одним мостом. Напротив замка – Оперный театр с огромным постером на фасаде о предстоящей премьере. Не дожидаясь Эдика, обхожу замок вокруг, снимая его с разных точек. Не могу устоять от искушения снять также противоположенный берег с крестьянскими строениями и деревьями, прихваченными изморозью инея. Несмотря на холод и ветер, удовольствие от зимнего пейзажа, антуража замка, перевесило все минусы морозного утра.
Шверин. Замок на Швеин-зее…
Запарковав машину где-то в переулке, Эдик вернулся к замку, и мы с группой туристов уже проходим вовнутрь. Внутри замка – Ланстаг – так называется центр земли с труднопроизносимым названием. Мекленбург-Ворпоммерн, где заседает парламент. В обычные дни здесь музей. Впрочем, говорят, музей работает и в те дни, когда заседает парламент. Замок настолько огромен, что пути депутатов Лансдага и туристов не пересекаются. Достаю видеокамеру и снимаю. Служитель музея предупреждает, что снимать здесь нельзя. Но разве можно упустить такой случай. Оторвавшись от группы, снимаю украдкой. Описывать интерьеры и содержимое замка нет смысла, да и желания. Это нужно видеть. А описание займёт слишком много места… Эдик говорит, что летом обязательно привезёт сюда семью. Я ему верю.
Если не считать, что Эдик потерял место парковки своего автомобиля, всё обошлось без приключений. Поплутав немного по старым улочкам Шверина, где обнаружили даже улицу Пушкина, наконец, нашли припаркованную машину, терпеливо поджидавшую нас у старенькой кирхи, которых здесь большое множество… Эдик, воодушевлённый интерьерами замка, загорелся желанием показать мне город Раценбург, в котором однажды побывал, и вот мы уже направляемся в его сторону – на запад. Это по пути к Гамбургу. Однако стрелка «нашего компаса» отчего-то сбилась и, сделав крюк вокруг Шверина, двинули на восток, спутав восходящую луну за заходящее солнце. Так иногда бывает, когда один долго сидит за рулём, а другой периодически прикладывается к фляжке с коньяком. Обнаружив через километров двадцать ошибку, повернули назад и уже в кромешной тьме выехали на нужную трассу.
Раценбург возник неожиданно. Улицы города почти безлюдны. Проезжаем по центру этого небольшого, уютного городка, делаем круг на центральной площади, украшенной большой елью с подсветкой цветными фонариками и, не останавливаясь, покидаем город. Основная часть города расположена на острове озера Раценбург-Зее, соединённом мостами с берегом. Впрочем, это мог быть и полуостров – в темноте не разобрать. Стена и башни Старого города, подсвеченные прожекторами, весьма красиво отражаются в озёрной глади. Но вся красота скоро оказывается позади, и мы уже движемся по дубовой аллее с видавшими виды толстыми стволами могучих деревьев. Эдик заметно устал, но я не могу сесть за руль – всё-таки фляжка почти пуста, а за рулём нужно иметь трезвую голову. Ещё один городок на нашем пути – Мёльн. Здесь мы делаем остановку у торжественно подсвеченного замка рядом с кирхой из такого же красного кирпича. Поднимаемся по высоким ступеням на холм, где обнаруживаем площадку. Отсюда открывается чудесный вид на городскую площадь, с установленной на ней ёлкой в гирляндах разноцветных фонариков. Мёльн также безлюден, как и Раценбург. Жители городков накануне Рождества предпочитают проводить время в кругу семьи.
В Гамбург возвращаемся без сил. Душ, ужин, тёплая постель и сладкий сон. Что может быть лучше для утомлённого путника…
Бременские музыканты. Четверг, 23 декабря.
В первоначальный план пребывания на немецкой земле я включал и посещение голландского Гронингена, старинного города, известного с XI века. Но после Любека и Шверина я понял, что в зимнее время, когда день предельно сжат, немыслимо объять необъятное. Да и Эдик дал понять, что одного Бремена будет, более чем достаточно. В семь утра прозвенел будильник. Наспех позавтракав, уложив бутерброды, термос с чаем и видеокамеру с фотоаппаратом в дорожную сумку, выехали в Бремен. Дорога в Бремен – почти прямая, в 120 километрах от Гамбурга. Скоростная трасса с заездом в супермаркет за продуктами, потому как в пятницу после обеда магазины в связи с Рождеством работать не будут, и к полудню мы уже в Бремене. Самое сложное здесь – найти место стоянки. Сделав пару кругов вокруг Старого города, мы, наконец, приткнулись на только что освобождённое местечко. Чтобы понять, что из себя представляет водитель, нужно посмотреть, как он паркуется. У Эдика, похоже, здесь ещё непаханное поле для роста мастерства. Запарковавшись, отобедали чаем с бутербродами и отправились покорять Бремен. Город, упоминавшийся в летописях ещё в конце VIII века, как Бременское архиепископство, был главным центром немецко-католической христианизации на севере Европы. А с XIII века – один из ведущих членов Ганзы. В разное время отходивший то к Швеции, то к Ганноверу, то к Франции, в 1815 году был объявлен вольным городом, а в 1871 году включён в Германскую империю.
Однако, главная достопримечательность города — герои известной сказки братьев Гримм — «Бременские музыканты». Это — символ города, его талисман. Историческое ядро сконцентрировано на небольшом пятачке в центре города, который можно обойти за пол часа. Выходим на главную площадь города с Ратхаузом и главным собором. Здесь, как в каждом немецком городе бурлит Рождественский базар. Запахи глювайна и сладостей приятно щекочут ноздри. Тут и там выступают музыканты, которым очень соответствует определение «бременские». Снимаю разношёрстный люд, зачитывая одновременно в микрофон камеры сведения о Бремене, почёрпнутые в географическом в словаре: «Бремен — крупный речной и морской порт на реке Везер в 120 километрах от впадения её в море. Административно вместе с городом Бремерхафен образует отдельную землю Бремен, так же как и Гамбург». Но что значат сухие энциклопедические сведения о городе, в котором живёт музыка. Узкие улочки старинных подворий, в глубине которых расположены многочисленные музеи гончарного, кузнецкого, художественного мастерства. Эти маленькие дворики, увитые лозами подсохшего плюща, эти дворы-колодцы с клочками неба над готическими шпилями кирх, просто умиляют. Этот небольшой фонтанчик в форме трубы, на которой расположились осёл, собака, кот и петух; эти открытки и постеры на витринах магазинчиков; этажерка из мягких игрушек, составленных одна на другую с теми же персонажами – всё здесь ассоциируется с «бременскими музыкантами» На узких, мощёных улочках, доступных только пешеходам, кажется, вот-вот появится рыцарь в средневековых доспехах или прошествуют трубадуры из сказок братьев Гримм. От этих улочек, ставших музеем под открытым небом, веет средневековьем и настраивает на романтический лад.
Людно и празднично на площади. В канун Рождества цены здесь достигают пика, и о каких-то предрождественских скидках говорить не приходится. Зимняя распродажа со скидками начнётся здесь лишь месяц спустя, в конце января. Проходим небольшой пятачок исторического ядра города и выходим на набережную реки Везер с характерной застройкой на левом берегу. Здесь жилые дома в форме крепостной стены из красного кирпича, словно бастион неприступности, возвышающие над Везером. Это — жилые дома. Причём, очень престижные и далеко не дешёвые. Прогулявшись вдоль набережной, закованной в камень, возвращаемся в Старый город. Ярко разукрашенные трамваи развозят публику по отдалённым кварталам города. На ярмарочной площади, наконец, обнаруживаем, что называется, изюминку города – бронзовую композицию «Бременских музыкантов». Здесь всегда многолюдно. Каждый из гостей города считает для себя своим долгом сфотографироваться у изваяния. Передние ноги осла затёрты руками до блеска. Считается доброй приметой подержаться руками за ноги осла. Эдик подсказывает, что браться следует сразу за обе ноги, иначе, когда касаешься рукой лишь одной ноги, жильцы города говорят – «осёл здоровается с ослом».
Побродив ещё немного, возвращаемся к машине, доедаем оставшиеся бутерброды, греемся горячим чаем из термоса. Затем совершаем автомобильную экскурсию вокруг Старого города. Снимаю по ходу движения – старинную мельницу, торговые ряды маркетов, Хауфбанхоф – центральный железнодорожный вокзал, где мне пришлось ждать гамбургский поезд несколько дней тому назад. В четвёртом часу начинает смеркаться, и мы покидаем Бремен. Через полтора часа мы уже в Гамбурге. По дороге читаю Эдику главы своего нового романа «Начало», напоминающем о нашей молодости, что останется с нами навсегда, куда бы не разбросала всех судьба. Вечером просмотрели отснятый материал. Воспоминания и разговоры о будущем затянулись за полночь. Мир, спокойствие и безмятежность поселились в моём сердце в последнее время. Оторвавшись от действительности, забываешь на время, что на юге моей страны идёт война, гибнут мальчики и многим, очень многим, живётся не так сытно, как хотелось бы. Об этом не хочется думать, но подобные мысли сами лезут в голову. « Всё будет хорошо», — думаю я, засыпая.
День перед Рождеством. Пятница, 24 декабря.
Стало правилом, после принятия душа и завтрака, сесть за стол и сделать пометки о прошедшем дне, пока ещё свежи воспоминания. «Ни дня без строчки», — хороший девиз для литератора. Эдик собрался в маркет. Я составил ему компанию – всё-таки два дня магазины не будут работать. Запарковались с трудом, вклинившись кое-как между машин. Эдик набирал продукты по списку, написанному женой. Я возил за ним тележку, сличая московские цены с местными, в уме калькулирую курс валют. Цены здесь на порядок выше, но и зарплата у нас не такая, как в Германии.
Заскочив домой, перекусили, подбросили на работу Ольгу и поехали кружить по городу. С автомобиля всё воспринимается иначе. Будто погружаешься в другой слой пирога. Однако, гуляя пешком, увидишь гораздо больше. Поэтому, запарковавшись, решили пройтись по тем местам, где не проедешь на машине… По Гамбургу можно бродить бесконечно долго, открывая для себя всё новые и новые стороны. Чем-то Гамбург схож с Питером. Одни каналы чего стоят. Шлюзы поднимают и опускают уровень воды от судоходных глубин до илистого дна. Полицейские катера и небольшие буксиры бороздят разбросанную по городу паутину искусственных русел с перекинутыми через них мостами. Здесь можно наблюдать картинки, подобные венецианским, где дома соприкасаются с водой вплотную, не оставляя места тротуарам. Только всё здесь как-то по северному скупо и мрачно. Свинцовая вода каналов, серые стены домов. Над одним из каналов возвышается остов разрушенной бомбардировками кирхи, как напоминание о недалёком прошлом.
Под некоторыми мостами нашли себе прибежище бездомные бродяги, которых у нас в России-матушке называют «бомжами», во Франции – «клошарами», а здесь – «пинарами». Мне хочется запечатлеть этот «оскал буржуазного общества» и мы спускаемся под мост, где из ящиков и коробок сложено подобие жилья. Включаю камеру. В это время за перегородкой из листов фанеры и грязной занавески слышатся вздохи, возня, громкие ругательства. Выходит, мы вторглись в частную территорию, нарушили чей-то быт. Убираю камеру. За занавеской, керосиновой лампы сидит оборванец. Перед ним бутылка вина. Он что-то бормочет, прикладывается к бутылке и машет на нас рукой, дескать, ступайте отсюда подальше». Ну, а кому понравится, когда взламываются в твой дом без приглашения? Перегородки из ящиков и листов жести отделяют 2комнаты» одна от другой. Похоже, здесь живут несколько семей «пинаров». Эдик тянет меня за рукав, мы покидаем «приватную зону». Пересекаем очередной мост со шлюзом, регулирующим уровень воды с бурно падающим водным потоком. И направляемся к кирхе святого Михеля. По пути снимаю сооружения в стиле хай-тек из металла и пластика с круглыми окнами, напоминающими иллюминаторы кораблей. Здесь расположены многочисленные офисы Гамбургского пароходства. Наполовину разрушенный бомбардировками прошедшей Второй мировой войны, Гамбург после значительно изменился. Значительно изменил свой облик. Благодаря пробивке новых магистралей, строительству высотных зданий и ряда жилых комплексов, город разросся. Среди сохранившихся старинных архитектурных памятников, и Михалиескирхе, построенный в середине XVIII века, с возвышающейся над городом башней «Большой Михелс». Заходим вовнутрь кирхи, высота которой составляет 132 метра. Это, скорее, не церковь, а величественный собор. Скромное убранство католических соборов, в отличие от православных храмов, как бы подчёркивает аскетизм северных германских народов. У паперти сидит привычный глазу нищий. В день перед Рождеством у него должен быть неплохой «улов». Бросаю ему монетку. Затем идём к Катариненкирхе. Интерьер церквей мало чем отличается друг от друга, даже, несмотря на то, что Катариненкирхе старше собора Михалиескирхе на четыре века. В соборе идёт служба. Во время службы туда входить не рекомендуется, дабы не нарушать процесса обряда. Ждать начала следующей службы не возникает желания. Ограничиваемся осмотром наружного вида. На фоне старых церквей своеобразно выглядят модерновые дома «Чиллехауз» и «Шпринкенхоф», выстроенные в двадцатых годах двадцатого столетия. На уровне третьих этажей припортовой части города проходит эстакада открытого метро. Здесь, вперемежку со старыми зданиями, можно видеть и современные – из стекла, пластика и бетона. В книжном магазине Эдик покупает дочери Инне книжку про Тома Сойера на немецком языке. К слову сказать, полиграфическая продукция Гамбурга стоит на очень высоком уровне. Размеры газетно-издательского дела здесь самые высокие в Германии.
У пеших прогулок есть один недостаток – быстро устают ноги. А при лишнем весе особенно. Пока Эдик решает свои дела в «Кодаке», присаживаюсь на каменный столбик у входа, ищу интересные кадры своему фильму. Бытовые сценки всегда вносят в общую картину оживление. Пытаюсь в толпе прохожих отыскать миловидную женскую мордашку. Но почему-то среди немок их совсем немного. Стройные фигурки, красивые ножки, но с лицом – незадача. Может, всех красивых женщин Германии сожгли на кострах во времена охоты на ведьм? Откуда тогда берутся такие красавицы, как Клаудиа Шифер?
Наконец, замечаю красивую женщину, ловлю её на видоискатель и начинаю снимать. Она стоит метрах в семи от меня и, похоже, кого-то ждёт. В это время к ней подходит молодой парень и говорит ей по-русски: «Ну всё, пойдём. У нас совсем нет времени». Вот так. Увидел одну красивую, да и та оказалась русской. Всё-таки, красивее русских женщин нет на свете. Хотя, некрасивых вообще не бывает. Бывает мало водки…
Возвращаемся домой. На вечер мы приглашены к отцу Эдика с которым живут две его сестры — тётки Эдика. Рождество принято встречать в семейном кругу, обмениваться подарками, говорить друг другу приятные слова. Прихватив с собой подарки и дочерей Шелленбергов, садимся в машину и едем в гости. Накоротке познакомившись с Генрихом Абрамовичем и его сёстрами, забираем его с собой и едем в ближайшую церковь на рождественскую службу. Эдик предусмотрительно высадил дочерей у церкви ещё на пути к дому отца, чтобы те заняли очередь. Вход в церковь ограничен по мере заполнения народом мест. Каждая служба длится около часа.
Нам удаётся попасть в первый заход. У входа дети раздают маленькие колокольчики и тексты с песнопениями. Нам с Эдиком удаётся сесть на откидные сиденья в проходе. Генрих Абрамович с Марианной и Инной устраиваются у алтаря. По проходу к алтарю идёт священник – розовощёкий, гладковыбритый толстячок, которому на вид не больше сорока лет. За ним следует хор мальчиков и девочек со свечками в руках. Они рассаживаются кружком, и священник начинает службу. Мне впервые приходится быть на католической службе. Пытаюсь что-то снять на камеру, хотя не уверен, что это можно здесь делать. Потом вместе со всеми бренчу в колокольчик, когда им и бренчат остальные, и даже делаю попытку петь, заглядывая в листочек с текстом. Наверное, этот ритуал должен быть необходимым, чтобы получше прочувствовать католическое Рождество. В процессе службы вспоминаю, что в моих жилах течёт и немецкая кровь. Воспоминания, как бы единят меня с общей массой, на время давая ощутить себя человеком одной с ними верой. Но я – православный, крещён в православной церкви, хотя вера моя в Бога имеет весьма смутные очертания…
В доме Шелленбергов старших я чувствую себя вполне уютно. Генрих Абрамович и его сёстры Галина и Ирина встретили меня достаточно любезно. Квартиру они получили сравнительно недавно, и им доставляло истинное удовольствие показывать мне своё жилище. Вся мебель, как рассказали они, досталась им от прежнего хозяина, который спросил их – нужна она им или нет. Иначе бы выбросил на помойку. Мебель оказалась очень добротной, и было совсем непонятно, зачем её нужно было выбрасывать. Но у немцев свои причуды… Ирина Абрамовна добавила, что так хорошо они ещё не жили – пенсия у всех одинакова и в сумме на троих составляла четыре с половиной тысячи марок. На троих очень даже неплохо…
Старушки накрыли стол на славу. Салаты, балык, грибочки, рыба, запечённая в тесте – составили холодную закуску. Эдик выставил на стол коньяк 2Бишкек», который я привёз ему в подарок. Подъехали старший брат Эдика – Володя с женой Наташей и сыном Артуром. Володя дополнил общий натюрморт бутылкой водки и парой бутылок красного вина. Когда всё семейство Шелленбергов расселось за столом, тост и поздравление с наступающим Рождеством произнёс старший из семейства – Генрих Абрамович. Не было за столом лишь Ольги: она должна подойти сюда сразу, как только освободится от работы, а также – дочери Володи с Наташей, которая в это время находилась далеко от дома – на учёбе в Америке. Правда, Ольга скоро подошла, с Америкой было посложнее. На горячее старушки подали индейку, запечённую в тесте с рисом, картофельное пюре, капусту и маринованные огурчики. На десерт – четыре торта, один другого краше, яблоки, фрукты и сладости. В общем, всё, что могли себе позволить скромные немецкие пенсионеры. Затем по программе вечера начался обмен подарками. Когда каждый получил своё, старушки вдруг спохватились, что подарка нет только у меня. Пошептавшись, они ушли в другую комнату и вернулись с книгой Шишкова «Угрюм-река». Поблагодарив их, я высказал сожаление, что у меня нет подарка для них. Я просто не знал об их существовании. На что те дружно ответили, что лучшим подарком для них с тал я сам, приведший весточку с родных мест. Старикам всегда сложнее срываться с насиженных мест, в отличие от молодых. И, несмотря на то, что устроились все они здесь, в конце концов, неплохо, было заметно, как скучают они по Киргизии, по тем, кого там оставили, по молодости, что прошла где-то там и … уже никогда не вернётся. Сами собой пошли разговоры о стране, в которой жили все вместе, которая развалилась, рассыпалась, как карточный домик. Страны, которой не стало… Я терпеливо выслушивал вопросы, отвечал о положении в России, о политике, экономике, с надеждой и верой, что всё у нас ещё наладится, кризис пройдёт, и заживём мы не хуже других.
— А кто? по вашему мнению? сменит Ельцина? – поинтересовался Генрих Абрамович. – Есть ли в России другой лидер?
— Думаю, будет Путин, — ответил я, возвращаясь к своим мыслям, посетившим меня в ночной поездке автобусом по пути в Германию. – Такого рейтинга, как у Путина, не было даже во времена популярности у Примакова — ни у кого. Среди всех известных политиков он всё увереннее набирает очки. Путин, скорее всего, Путин… Потом было ещё много вопросов: о Чечне и чеченской компании, о том, что отделиться Чечне не дадут, чтобы не создавать прецедента; о том, каким мне видится будущее России, её путь в наступающем тысячелетии; куда ведёт этот путь Путь в… Путь in… Путин… Разъехались по домам уже за полночь.
Рождество ХристоВО! Суббота, 25 декабря.
На вечер Ольга с Эдиком пригласили гостей. Просто хотелось вместе посидеть, отметить Рождество Христово, пообщаться. Ольга сказала, что будут Вильма с дочкой Моникой. Для меня это ровным счётом ничего не говорило. Однако Эдику почему-то это не пришлось по душе. Он взглянул на Ольгу многозначительным взглядом и с надеждой в голосе спросил:
— А без Моники никак нельзя?
— Ну, куда же она её денет? – Ольга казалась невозмутимой. – Обычный ребёнок…
— Что за Моника такая? – заинтересовался я.
— Да это не ребёнок, это ураган… цунами. После неё в доме никогда ничего не найдёшь. Во всяком случае, советую тебе, обратился ко мне Эдик, — спрятать свои вещи куда-нибудь подальше. Фотоаппарат и видеокамеру лучше вообще держать в шкафу под ключом. Хотя, она и туда сможет добраться.
— Эдик, ты преувеличиваешь, — улыбнулась Ольга.
Уточнив, что придут ещё Карл с Таней и детьми, а также Лена, вращающаяся в кругах художников и представителей местной богемы, имеющая там покровителей, а также, возможно Лоренцы, соседи по подъезду, если успеют вернуться из загородной поездки. Покончив с перечислением приглашённых, а заодно с завтраком, решили прокатиться по Гамбургу на машине, отснять неохваченные места, завершая, тем самым, круг моих приключений по Германии. Прощальный, почётный круг.
Марианна подарила отцу аудиокассету с Юрием Шевчуком. Музыка питерского рокера сопровождала нас весь путь по улицам города. По лобовому стеклу моросил мелкий дождик, «дворники» уныло смахивали слезинки небесной влаги, сквозь обрывки туч тщетно пыталось пробиться лучики солнца. Изменчивая погода напоминала о близости моря. Дождик то накрапывал слегка, то переставал. Декабрьское утро напоминало питерскую осень и песня Шевчука «Последняя осень» как нельзя лучше соответствовала ситуации.
Я рядом с Эдиком на пассажирском сидении. Ольга сидит сзади и, подобно штурману, указывает мужу, куда и как нам лучше ехать. Эдик, вроде как прислушивается, но делает всё по-своему. «Выслушай женщину – и сделай наоборот». Проезжаем район престижных особняков, неподалёку от внутреннего озера Альстер. Останавливаемся на мосту Кеннеди, разделяющим большую часть акватории от меньшей и спускаемся к смотровой площадке. Пронизывающий ветер задувает микрофон камеры, проникает под пуховик, хлещет по щекам резкими порывами. Из салона автомобиля снимать гораздо комфортнее. Эдик уточняет, что мост назван в честь бывшего президента Америки, о чём я догадываюсь и сам, за большие заслуги перед Германией. Я не уточняю, за какие именно заслуги. Полагаюсь на Эдика, на его веру в то, что без Кеннеди Гамбург бы никак не смог развиваться в нужном направлении.
Затем останавливаемся у исламского центра с голубой мечетью из изразцов и высокой башней минарета. Фиксирую на камеру этот, неведомо как попавший на север Германии, кусочек знойного Востока. Отмечаю про себя, что всем религиям и конфессиям в Гамбурге находится место. Нас обгоняет малолитражка «Smart», чем-то похожая на польский «Малёк», или наш «Запорожец» первого выпуска, называемый в народе — «Горбатый» или любовно — «Кузя». Двухместный автомобильчик с приличным дизайном. Уже не впервые обращаю на него внимание.
— Интересно, сколько он стоит? – думаю я вслух.
— Это довольно дорогая игрушка, — отвечает Эдик моим мыслям. — Стоит около двадцати тысяч марок. И не каждому по карману. Разработчиком её и производителем является небезызвестный «Мерседес». Если хочешь, можем подъехать к выставке-продаже этих карликов?
Почему бы и нет… Останавливаемся у здания кубической формы из металла и затемнённого стекла. На витринах, лестницах и даже на крыше – модели этих миниатюрных моделей самых различных цветов и оттенков. На тёмном стекле фасада серебром отсвечивает логотип автомобиля – «Smart» Прохожу вдоль стенда с автомобилями, трогаю руками, заглядываю вовнутрь, будто у меня в кармане лежит двадцать тысяч марок, и я собираюсь приобрести эту «малышку». Здесь же стоит рекламный образец – всмятку раздавленный после лобового столкновения передок машины с покорёженным двигателем, а салон не тронут даже трещинками, что должно служить гарантией безопасности этой «крошки». Эдик сильно сомневается, что для моей комплекции подойдёт эта игрушка. Но я ведь не собираюсь её пока покупать. Хотя бы по той причине, что все магазины в этот рождественский день закрыты.
Ольга обращает внимание на роспись торца здания рядом с салоном «Smart». На глухой стене суперграфикой расписан фрагмент классического фронтона, с уходящим в перспективу фасадом. Странное ощущение – торца, как бы, не видишь. Видишь фасад с колоннами, уходящими вдаль. С утра вроде ничего не пили… Покружив ещё немного по улицам Старого города, берём направление в сторону дома Шелленбергов. Снова проезжаем торгово-офисную часть «Норд-сити» с современной архитектурой, мимо фасадов зеркальных банков и деловых центров. Снова моросит дождь. Уже завтра мне предстоит покинуть Гамбург, Германию, гостеприимных хозяев. Затем домой – в Москву. Ловлю себя на мысли, что уже соскучился по родному городу, по жене, детям. Знаю, что не всё хорошо на родине, но её ведь, как мать, не выбирают. Я бы, наверное, не смог уехать из России навсегда. Я бы издох от тоски по русским берёзам, по тихим речным заводям, по запаху сена и парного молока в деревне, по близким, родным, друзьям… Как бы замечательно здесь не было – это не моё. Я не смогу здесь остаться. В унисон моим мыслям звучит с аудиокассеты хриплый голос Шевчука:«Еду я на родину… Пусть кричат — уродина. А она мне нравится — спящая красавица!».
Хмурое небо. Тёмная даль. «Дворники» смахивают слезинки дождя с лобового стекла. Подъезжаем к дому. Вечером пришли гости. Карл с Таней, Вильма с Моникой, Лена. Подъехали все сразу. Ольга уже накрывала на стол. Дети ушли в детскую. Меня представили гостям. И уже не впервые за последние две недели, пришлось отвечать на многочисленные вопросы о политическом и экономическом положении России, о войне в Чечне, о том «кто виноват» и «что делать»? Устав от разговоров, пошёл к детям. Они непосредственны и не задают серьёзных вопросов. Моника оказалась чудным ребёнком. Правда, с тёмным цветом кожи и шапкой чёрных, кудрявых волос на голове. Я уже знал историю Вильмы – матери Моники. Вильма была из эстонских немок, училась в Москве в университете «Дружбы народов», где познакомилась с парнем из Африки. К концу учёбы они поженились, у них родился мальчик Паскаль. Потом они уехали в Эстонию. После распада Советского Союза они перебрались в Германию, осели в Гамбурге. Здесь родилась Моника. Муж Вильмы сперва подрабатывал учителем и репетитором. Оказавшись безработным, стал наркоманом. Вильма долго терпела, но когда он почти всё вынес из дому, развелась с ним и стала воспитывать детей одна… Вот такая невесёлая история. А сколько таких историй за каждым из переселенцев?
Смотрю на Ольгу — жену Эдика, на Наташу — жену — Володи, на Таню — жену Карла. Мужья их немцы, сами они — русские. Если у Эдика с Володей или у того же Карла здесь живут родные и близкие, перебравшиеся сюда раньше или позже, то у их жён вся родня, все близкие, друзья и подруги остались там, в стране, которой не стало. У кого-то в Киргизии, у кого-то в Казахстане, Узбекистане, России, Прибалтике… Смотрю на них и замечаю, что глаза их чаще всего грустные и задумчивые. И чувство ностальгии для них не пустое. Хотя вслух об этом они предпочитают не говорить. Весной Ольга собирается лететь в Бишкек, проведать родителей, родных, знакомых. Она просит меня, чтобы я побольше поснимал на камеру её детей, её квартиру, чтобы потом переписать на отдельную кассету и показать своим. Снимаю Инночку, играющую незамысловатые мелодии на флейте, Марианну, исполняющую на электрооргане «полонез Огинского». Ольга тихонько пробралась в детскую, присела в углу и слушает. Ей можно гордиться дочерьми. Но вот только глаза её почему-то грустные, блестят навернувшимися глазами…
Мы уже сидим за столом с зажжёнными свечами, разглядываем альбомы с фотографиями, вспоминаем прошлое. У детей помладше стол накрыт в другой комнате. Марианна перебирает струны гитары и поёт. Её поддерживают остальные: «Ваше благородие, госпожа Разлука…», «Над землёй бушуют травы…», — песни почему-то невесёлые. И веет над столом холодной ностальгией… За полночь гости расходятся. Грустным, пожалуй, было это Рождество Христово. Хотя чистым, светлым, прозрачным. Расставаться всегда тяжело. Даст Бог, может ещё свидимс
Гамбургский счёт. Воскресенье,26 декабря.
Проснувшись, привёл свои записи в порядок. Путешествие по Германии подходило к логическому концу. Пора бы и подвести итоги, своеобразный «гамбургский счёт». Эдик уже торопит меня. Рано утром нам предстоит заехать за его братом Володей, чтобы успеть на Фиш-маркт – рыбный рынок на берегу Эльбы, работающий только по воскресеньям с половины шестого до половины девятого утра. Наспех завтракаем и спускаемся вниз к машине. Пока Эдик прогревает двигатель, готовлю к съёмкам свою видеокамеру. Володя уже ждал у своего дома. Эдик звонил его перед выездом. Минут пятнадцать езды и мы паркуем машину на верхней террасе, неподалёку от Фиш-маркта. По крутой лестнице спускаемся вниз, к набережной. Диск малинового солнца уже выползает из-за горизонта и зависает над кранами портовых доков.
— Вон на том судне я работаю, — показывает рукой в сторону доков Володя, — у нас большой заказ от греков. Года на три, как минимум, работой обеспечены. — А кем ты работаешь? – спрашиваю я. — Электриком. Простым электриком… работы хватает. Я знаю, что у Володи высшее техническое образование, но устроиться на работу по специальности эмигранту не просто. Вообще, Эдик как-то рассказывал мне, что все эмигранты в Германии делятся на три категории, которые даже регистрацию проходят по отдельным ведомствам. Категория, к которой принадлежал он сам, называлась «переселенцы». В основном это немцы из бывшего СССР: со Средней Азии и Казахстана, с Поволжья и Сибири; смешанные браки, где кто-то из пары имел немецкие корни. Ко второй категории относились беженцы из балканских и латиноамериканских стран, в число которых входили и политические эмигранты, диссиденты и правозащитники всех мастей. К третьей группе относились лица, выехавшие сюда в поисках работы и осевшие здесь семьями. К таковым причислялись, прежде всего, турки и курды. Самой большой по численности эмигрантов здесь считалась турецкая колония, число которых перевалило за пять миллионов. Но существовала здесь ещё одна группа, проходящая совсем по другим каналам — это еврейская община. Их даже не причисляли к эмигрантам. По какому-то закону Германии, страна, подвергшая массовому геноциду еврейский народ, обязана восстановить его численность на своей территории довоенных времён. А она составляла, по самым скромным подсчётам, не менее шести миллионов человек.
Вот таков он – «Гамбургский счёт».
Еврей, пожелавший жить в Германии, получал солидные льготы от государства, как жертва фашистского геноцида. Он имел такие права, которые не всегда имели коренные немцы и благочестивые бюргеры. Может быть, всё это и правильно. По большому «Гамбургскому счёту» за всё надо платить. Нужно заметить, что евреи пользуются этим законом предельно откровенно. Тем более сейчас, когда открыто встал вопрос перед мировым сообществом о «холохосте» — массовом истреблении еврейского населения в застенках фашистских лагерей и печах крематория. Но я, кажется, отвлёкся…
— А как тебя здесь зовут? – спросил я Володю, вспомнив о том, что Васю Гресле в Кёльне стали называть Вилли.
— Вольдемаром, — ответил он. – Это старинное немецкое имя и сейчас мало кто так называет своих детей.
Тем временем мы подошли к Фиш-маркту. Ранок гудел, как улей. Для начала братья Шелленберги решили познакомить меня с атмосферой рынка. Мы зашли в здание, напоминающее бастион, высотой помещения в метров пятнадцать. Арочный свод его был закопчён дымом сотней жаровен, где жарилась и коптилась рыба, пеклись на углях колбаски, кипел в масле картофель-фри. Разношёрстная толпа заспанных и не очень трезвых лиц лениво потягивала пиво за столами, сколоченными из грубых досок. Почерневшее дерево, видавшее виды, впитавшее в себя литры глювайна и пенящегося напитка, жир колбасок и запечённого лосося отдавало духом средневековых морских портов. На подмостках сцены в торце длинного зала громыхала рок-группа, а истошные крики фанатов рока перекликались в каком-то немыслимом рокоте с пронзительными криками зазывал и продавцов рыбы. На улице было поспокойнее. В одном из пабов я заказал кружку пива за пять марок, но, поняв, что в глазах братьев могу показаться расточительно-несерьёзным, повторять не стал. Хотя пиво было отменным. Братья наблюдали за мной, по-своему оценивая мою реакцию на происходящее. Чуть позже я понял свою оплошность, когда за те же пять марок братья купили ящик мандаринов.
А пока мы бродили меж рядов с сосредоточенным видом, наблюдая картинки торговли: колоритного немца, торгующего рыбой, громко выкрикивающего что-то по-немецки и собравшего вокруг себя толпу зевак; продавцов-турок, так похожих на наших «доморощенных» азербайджанцев, бойко рекламирующих свой товар; смурных негров, продающих никому не нужные безделушки и, невесть откуда взявшиеся здесь, русские шапки-ушанки военного образца…
Тут и там слышна русская речь. Здесь много русских переселенцев, съехавшихся на Фиш-маркт со всего Гамбурга и близлежащих городков, чтобы купить подешевле рыбу, фрукты и овощи. Жизнь рынка бьёт ключом. Рядом причал. Снимаю чаек, буксиры, прогулочные катера, рыболовецкие шхуны и баржи, груженные лесом, плавно ведя видоискателем вдоль берега Эльбы. Это всё картинки на память о Гамбургском торговом порте. Братья торгуются с турками, покупают мандарины, яблоки, виноград и большой ананас. Фиш-маркт готовится к закрытию. По радиорепродуктору объявляют, что рынок заканчивает работу. В это время здесь можно купить всё за бесценок – ведь следующий базар только через неделю. Отоварившись, возвращаемся по крутым ступеням к месту парковки автомобиля Эдика. Теперь всё это нужно развести по домам. Эдик взял прошлым вечером у Лены, вхожей в среду местных художников, пригласительный билет на два лица в Кунстхалле. Поэтому, по пути мы подъезжаем к музею, чтобы узнать, работает ли он в этот праздничный день. Оказывается, работает. Володя садится за руль «Ниссана» — опыта вождения у него побольше, чем у Эдика, поэтому мы довольно быстро добираемся до его дома. Он сгружает свои ящики и коробки с фруктами и приглашает нас после музея к себе в гости.
— Наташа специально готовит для этого стол, — добавляет он. – Так что к двум часа ждём вас у себя.
Завозим оставшиеся коробки к Эдику, машину оставляем у подъезда и на метро добираемся до банхофа, рядом с которым и находится Кунстхалле.
Музей известен далеко за пределами Германии. Делится он на две части: классическое искусство и искусство современное. Эдик сообщает, что при всём желании мы не сможем посетить сразу два музея и предоставляет право выбора мне. С классическим искусством я уже достаточно знаком, поэтому отдаю предпочтение той части музея, где представлена авангардная сторона современного немецкого искусства. Уже достаточно притомившись, наверное, не в полной мере я чувствую всю остроту авангардной мысли. Биенале представляет собой самые неожиданные ходы. Груда старых, застиранных бюстгальтеров, собранных под стеклянной рамой, меня мало воодушевляет. Композиция с фрагментами интимных участков мужских и женских тел под названием «Мечты», а рядом – предметы самых различных направлений человеческого быта, под общим названием «Реальность» — могут лишь навести, в лучшем случае, на определённые философские рассуждения, но ни как на мысли о красоте мира. Возможно, я что-то не понимаю в этом суетном мире…
Ещё с полчаса мы бродим по залам Кунстхалле. Останавливаемся у картин, вся прелесть которых состоит в том, что они вывешены вверх тормашками и, чтобы понять, что на них изображено, нужно изогнуться вниз головой и попытаться посмотреть на них снизу вверх. Но и при подобных гимнастических упражнениях, мало, что удаётся понять. Проходим мимо графики художника, чьё мировоззрение, судя по всему, укладывается ниже пояса…
Вконец утомлённый, присаживаюсь на красных подушках, разбросанных по полу в одном из залов и тупо смотрю на экран дисплея, где движется по желобу шарик, сбивая какие-то фигуры, затем, методом «домино» происходит целый ряд взаимороняемых предметов, со взрывами, вспышками, ударами и переворачиваниями. Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно. Мир постепенно сходит с ума… Нет, после трёхчасовой толкотни на Фиш-маркте, подобную выставку сложно воспринять, как следует…
Возвращаемся в Трабриенбан, кажется, так называется станция метро, вблизи которой живут Шелленберги. Садимся снова в «Ниссан» и едем к его брату. Там нас уже ждут. Искренне восхищаюсь интерьером столовой, обшитой досками, чем-то напоминающей каюту корабля, флажком и гербом Гамбурга, уютом жилища старшего брата Эдика. Володя, как истинный хозяин, дарит мне флажок с гербом – то, что понравилось гостю, и показывает мне всю квартиру. Здесь также почти всё осталось от бывшего хозяина, включая большинство мебели и его вкусы.
В это время Наташа приглашает нас в столовую. Жена Володи жила раньше в Георгиевке, крупном посёлке на границе Казахстана и Киргизии. Именно в том посёлке, где проживал когда-то Ян Энгельман. Спрашиваю её, не знала ли он такого? Говорит, что нет. Оно и понятно – Ян старше Наташи лет на десять. Вполне понятно, что пути их вряд ли могли пересечься в те давние времена, когда Ян бывал там лишь наездами. Наташа, так же, как и Володя, имела высшее образование, но работала санитаркой в каком-то госпитале. Может быть, поэтому у неё всё время такой грустный, задумчивый взгляд. Я дарю ей свою книжку, свой первый роман, вышедший в Москве. Она искренне радуется подарку и просит оставить автограф…
А за окнами тем временем повалил крупными хлопьями снег. И закружило, замело по всей земле. Это уже походило на настоящую русскую зиму, и я снова вспомнил Москву. Только там мог идти такой снег. Только там зима отвечала своему названию. Снимаю падающий снег на камеру, и… кассета кончается. Последняя кассета. Очень символично…
Скоро мы прощаемся и возвращаемся к Эдику. У Ольги дома гости – Лоренцы с девятого этажа. Они уже за столом в холле с бутылкой красного вина и тортом. Я уже наслышан о Лоренцах от Ольги, но повидаться с ними пришлось лишь за несколько часов до моего отъезда. Иван и Вера расспрашивают меня о жизни в Москве, о том, что я успел увидеть в Германии. Всего не расскажешь… Вера, восхищаясь нашим архитектурным братством, признаётся: — Я так завидую вам. Вы живёте в каком-то другом мире. Вот, не виделись двадцать лет, а встречаетесь, как родные. У вас общие интересы, общие взгляды на жизнь. Какой-то клан, куда не допускаются простые смертные.
Возможно, в чём-то она и права. Я не пытаюсь оспаривать её мнение. Говорю, что мы живём также как все. Разве что, тоньше чувствуем мир, воспринимаем его несколько иначе. Потому как, история искусств, рисунок, живопись, скульптура – то чему нас учили на протяжении пяти лет – даром не проходят. Конечно, не все мы находим себя в архитектуре, но всех нас, несомненно, объединяет чувство прекрасного. Невостребованность души в стенах проектных институтов заставляет многих из нас искать пути своего самовыражения в чём-то ещё. Поэтому так много архитекторов среди музыкантов, художников, поэтов, писателей…
— Да, — поддерживает меня Иван Лоренц, — это так. Только среди музыкантов сколько архитекторов! Взять тех же Макаревича, Бутусова, Лозу, Романова из «Воскресенья»…
Я извиняюсь, говорю, что мне ещё нужно уложить сумку, через полтора часа мне выезжать в Москву. Ольга помогает мне упаковать вещи, подкладывая всё новые и новые гостинцы жене и детям. Затем Лоренцы приглашают нас к себе на девятый этаж, где мы пьём на дорожку какое-то дорогое вино, закусываем ананасом и снова уходим в воспоминания прошлых лет, которые крепко держат нас, и будут держать всю оставшуюся жизнь. Прощаемся… Эдик с Ольгой провожают меня на метро до банхофа, где меня уже поджидает автобус. Знаю, что впереди меня ждут почти двое суток пути. Не самые комфортные, но уже не такие длинные, потому что эта дорога ведёт к дому. И всё что со мной произошло за эти две недели, оставит в памяти самое лучшее. Воспоминания будут позитивные. Негатив временных неудобств останется за кадром моего фильма. Видиокамера уже упакована в чемодан. Монтировать фильм и писать об этом книгу ещё предстоит. А сейчас просто хочется спать…
(Гамбург — Москва, 1999-2000 г.г.)