В 1333 году трагически закончилась первая эпоха власти самураев — «боевых холопов» — над державой Ямато (Японией) – эпоха Камакурского сёгуната. Когда мятежники ворвались в город Камакуру и подожгли его, теснимые защитники города, сохранившие верность своему обреченному верховному военачальнику и светскому владыке — сёгуну -, отступили на кладбище храма Тосё. Там, чтобы не сдаваться в плен, что означало бы неслыханное унижение, сёгун и его восемьсот «вернейших из верных», обнажив кинжалы, покончили с собой, вспоров себе живот.
Это массовое самоубийство самураев свидетельствовало о глубокой перемене, происшедшей в мировоззрении «боевых холопов» после их полуторавекового господства над Японией. К числу традиционных самурайских добродетелей – верности, храбрости, скромность и прямодушию – добавилось нечто новое: отрицание ценности жизни и стремление к смерти. Это выражалось в совершенном равнодушии к жизни и в убежденности, что, по сравнению с личным достоинством и славой воина («буси») — смерть, что «легче пуха», есть величайшее благо.
Это отношение к жизни и к смерти, в конце концов, было столь непреложно запечатлено в самурайском кодексе чести «бусидо», что идеологу самурайства Ямамото Цунэтомо (Дзохо) удалось свести новую мораль к знаменитой: «Бусидо – путь воина – означает смерть. Когда для выбора имеется два пути, выбирай тот, который ведет к смерти». И эта заповедь претворялась в жизнь. Иногда самоубийство превращалось для «боевого холопа» державы Ямато в почетную обязанность и даже в священный долг.
Оказаться после поражения в плену считалось для «боевого холопа» несмываемым позором. Поэтому после каждой проигранной битвы многие потерпевшие поражение самураи (прежде всего высокопоставленные) предпочитали покончить с собой.
«Боевые холопы» убивали себя не только чтобы избежать позора. Ведь главной добродетелью самурая моральный кодекс «бусидо» считал верность своему господину. Многие «буси» державы Ямато, особенно преданные своему даймё (владетельному князю), были убеждены в том, что самурайкий долг велит им беспрекословно следовать за ним и на смерть. Поэтому часто, на протяжении всей многовековой японской истории, когда погибал или умирал самурай высокого ранга, некоторые из самых преданных ему и приближенных к нему «боевых холопов» добровольно уходили из жизни (так, например, герой Русско-японской войны генерал Марасукэ Ноги покончил с собой, узнав о смерти своего повелителя – Императора Муцухито-Мэйдзи; вместе с генералом Ноги добровольно ушла в мир иной и его верная супруга). Японию буквально захлестнула волна самурайских самоубийств. Она достигла такого размаха, что сёгунское правительство-«бакуфу» даже запретило самоубийства. Третья распространенная причина самоубийства самураев была также связана с понятием верности долгу. Случалось, что «боевой холоп» оказывался перед сложнейшей моральной дилеммой, становясь жертвой двух противостоящих друг другу требований долга. С одной стороны, кодекс «бусидо» запрещал самураю открыто возражать своему господину и военному предводителю. Но, с другой стороны, если его господин совершал что-либо несправедливое или бесчестное, ни один уважающий себя «буси» Страны Восходящего Солнца не мог закрывать на это глаза. Как был обязан поступить самурай в этой безвыходной ситуации? «Буси» решал нравственный конфликт, демонстративно лишая себя жизни. И это было весьма убедительным доводом. Ведь самоубийство, совершенное в знак протеста, наглядно разоблачало неблаговидные поступки господина покончившего с собой «боевого холопа», нередко побуждая его изменить свое поведение к лучшему. Наконец, самурай, совершив самоубийство, мог избежать казни. Разумеется, смерть от рук палача была для него невыносимым позором. Поэтому «боевые холопы», приговоренные к смерти, имели право сами лишить себя жизни в ходе своеобразной торжественной церемонии. Считалась, что такая добровольная смерть – в присутствии высокопоставленных свидетелей – полностью искупает вину и сохраняет незапятнанной честь провинившегося «буси», а честь была для него куда важнее жизни.
Как же «буси» совершал самоубийство?
Когда «боевой холоп» намеревался сам уйти из жизни, он мог сделать это единственным достойным «буси» способом: совершить «сэппуку», то есть «вспарывание живота», более известное нам под названием «харакири». Порой приходится слышать утверждение, что слово «харакири» имеет для японцев иронический смысл и более употребительно в простонародном, разговорном языке. По данному поводу нам, однако, представляется необходимым заметить следующее. Японские слова «сэппуку» и «харакири» пишутся одними и теми же двумя иероглифами. Разница в том, что слово «сэппуку» пишется так, что сначала идет иероглиф, означающий «резать», а затем – иероглиф, означающий «живот», и при прочтении используется так называемое «онное», то есть китайско-японское прочтение, а слово «харакири» — наоборот — так, что первый иероглиф означает «живот», причем используется так называемое «кунное», то есть японское прочтение. Нередко утверждают, что слово «харакири» имеет некоторый «приземленный», «бытовой», «уничижительный» оттенок: если «сэппуку» подразумевает совершенное по всем правилом ритуальное самоубийство, то «харакири» якобы следует переводить с японского просто как «вспороть себе живот мечом (кинжалом)». В действительности же «сэппуку» («онное», то есть китайско-японское прочтение) используется только в официальной речи, в разговорной же речи японцы используют слово «харакири», отнюдь не вкладывая в него никакого «уничижительного» смысла. Таким образом, «харакири» — это разговорный, а «сэппуку» — письменный термин, но обозначают оба эти термина одно и то же действие – совершение самоубийства, облеченного в форму ритуального обряда. Для обозначения ритуального самоубийства, совершаемого самураем, желающим последовать в мир иной вслед за своим умершим или павшим на поле брани господином, использовался также термин «дзинсо».
«Боевой холоп», решившийся покончить с собой, брал в правую руку кинжал-«касангобу» или короткий меч «вакидзаси», садился на пол, циновку или землю, скрестив ноги, глубоко вонзал клинок в обнаженный левый бок, медленно отводил его ниже пупка и, завершая мучительную процедуру, делал небольшой надрез вверх. Впрочем, до этого на практике дело доходило очень редко – ведь обычно, как только клинок вонзался в тело самурая, он перерезал крупные кровеносные сосуды брюшной полости, и «буси» в считанные мгновения истекал своей благородной кровью. Следует заметить, что проникающие ранения брюшной полости с полным на то основанием считаются гораздо более болезненными, чем подобные ранения других частей человеческого тела.
В древности самоубийство в форме «сэппуку» не пользовалось в Японии особенно широким распространением, в отличие, скажем, от самосожжения или самоповешения.
Самые ранние достоверные сведения о совершении «боевыми холопами» над собой обряда «сэппуку» относятся к периоду 1150-1170 гг.
Первое исторически засвидетельствованное «сэппуку» было совершено в период войны между самурайскими «военными домами» (кланами_ Тайра и Минамото. В 1156 году побежденный в этой короткой, но жестокой войне Тамэтомо Минамото (Минамото-но Тамэтомо) вспорол себе живот, чтобы избежать позорной сдачи в плен. С тех пор «сэппуку» быстро вошло в обычай среди представителей военного сословия, став единственным почетным для «боевого холопа» державы Ямато способом свести счеты с жизнью.
«Сэппуку» заключалось в том, что самоубийца прорезал себе живот поперек, от левого бока до правого. Существовал и другой способ, при котором живот прорезался дважды – сначала горизонтально от левого бока к правому, а затем вертикально – от диафрагмы до пупка.
Наиболее широким распространением пользуется точка зрения, согласно которой обычай совершения «сэппуку» усиленно насаждался в средневековой Японии под влиянием религиозных догматов буддизма, свойственных этой религии концепции бренности бытия и непостоянства всего земного. В философии дзэн-буддизма центром жизнедеятельности человека и местоположением его души считалось не сердце или голова, а живот, занимающий как бы срединное положение по отношению ко всему телу и способствующий более уравновешенному и гармоничному развитию человека. В связи с этим в японском языке даже возникла целая масса выражений, описывающих разные душевные состояния человека с использованием слова «живот», по-японски: «хара» («фуку»); например, «харадацу» — «ходить с поднявшимся животом», то есть «сердиться»; «хара китанай» — «грязный живот», то есть «низменные помыслы», «низкие стремления»; «хара-но курой хито» — «человек с чёрным животом», то есть «человек с чёрной душой»; «хара-но най хито» — «человек без живота», то есть «бездуховный человек».
По другой, не столь широко распространенной, версии, данный способ лишения себя жизни основывался на древнем, еще добуддийском, исконно японском, представлении, согласно которому душа, ум, характер, намерения, подлинные чувства и сокровенные мысли всякого человека (а не только самурая) пребывают в его чреве (животе). Вспарывая себе живот в ходе обряда «сэппуку», с целью показать чистоту и незапятнанность своих помыслов и устремлений, с целью открытия своих сокровенных и истинных намерений, в качестве доказательства своей внутренней правоты, японский «боевой холоп» как бы говорил «граду и миру»: «Я не виновен, но желаю показать вам свою душу, чтобы вы убедились в этом!» Конечно, для совершения подобного поступка от «буси» требовалось поистине сверхчеловеческое мужество. Однако именно это придавало «сэппуку» такую притягательность для самураев, желавших во что бы то ни стало продемонстрировать свое непоколебимое мужество перед лицом страшной боли и неминуемой смерти, а также чистоту своих помыслов перед богами и людьми.
По третьей версии обычай «сэппуку»-«харакири» также имеет добуддийское происхождение, но не является исконно японским, а был заимствован японцами у так называемых северных варваров — айнов (или айну), с которыми японцы на протяжении многих столетий воевали за обладание страной Восходящего Солнца, постепенно оттесняя айнов все дальше и дальше на север. Собственно говоря, именно в ходе войн с айнами у японцев и сложилось самурайское сословие, заимствовавшее многое из воинских традиций айнов и имевшее частично айнское происхождение (например — клан Абэ). Согласно этой версии, даже слово «катана», означающее «классический» изогнутый японский самурайский меч, обозначает в айнском языке «поселение», «деревня» или «род». Айны называли меч «катана», поскольку передавали его, как фамильную драгоценность, от отца к сыну, от сына к внуку. Харакири – японское ритуальное самоубийство – вообще придумано айну. Ибо именно согласно айнским верованиям душа живет в животе человека и висит там на тонкой ниточке. Чтобы умереть и выпустить душу – иначе человек потом не возродится вновь – необходимо вскрыть живот клинком и перерезать эту ниточку.
Согласно четвертой точке зрения, возникновение обычая «сэппуку» среди представителей самурайского сословия было вызвано причинами более утилитарного характера, а именно — постоянным наличием при себе орудий убийства (и, соответственно, самоубийства) — меча и кинжала. Вспарывание живота мечом или кинжалом являлось очень действенным средством, поскольку остаться в живых после такой раны было невозможно. В Европе существовал аналогичный японскому «сэппуку» обычай «бросаться на свой меч». Он был широко распространен, например, в древнем Риме, причем возник там не в силу какой-либо особой идеологии, а в силу того простого факта, что меч был всегда при себе. По свидетельству восточно-римского (ромейского, или византийского) историка Льва Диакона, описавшего войну восточно-римского Императора (Василевса) Иоанна I Цимисхия с варяго-русским князем «Сфендославом» (Святославом Игоревичем) Киевским (скорее всего — готом по происхожднию), русские воины, не желавшие сдаваться в плен врагу, также бросались на свои мечи. Как на Западе, так и на Востоке применение меча в качестве орудия самоубийства началось именно среди воинского сословия, поскольку именно воины (а в древности у всех народов воином был всякий свободный мужчина) постоянно носили меч при себе.
В более позднюю эпоху сёгуната Токугава тщательно обдуманная процедура самоубийства «буси» все чаще принимала характер некоей торжественной и даже театрализованной церемонии. Особенно пышно, в соответствии со строгими правилами обставлялось «сэппуку», совершить которое японского «боевого холопа» принуждали в качестве наказания. В числе свидетелей ритуального самоубийства самурая полагалось присутствовать целому ряду официальных и частных лиц. Приговоренный к смерти от своей собственной руки «буси», облаченный в белое одеяние, появлялся перед ними вместе с «секундантом» («помощником»), так называемым «кайсяку», выбранным им самим другом или сородичем. «Кайсяку» должен был облегчить самоубийце муки, то есть в кульминационный момент кровавой церемонии отрубить умирающему голову. Итак, в тот момент, когда осужденный публично признавал свою вину, опускался на колени и брался за кинжал-«кусунгобу» или меч-«вакидзаси», а «кайсяку» вставал позади него, держа в руках свой меч-«катану», начиналась, собственно, церемония самоубийства. На краткий миг воцарялась гробовая тишина. Затем «боевой холоп», сидящий на коленях будто бы с совершенно безразличным видом, порывистым движением вонзал кинжал или короткий меч глубоко в левый бок, медленно отводил клинок вправо, слегка наклонялся вперед и вытягивал шею. В этот момент «кайсяку» изо всех сил наносил удар «катаной» по вытянутой шее осужденного «буси». Обезглавливание должно было быть произведено непременно в тот самый момент, когда тело самоубийцы начинало клониться вперед (ни секундой раньше, ни секундой позже). Самурай стоически терпел, казалось бы, невыносимые мучения, демонстрируя силу своего духа («хара») И. стоило его телу качнуться вперед, как взмах меча «кайсяку» обрывал жизнь приговоренного к смерти.
На мгновение все присутствующие при «сэппуку» замирали. Затем они поднимались и торжественно покидали помещение. Свершилось то, чего хотел покойный «боевой холоп»: его вина искуплена кровью и самурайская честь восстановлена.
В случае, когда к «сэппуку» должны были совершить «буси», которым не доверяли, или которые считались слишком опасными для того, чтобы давать им в руки оружие, или же не хотели совершать самоубийство (что было не редкостью, скажем, среди японских самураев, принявших христианство, осуждавшее добровольный уход из жизни, как достойное порицания нежелание христианина нести свой жизненный крест, возложенный на него Господом), ритуальный кинжал «кусунгобу» или меч-«вакидзаси»,заменялся на веер, которым осужденный «буси» символически прикасался к своему животу, после чего ему отрубали голову (таким образом, «сэппуку» сводилось к обезглавливанию провинившегося «боевого холопа»).
Между обезглавливанием в рамках обряда «сэппуку» и обыкновенным обезглавливанием установилась юридическая разница, и для представителей привилегированных социальных групп, начиная с рядовых самураев, смертная казнь заменялась, в знак снисхождения к их привилегированному социальному статусу, смертью через «сэппуку», то есть той же смертной казнью, но только в виде ритуального обезглавливания. Такая смертная казнь полагалась за проступки, не позорящие самурайской этики, поэтому она не считалась позорной, и в этом было её отличие от обыкновенной смертной казни. Такова была идеология, но в какой мере она осуществлялась на практике, сказать трудно. Фактом остаётся только то, что «сэппуку», в виде казни, применялось только к представителям привилегированного самурайского сословия, начиная с рядовых «боевых холопов», и выше, но никоим образом не к классам населения, считавшимся по своему социальному положению ниже самураев. Однако независимо от этих сословных ограничений, данный способ самоубийства, в частном его применении, получил очень широкое распространение во всей массе населения Японии, почти став манией, причем поводами для совершения «сэппуку» могли служить самые ничтожные (на наш, сторонний, взгляд) причины.
В своей написанной в середине XIX века, но интересной и для сегодняшних читателей книге «Фрегат «Паллада» классик отечественной литературы И.А. Гончаров (известный больше как автор «Обломова», «Обрыва» и «Обыкновенной истории»), посетивший, в составе команды русского военного корабля «Паллада» с дипломатической миссией адмирала Е.В. Путятина Японию незадолго до падения режима «бакуфу», писал о поразившем его, как и других «заморских дьяволов», обычае «сэппуку» следующее:
«Вскрывать себе брюхо — самый употребительный здесь способ умирать поневоле, по крайней мере так было в прежние времена. Заупрямься кто сделать это, правительство принимает этот труд на себя; но тогда виновный, кроме позора публичной казни, подвергается лишению имения, и это падает на его семейство. Кто-то из путешественников рассказывает, что здесь в круг воспитания молодых людей входило между прочим искусство ловко, сразу распарывать себе брюхо(…) Я полагаю так, судя по тому, что один из нагасакских губернаторов, несколько лет тому назад, распорол себе брюхо оттого, что командир английского судна не хотел принять присланных через этого губернатора подарков от японского двора. Губернатору приказано было отдать подарки, капитан не принял, и губернатор остался виноват, зачем не отдал…»
После «революции (реставрации) Мэйдзи», с началом реорганизации государственного строя Японии по европейскому образцу и обусловленного распространением новых идей изменения всего уклада традиционной японской жизни, официальное применение «сэппуку» было, в конце концов отменено. Вместе с тем и частное его применение стало все более редким явлением, но не исчезло совсем. Случаи совершения над собой обряда «сэппуку» и вообще самоубийство в ситуации, грозившей «потерей лица», нередко встречались и в ХХ веке (например, уже упомянутое выше самоубийство генерала Марасукэ Ноги и др.), причем каждый такой случай получал неофициальное, но достаточно явное одобрение японской нации, создавая вокруг некоторых исполнивших над собой обряд «сэппуку» лиц, занимавших при жизни видное общественное положение, ореол славы и величия.
Но имели место и случаи массовых самоубийств простых японцев и японок, предпочитавших смерть от собственной руки позорному, по их мнению, плену. В этом отношении представляется весьма показательной судьба двухсот школьниц-медсестер в период битвы за остров Окинаву.
В апреле 1945 года на острове Окинава высадились американские десантные войска. Трехмесячное кровопролитное сражение за остров унесло жизни более двухсот тысяч человек, в том числе девяноста четырех тысяч мирных жителей Окинавы. Среди погибших гражданских лиц были и двести медицинских сестер-школьниц в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет, входивших в Ученический корпус «Химэюри». Сначала девочки из «Химэюри» работали в военном госпитале, затем их перевели в землянки, поскольку остров все чаще подвергался бомбардировкам. Школьницы кормили раненых японских солдат, ухаживали за ними, ассистировали военным хирургам при операциях и хоронили умерших. По мере продвижения американцев девочкам было приказано не сдаваться и, при угрозе пленения врагом, кончать жизнь самоубийством. Многие девушки, попав в безвыходную ситуацию, действительно убивали себя. Они подрывали себя ручными гранатами, бросались вниз с горы, закалывались и т.д. Другие юные медсестры гибли в ходе боевых действий. До наших дней сохранилась так называемая «Девичья землянка», засыпанная во время обстрела, став могилой для пятидесяти одной девочки-медсестры. После окончания войны в честь девочек из «Химэюри» были построены памятник и музей. Но это так, к слову…
Вольфганг Акунов. О значении самоубийства в традиционной Японии
