Игорь Гревцев. Переосмысление классики. Федор Михайлович Достоевский: роман «Преступление и наказание»

         Мы приступаем к анализу одного из самых глубинных в духовном и психологическом плане произведений русской классики 19-го века. Это роман Фёдора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание». Вообще творчество Достоевского выделяется из всей не только русской, но и мировой литературы своим религиозным мистицизмом, проникающим за грань земной материальности и ставящим человека один на один с его Творцом – Господом Богом. Наверное, ни одному писателю не удалось до такой степени обнажить души своих героев и так тонко выявить их сущности, что каждая душа обличается или оправдывается, как на Страшном Суде, сама по себе, независимо от внешних проявлений её носителя.

Для Достоевского, прежде всего, важно, насколько в человеке жива душа, насколько она может откликаться на Глас Божий, что называется совестью. В этом отношении заядлый грешник может оказаться выше праведника, исполняющего все религиозные предписания. Так случилось с Евангельскими мытарем и фарисеем, когда нечестивый мытарь ушёл из храма более оправданным, чем благочестивый фарисей.

Душа человека – вот главный объект исследований Достоевского. Там, в душе, совершаются основные события человеческой жизни. Они могут совпадать с внешними, а могут в корне отличаться от них. Но, если результат один – слияние с Богом – то жизненные пути грешника и праведника были правильными в одинаковой мере. Это не означает, что цель оправдывает средства, ибо средством здесь является только искренняя любовь к Богу, которая стяжается или через долговременный аскетизм, или через мгновенное, взрывообразное покаяние, сотрясающее душу до самых основ.

В сущности, и подвижник, десятилетиями исповедующий свои тайные помыслы, и закоренелый грешник, может быть, за минуту до смерти излившийся горячими слезами раскаяния, в глазах Божьих равноценны, так как оба в результате обретают одно сокровище – любовь к своему Творцу и жажду быть с Ним после смерти. Это – единственное и реальное приобретение человека в его земной жизни. Ведь никакие заслуги, подвиги и благочестивые дела не дают человеку право самовольно войти в Царство Небесное – туда его вводит Сам Господь. А как Он может отвернуться от возлюбившего Его, если Сам Он есть Абсолютная Любовь? Он для того и пришёл в мир, чтобы научить человека любить Себя. А для этого Он дал людям самый простой и действенный инструмент – любовь к ближнему, потому что каждый наш ближний есть творение Божие и Образ Его.

Можно ли миновать эту стадию и возлюбить Бога, не стяжав любви к ближнему? Ведь мгновенное раскаяние того же убийцы, а тем более, убийцы-маньяка, которого из одиночной камеры вот-вот поведут на казнь, не предполагает какой-то особой любви к посторонним. Но это только на первый взгляд. Иисус Христос говорит: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Ведь для каждого человека самый «ближний» – это он сам. Возлюбить самого себя именно как творение Божие, возлюбить своего внутреннего человека, воплощённого в душе, и подчинить ему человека внешнего – своё тело, это значит, сделать первый шаг к исполнению главной заповеди Христа: «Возлюби Бога своего (…), и возлюби ближнего своего»

В сердце грешника такая любовь входит мгновенно после искреннего раскаяния. Если он продолжит жить, то уже не сможет относиться к людям иначе, как с любовью и пониманием. Если, раскаявшись, он умирает сразу, то предстаёт перед Всевышним исполненный этой любви, пусть и не реализованной на земле. То, на что у подвижника порой уходят десятилетия, у раскаявшегося грешника может занять секунды, но это не имеет значения перед Вечностью, ибо тот и другой обретают одну награду – пребывать в вечном блаженстве пред Лицем Божьим.

Достоевский досконально со всех сторон рассматривает этот духовный аспект. Зачастую его герои, более всех остальных преисполненные страстей и пороков, пройдя через страшные духовные ломки и осознав себя пред Господом, оказываются ближе всех к Нему. Как та грешница, что слезами своими омыла ноги Христа и отёрла их волосами своими, и помазала драгоценным миром, в отличие от благочестивого фарисея, который пригласив Сына Человеческого в дом свой, даже воды на ноги Ему не дал.

Здесь следует немного подробнее рассмотреть этот эпизод, описанный в Евангелии от Луки (Лк. : 36-50). Что означают слова: «И вот, женщина того города, которая была грешница, узнавши, что Он (Христос) возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром»? А означают они то, что эта женщина уже находилась в доме фарисея, иначе с улицы её никто бы не пустил в жилище уважаемого человека. А так, как она названа грешницей, то, стало быть, это была блудница, услугами которой воспользовался фарисей до этого. И алавастровый сосуд с миром (очень дорогой по тем временам атрибут), скорее всего, был или подарком от него или платой за интимные услуги, оказанные ею. Итак, с одной стороны благочестивый фарисей (всё-таки Господа он принял в своём доме, не побоявшись мнения других «уважаемых» граждан города), с другой стороны грешница, проливающая слёзы покаяния на ноги Христа.

Грех женщины был явный и безспорный в глазах окружающих, но именно над ней прозвучали спасительные слова Сына Божия, произнесённые в укор хозяину дома: «А посему сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много; а кому много прощается, тот много любит. Ей же сказал: прощаются тебе грехи… вера твоя спасла тебя; иди с миром».

Этот Евангельский мотив прощения грехов за горячую любовь ко Господу, которая приводит грешника к слезному покаянию, мощно прослеживается в романе Достоевского «Преступление и наказание».

Но самый пронзительный момент прощения раскаявшегося грешника – это Евангельский эпизод с благоразумным разбойником. Всего несколько секунд понадобилось тому, чтобы из закоренелого грешника стать великим святым, который прежде всех иных вошёл в Царство Небесное.

Как нам известно, были распяты два разбойника. А что означало распятие в то время? Дело в том, что в судебной практике Древнего Рима применялись три вида казни, в зависимости от степени вины наказуемого: отравление, при котором казнимый выпивал яд и вскоре умирал; отсечение головы; распятие на кресте, который мог иметь различную форму. Первые два вида казни были довольно безболезненными и быстрыми. Третий же – самый мучительный и продолжительный, когда жертва иногда в течение нескольких дней в страшных страданиях дожидалась смерти.

Распятие было крайней мерой наказания, которое применялось лишь к убийцам, лишившим жизни не одного человека, и к государственным преступникам, посягавшим на власть императора, к коим суд Пилата причислил Христа. А так же в Древнем Риме распинали провинившихся рабов, поэтому такая казнь считалась не только мучительной, но и позорной. К римским гражданам она применялась крайне редко, и только в вышеозначенных случаях. Отсюда следует, что те два разбойника, распятые один по правую, другой по левую сторону от Христа, пролили столько невинной крови, что римское правосудие не нашло для них смягчающих обстоятельств, чтобы просто отрубить им головы. В наше время их назвали бы убийцами-маньяками.

Вот такие грешники оказались на Голгофе рядом с Сыном Божиим и разделили Его участь. Причём, не сразу благоразумный разбойник раскаялся в своих грехах. Из двух первых Евангелий, от Матфея и Марка, мы узнаём, что они оба поносили Господа вслед за первосвященниками с книжниками и проходящими. И только Евангелие от Луки открывает нам тайну преображения благоразумного разбойника. В душе этого отъявленного убийцы и, может быть, даже садиста, неожиданно происходит какой-то глубинный перелом. Одну короткую фразу произносит он, но в ней всё, что необходимо для вечного спасения.

Давайте вспомним этот такой простой и такой непостижимый эпизод: «один из повешенных злодеев злословил его и говорил: если ты Христос, спаси себя и нас. Другой же напротив унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осуждён на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни мня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое» (Лк. 23 : 39-42).

Здесь всё, к чему христианин стремится иногда всю жизнь. Полное и безоговорочное признание своих грехов и открытое исповедание их: «… мы осуждены справедливо». (Перед казнью всенародно оглашались все преступления распинаемых). Смиренное принятие заслуженных страданий: «… достойное по делам нашим приняли». Жалость по отношению к безвинно распятому Христу, а значит, проявление любви к Нему: «… а Он ничего худого не сделал». А далее – исповедание Его как Бога и искренняя вера в Его Божественное могущество: «… помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое». 

Всего несколько секунд звучит эта фраза, но за эти секунды душа злодея прошла огромнейший путь очищения от покаяния до смиренной любви к Богу и твёрдой уверенности в Его безграничное милосердие. Это всё, что нужно Господу от человека; это всё, что может сделать человек для Господа. Это то единственное, за что Господь любого грешника делает святым и распахивает перед ним врата Царствия Небесного. Поэтому в ответ на душевный порыв раскаявшегося злодея звучат слова Иисуса Христа: «истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю» (Лк. 23 : 45).

Почему мы столько времени уделили Евангельским сюжетам? Да потому, что невозможно понять и осмыслить роман Достоевского «Преступление и наказание» (как, впрочем, и все остальные его произведения), не зная Евангелия. А именно в этом романе писатель раскрывает мистическую сущность вышеприведённых эпизодов, и, прежде всего, о благоразумном разбойнике. Его Раскольников и есть этот благоразумный разбойник. Только весь тот путь к Богу, который висящий на кресте убийца прошёл за несколько секунд, Достоевский развернул во времени и пространстве, поместив в свою эпоху, и показал во всех подробностях и нюансах. И при этом читатель, даже зарубежный, понимает, что только человек с русской душой может пройти такой путь – через мучительный поиск смысла жизни, через кровавое преступление, через душевные ломки, через страх и уныние выйти к сверкающей вершине, имя Которой Господь Бог.

Роман «Преступление и наказание» условно можно разделить на три части: Раскольников до убийства старухи-процентщицы и её сестры Лизаветы; Раскольников после убийства и он же после суда.

                        Накануне убийства

Прежде, чем мы приступим к анализу душевного состояния Раскольникова накануне убийства, давайте охарактеризуем его как человека вне его проступка и внутренних переживаний. Просто посмотрим на него глазами окружающих его людей. Для начала дадим его словесный портрет, какой нарисовал Достоевский: «Кстати, он был замечательно хорош собой, с прекрасными тёмными глазами, тёмно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен». (К.ц.)

Внешность Раскольникова сразу же вызывает симпатию: в нём чувствуется порода и благородная кровь его предков. Но и душа у него благородна, ибо излучает нечто такое, что притягивает к нему многих людей разного социального статуса и разного интеллектуального уровня. Таким свойством обладает только душа чистая, искренняя и безкорыстная. Даже покрытая коростой грязи, под её слоем она остаётся прежней, иначе, отчего же так расположены к Раскольникову все персонажи романа, за исключением тех немногих, которые у читателя вызывают чувство отторжения.

Перед Раскольниковым как на духу раскрывается опустившийся, но не потерявший человечности, чиновник Мармеладов. К нему благоволит его домохозяйка вплоть до того, что готова была отдать ему в жёны свою дочь, и отдала бы, если бы та скоропостижно не скончалась. Его жалеет и тайно от хозяйки подкармливает кухарка Настасья. Квартальный надзиратель Порфирий Петрович с первых минут их знакомства испытывает к Раскольникову расположение, которое не исчезает и тогда, когда он начинает подозревать его в убийстве. И письмоводитель Зосимов, совсем молодой чиновник, подчинённый Порфирия Петровича, не скрывает своего уважительного отношения к Раскольникову. Даже случайно встреченная им на улице проститутка, и та законфузилась и высказалась: «Ах, какой добреющий барин».

Про Разумихина и говорить нечего: тот просто влюблён в Раскольникова, считает его своим самым близким другом, и готов ради него на любые жертвы, вплоть до того, что смиренно терпит от него обидные слова и сарказмы. Будь Раскольников по природе своей злым или склочным, или мелочным, или алчным, или ещё каким-либо в этом роде, не тянулись бы люди к нему, как листва к свету. Но, дело в том, что он, действительно, был добр, отзывчив, не заносчив, щедр, сострадателен к чужой боли. И всё же он был убийца.

Зачем же понадобилось Достоевскому своего героя-душегуба наделять столь положительными качествами? А здесь следует снова обратиться к Евангельскому благоразумному разбойнику. Любое событие имеет свои причинно-следственные связи. И два злодея, распятые одновременно со Христом, не канули в пучину истории. Человечество сохранила о них память, и сказание о их жизненных путях дошло до наших дней, может быть, приукрашенное и превратившееся в миф, но по существу верное.

В древности на Руси широко был известен апокриф, официально не признанный Церковью, но очень популярный в народе. В нём повествуется о том, как Святое Семейство по пути в Египет было остановлено в пустыне двумя разбойниками. Они не собирались грабить Иосифа, т. к. и взять у него было нечего. Но жена одного из них недавно родила, а дитя своего не могла кормить по причине грудной болезни. Вот разбойник, муж страдалицы, и обратился к Деве Марии за помощью, увидев на Её руках Младенца. Он попросил Богородицу покормить сына, пока не оправится от болезни его мать. И Матерь Божия согласилась. Целых шесть дней Она делила Своё молоко между Сыном Божьим и сыном разбойника, до тех пор, пока роженица не выздоровела. А потом Святое Семейство отправилось дальше. Так будущий благоразумный разбойник стал молочным братом Христа.

В то же время и жена второго разбойника родила сына. Когда же мальчики выросли, они пошли по стопам своих отцов – стали грабить и убивать проезжающих путников. Но тот, который впитал во младенчестве молоко Богородицы, был милосерднее своего приятеля. Он старался не проливать без надобности кровь, хотя впоследствии это никак не повлияло на решение римского суда: оба были приговорены к распятию. Но встреча с Господом, пусть даже и в неосознанном возрасте, не прошла для него напрасно. И эта встреча, и молоко Богоматери не дали ему потерять остатки человечности и окончательно умереть его душе. Всю осознанную жизнь проживший без Бога, он, тем не менее, в самых глубинах своего естества, на подсознательном уровне хранил память о своём молочном брате – Младенце Христе. И незадолго до смерти эта память проснулась в нём, мгновенно всё перевернула в его заскорузлой от крови душе и понудила её искренне возопить: «Помяни меня, Господи, когда придешь в Царство Твоё!».

По аналогии с судьбой благоразумного разбойника Достоевский выстраивает и судьбу Раскольникова. Тем самым он доказывает, что, до тех пор, пока в человеке сохраняется живой душа, он не потерян для Бога. А Раскольников ещё в раннем детстве впитал Божественное молоко истинной веры, которая потом (как мы увидим позже, под воздействием внешних обстоятельств) была оттеснена куда-то далеко-далеко на самое дно его души, но не погасла окончательно и, разбуженная грехом (да, именно, грехом!) в своё время вырвалась наружу и запылала ярким пламенем. Всё, как у благоразумного разбойника. Вот в этом и заключается Божественный парадокс. Иногда человеку нужно упасть на самое дно греховной пропасти, чтобы там, на дне, найти потерянную веру, вновь обрести её, пережитой болью сделать её ещё крепче, чем она была, и уже с обновлённой верой взлететь из пропасти навстречу протянутой деснице Божьей.

Из письма Матери Раскольникова своему сыну мы узнаём о той детской вере, которая чуть ли не с младенчества вошла в него, как молоко Богородицы вошло в плоть будущего благоразумного разбойника.

«… Родя, ты у нас всё – вся надежда наша, и всё упование… Молишься ли ты Богу, Родя, по-прежнему и веришь ли в благодать Творца и Искупителя нашего? Боюсь я, в сердце своём, не посетило ли и тебя новейшее модное безверие? Если так, то я за тебя молюсь. Вспомни, милый, как ещё в детстве своём, при жизни твоего отца, ты лепетал молитвы свои у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы!» (К.ц.)

Сердце материнское вещун, и к этому его предчувствию: «не посетило ли и тебя новейшее модное безверие?» – мы ещё вернёмся. Именно, безверие стало той «большой дорогой»,  которая привлекла к себе в то время многих и на которую вышел Раскольников-разбойник, чтобы грабить и убивать.

А теперь, чтобы лучше понять, как вера зарождалась в душе маленького Роди, и что потерял Раскольников, когда стал взрослым, и что он приобрёл в результате этой потери, давайте обратимся к его сну, в котором он снова увидел себя маленьким. Ведь в начале сна он видит себя таким, каким он был на самом деле, видит реальные события, некогда происходившие с ним:

«Среди кладбища каменная церковь с золочёным куполом, в которую он два раза в год ходил с отцом и матерью к обедне, когда служили панихиду по его бабушке, умершей уже давно, и которую он никогда не видел… Он любил эту церковь и старинные в ней образа, большею частью без окладов, и старого священника с дрожащею головой. Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем не знал и не мог помнить; но ему сказали, что у него был маленький брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал её». (К.ц.)

Какая благодатная картинка! Но это – сонное воспоминание. А дальше перед Раскольниковым разворачивается реальность кошмарного сна. Они с отцом проходят мимо кабака, и мальчик видит, как пьяные мужики в бешеном кураже убивают лошадь. На его глазах хозяин бедной животины приглашает всех желающих взобраться на телегу: «Садись, всех довезу!.. Садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдёт! – И он берёт в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску». (К.ц.)

А дальше происходит страшное: Миколка, хозяин, действительно начинает сечь савраску, безжалостно, а главное, бессмысленно. Квёлая лошадёнка и с места сдвинуться не может. А на телегу всё лезут и лезут пьяные мужики. Кнут всё чаще гуляет по спине, по морде, по глазам лошадёнки. Она напрягает все силы, но всё равно не может сдвинуться с места. А пьяные мужики всё лезут и лезут на телегу. Да ещё «берут с собой одну бабу, толстую и румяную». И вот уже в ход идёт оглобля, а за нею и лом. Убийственный удар опускается на хребет измученной савраски и, наконец, она падает замертво, только на несколько шагов сдвинувшись с места, хотя и напрягалась что есть мочи.

Маленький Родя во сне плачет. Ему очень жаль савраски. «А когда она падает, он с криком пробивается сквозь толпу к савраске, обхватывает её мёртвую окровавленную морду и целует её, целует в глаза, в губы… А потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачёнками на Миколку». (К.ц.)

В этом сне Достоевский раскрыл всю внутреннюю сущность своего героя. Взрослый Раскольников не потерял чистоты и искренности маленького Роди. Жалость и сострадание, способность чувствовать чужую боль, как свою личную, сохранились в его душе даже тогда, когда он понёс в своём сердце мысль о преступлении, и даже тогда, когда он его совершил. Бог прикоснулся к его детской душе, как некогда прикоснулся к душе Евангельского разбойника, и вложил в неё благодатное зерно жизни, которое впоследствии было завалено ворохом жизненных обстоятельств, а более всего, растленными идеями, подхваченными в Петербурге во время обучения в университете. Насколько эти идеи были чужды Раскольникову, мы увидим позже. Но они прижились в нём, как приживается в организме раковая опухоль, становясь его частью и одновременно пожирая его.

Да, во взрослом Раскольникове продолжает жить маленький Родя, но рядом с ним поселился жёлчный, обозлённый на весь мир и одновременно преисполненный горделивого желания доказать этому миру своё превосходство над ним бывший студент Родион. Эти две ипостаси сосуществовали в Раскольникове, не смешиваясь друг с другом, но и не отделяясь друг от друга. Истязатель савраски в сонном видении Раскольникова преобразовал его самого.  Миколка, хозяин лошадёнки, вставший «на передке во весь рост» – это жгучее желание Раскольникова возвыситься над людьми и сделать для них что-то такое, что оправдает это его возвышение. Но без Бога любое служение людям становится бесплодным и бессмысленным самолюбованием: оно притягивает к себе лишь низменные страсти. Во сне Раскольникова эти страсти предстают в образе пьяных мужиков, заполнивших телегу. А венчает эту нетрезвую свору «толстая и румяная» баба – олицетворённая гордыня, которая есть прародительница всех остальных грехов.

Себя, свою возможную судьбу увидел Раскольников в кошмарном сне. Это он – савраска, слабая лошадёнка, которая пытается тянуть свой жизненный воз, переполненный страстями. Это он Миколка, хозяин савраски, хозяин своей собственной судьбы, который, подстрекаемый страстями, своими же руками своей судьбе ломает хребет. И он же – маленький Родя, хранящий в своей душе искру Божью и бросающийся с кулачёнками на себя же, потерявшего Бога, на Роскольникова-Миколку. Этот же маленький Родя потом, когда наступит время, и спасёт взрослого Раскольникова от погибели, и не даст ему повторить участь замученной во сне савраски. Детские слёзы, пролитые в сонном видении, превратятся в реальные слёзы покаяния. Но это будет потом. А пока Раскольников только становится на путь преступления.

Что же понудило его, человека, от природы доброго и отзывчивого, остро чувствующего всякую фальшь, не принимающего даже малейшей лжи и лицемерия, его, наделённого казалось бы всеми христианскими добродетелями, что же понудило его совершить столь тяжкий грех – убийство? Как мог из мальчика, умилявшего своими детскими молитвами родителей, вырасти душегуб?

Но ведь и евангельский благоразумный разбойник шёл тем же гибельным кровавым путём, а в результате первый, прежде всех святых и праведников, вошёл в Царство Небесное. Пути Господни неисповедимы, и то, каким из них Господь ведет человека к Себе, порой открывается только в конце жизни, а то и вовсе после смерти. Ясно только одно: до тех пор, пока в человеке сохраняется живой душа, каким бы страшным грешником он ни был, у него сохраняется шанс на спасение. Живая душа – вот главное условие восхождения к Богу. И если это условие выполняется, дорога в Горний Иерусалим открыта: нужно только ступить на неё и сделать первые шаги, а дальше – Господь поможет.

Детская вера маленького Роди была искренней, но несовершенной. Его душа откликалась на действие Божьей благодати, но сама в то время ещё ничем не могла излиться в ответ, т. е. не способна была на жертву. Да и мало кому из людей удавалось такую начальную веру удавалось переплавить в жертвенное служение Богу. И это естественно. Ребёнок любит неосознанно, принимая стороннюю любовь как нечто само собой разумеющееся до тех пор, пока она воздействует на него. Просто он отвечает любовью на любовь по принципу простого взаимообмена. Но стоит даже на время прекратиться воздействию внешней любви, ребёнок растеряется и не найдёт источника любви внутри себя.

Но Богу от человека нужна любовь осознанная, которая руководствуется не законом «ты мне – я тебе», а самодостаточная настолько, чтобы могла отдавать себя, ничего видимым образом не получая взамен, находя награду сама в себе. Такая любовь выковывается только в горниле испытаний и, порой, тяжёлых искушений. Такой путь не каждый может пройти, да и не каждому Господь даёт пройти по нему. Только тот, у кого абсолютно живая душа, не имеющая в себе ни единого смертного фибра, может ступить на эту дорогу и осилить её при помощи Божьей. Вспомните Марию Египетскую, Кудияра-разбойника и других святых, бывших некогда страшными грешниками.

Из всего текста романа вы видим сколь живая душа у Раскольникова. Но мир, в котором ему приходится жить, начинает уже разлагаться и источать трупные миазмы. Вот и попускает Господь Раскольникову погрузиться в эту гниль с головой, чтобы он, познав её отвратительный запах и вкус, навсегда возгнушался ею и уже непреложно и безоговорочно, а главное, осознанно, следовал за Христом.

Уже из письма матери мы узнаём, в какой мир отправился Раскольников из родного дома. Этот вопль, вырвавшийся из материнского сердца: «… не посетило ли тебя новейшее модное безверие?» – о многом говорит. Да, действительно, вторая половина 19-го века в России была временем, когда православная вера начинала угасать среди образованной части народа под воздействием нигилистических идей, проникших к нам из Европы. В моду входил атеизм, порождающий холодный расчёт и цинизм на всех уровнях жизни. Этими настроениями тогда был пропитан весь воздух столицы. Он отравлял мозги студенческой молодёжи, превращая её в коллективный бездушный сосуд, в который свободно вливалась отрава Западных материалистических учений, разработанных в самых глубинах преисподней.

Святые Отцы учат, что всё плохое в нас – не от нас, а от бесов. Вина же человека в том, что он прислушивается к их наущениям, верит им и следует за ними. Рассольников послушался, поверил и последовал. Но в этом и заключался промысл Божий о нём. Да, Раскольников приехал в Питер верующим человеком, но вера его была детской и наивной. Это была вера «для себя», она жила постольку, поскольку держалась за руку Бога, и без такой поддержки долго не могла продержаться на собственных ножках. Но у Бога на Раскольникова, видимо, были свои планы, в силу тех духовных даров, которыми Он его наделил,  и тогда Господь отпускает его руку, которую он до той поры держал в Своей деснице, и даёт возможность Своему чаду самому разобраться, где ложь, а где Истина.

Оставшись наедине с самим собой, перестав слышать в своей душе Божественный глас, Раскольников тут же теряет свою неокрепшую веру, и тут же попадает под влияние бесов. Мысль о сверхчеловеке, имеющем право решать судьбы других людей, родилась не в его голове – она только была воспринята им как его собственная. Об этом тоже много писали Святые Отцы. Но, чтобы у читателей не оставалось никаких сомнений, что идея сверхчеловека, человека, поставившего самого себя на место Бога, уже въелась в духовную плоть русского народа, а не возникла лишь в сознании Раскольникова, Достоевский описывает следующий эпизод.

Ещё до того, как у Раскольникова сложилась мысль о конкретном убийстве, он заложил у старухи-процентщицы колечко, и сразу почувствовал к ней отвращение. Но далее происходит событие мистическое. Он «взял у неё два «билетика» и по дороге зашёл в один плохонький трактиришко. Он спросил чаю, сел и крепко задумался. Странная мысль наклёвывалась в его голове, как из яйца цыплёнок, и очень, очень занимала его». (К.ц.) Эта ещё не оформленная, ещё осторожная мысль была о возможном убийстве старухи. Возникнув в голове, она, может быть, там и заглохла бы. Но вдруг всё понеслось по накатанному бесовскому сценарию, но всё не случайно, во всём был промысл Божий, ибо так близко подойти к человеку бес может только по попущению Господа. Греховная мысль получает поддержку из вне.

Раскольников слышит беседу двух приятелей за соседним столиком: студента и молодого офицера. Они как раз затеяли разговор «про процентщицу, Алёну Ивановну, коллежскую секретаршу». И тут студент озвучивает, и даже конкретизирует мысль, только что появившуюся в голове Раскольникова:

«- Нет, вот что я тебе скажу. Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести, — с жаром прибавил студент.

Офицер опять захохотал, а Раскольников вздрогнул. Как это было странно!

— Позволь, я тебе серьёзный вопрос задать хочу, — загорячился студент. – Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, безсмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает для чего живёт, и которая завтра же сама собой умрёт. Понимаешь? Понимаешь?

— Ну, понимаю, — отвечал офицер, внимательно уставившись в горячившегося приятеля.

— Слушай дальше. С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, это повсюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и направить на старухины деньги, обрёчённые в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семей, спасённых от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, — и всё это на её деньги. Убей её и возьми её деньги, с тем чтобы с их помощью посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно, крошечное преступление тысячами добрых дел? За одну жизнь тысячи жизней, спасённых от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен, — да ведь тут арифметика!» (К.ц.)

Действительно, арифметика: страшная, бездушная, бесовская. Человек оценивается не по его душе, имеющей непреходящую и высшую ценность в глазах Бога, а по его телесному состоянию. Рациональный подход селекционера. Логика всех революций! Если для счастья тысячи нужно убить одного, его необходимо убить. Но это первый шаг. Революционный процесс разворачивается в геометрической прогрессии. А логика его остаётся той же. Если для счастья миллиона потребуется уничтожить сто тысяч – их надо уничтожить. Когда же речь пойдёт о счастье миллиардов, на жертвенный алтарь можно бросить и сотни миллионов так называемых «вредных жизней». И если революцию вовремя не остановить, то и миллиарды пойдут под нож, но уже ради, может быть, десятков тысяч сверхчеловеков, искусственно выведенных по образу и подобию сатаны.

Но продолжим этот многозначительный монолог между студентом и офицером, так ярко иллюстрирующий эпоху, в которой пришлось жить Достоевскому и которая так повлияла на мысли и поступки его героя:

«- Конечно, она не достойна жить, — заметил офицер, — но ведь тут природа.

— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного великого человека не было бы…

…………………………………………………………………….

— Вот ты теперь говоришь и ораторствуешь, а скажи ты мне: убьёшь ты сам старуху или нет?

— Разумеется, нет! Я для справедливости… Не во мне тут дело.

— А по-моему, коль ты сам не решаешься, так нет тут никакой справедливости». (К.ц.)

Офицер соглашается со студентом, но всё-таки в нём сохранились какие-то отблески истины, и он апеллирует к Божественной сущности человека: «но ведь тут природа». Т. е. он пытается как-то оправдать старуху процентщицу, и хоть уже с материалистической точки зрения, но как бы говорит: «Не мы её такой создали, и не нам осуждать её на смерть». Студент же безапелляционен: «природу поправляют и направляют». По его мнению, человек – вот творец, вот судья. И тут же опять следует революционная логика: «Я для справедливости».

Да, сам он не пойдёт убивать. Опять же подчиняясь той же логике: если убить сейчас, можно оказаться на каторге. Поэтому: «Не во мне тут дело…». Действительно, пока дело не в нём. Главное – идея, концепция. А когда придёт время, и революционная идея реализуется, тогда можно будет убивать «вредных» людишек на законном основании. Это, собственно, и произошло в начале 20-го века.

Что характерно, вышеприведённый диалог происходит между студентом и офицером. Это представители двух самых социально активных прослоек общества, которые изначально были призваны служить надёжной опорой государству. Первые – интеллектуальный потенциал нации; вторые – защитники её от внешних и внутренних врагов. Через несколько десятилетий первые стали главной ударной силой революции; вторые – предателями, не защитившими страну от революционной вакханалии, а то и принявшими в ней непосредственное участие.

Достоевский не случайно вводит в роман этот эпизод – без него многое было бы непонятно. Ведь только в этом месте писатель показал ту реальную, живую среду, которая  и сформировала Раскольникова как убийцу (далее будет лишь осуждение её Разумихиным и Порфирием Петровичем). Лебезятников не в счёт: провинциальный революционер-самоучка, подобно Раскольникову, он попал в круговорот новых радикальных идей по переделу мира, и увлёкся ими как романтик и фантазёр, не видящий последствий того, о чём мечтал. В силу своей необразованности он не мог глубоко погрузиться в болото революционных представлений, поэтому, увидев бытовую несправедливость, он тут же вынырнул на поверхность. Всё это у него произошло неосознанно, без участия рассудка.

Другое дело Раскольников. В отличие от интеллектуальной элиты Петербурга, уже окончательно обезбоженной и развращённой нигилистическими идеями, он, сам принадлежащий к этой интеллектуальной элите, был честен перед собой. Потерявший первоначальную веру в Бога, он стал искать смысл в жизни. Без этого смысла живая душа существовать не может. Но бесы тут же подсуетились, подбросив Раскольникову через его университетских приятелей те мысли, которые сами по себе не могли родиться в его сознании. Чистая его душа, столкнувшись с грязью нигилизма, не могла не испачкаться, ибо не закалена ещё была в духовных бранях. Разговор между студентом и офицером, невольно подслушанный им в «дрянном трактиришке», был всего лишь продолжением тех разговоров, которые незаметно отравляли его разум и чуть было не погубили его душу:

«Раскольников был в чрезвычайном волнении. Конечно, всё это были самые обыкновенные и самые частые, не раз уже слышанные им, в других только формах и на другие темы, молодые разговоры и мысли. Но почему именно теперь пришлось ему выслушать именно такой разговор и такие мысли, когда в его голове зародились… такие же точно мысли?» (К.ц.)

Известно, что мысли материальны, т. е. представляют из себя энергетические излучения, пронизывающие окружающее пространство. Они воздействуют и на живую, и на неживую природу. И если человек, не имеющий духовной защиты, оказывается в зоне действия негативных мыслей, особенно, сконцентрированных, исходящих от многих людей, он непроизвольно начинает их принимать в себя и воспринимать, как свои собственные. То же самое случилось и с Раскольниковым. Чужие, чёрные мысли проникли в его сознание, подобно вирусам, встроились в его размышления и стали там безнаказанно хозяйничать. Достоевский чётко показал это читателям вышепривёдённым эпизодом. Иначе он не наделил бы своего героя совестью, так болезненно реагирующей на малейшую несправедливость.

И параллельно с этим Достоевский открыл своим современникам страшную тайну проникновения в душу русского народа смертельных бацилл будущей революции. Оказывается, она зарождалась уже тогда в отравленном национальном организме. Внешне народ ещё оставался здоровым, и даже внутри себя сохранял многие нравственные принципы, но  уже превращался в инкубатор страшной заразы, становился яйцом, внутри которого вызревал не птенец, а змеёныш.

Точно так же и душа Раскольникова оставалась по-прежнему чистой, но бесовские помыслы поработили её и нейтрализовали её благодатное действие, хотя и не полностью. Борьба души с разумом внутри Раскольникова будет вестись на протяжении всего повествования. Причём, чаша весов будет постоянно склоняться то в одну, то в другую сторону. В последствие мы увидим эту брань так, как её изобразил Достоевский. А пока вернёмся к тем чужим мыслям, которые и довели Раскольникова до совершения одного из смертных грехов – до убийства.

По природе своей Раскольников не был преступником; всё естество его противилось преступлению, и, тем не менее, он совершил его. Почему так произошло? Да потому, что русский дух жил в нём, тот самый дух, что понуждает русского человека, если уж усомнился в чём, то отвергать это безоговорочно, а если уж поверил во что-то, то обязательно истинность этого испытать на себе, чтобы, отбросив все сомнения, следовать за этим до конца. Русский человек – философ-практик. Это проистекает из цельности его натуры. Он, если уж поверит Богу всей душой, то пойдёт во имя Его на самые немыслимые муки; если перестанет верить Ему, столь же самоотверженно бросится в объятия сатаны. Причём, служить ему будет с такой же горячностью, с какой служил Богу. Русский человек не может быть теплохладным: он всегда живёт на грани «или – или».

Вся наша история тому свидетельство. Были в ней моменты, когда русский дух поднимался на такую высоту, что практически одной молитвой мы побеждали врага, не имея на то достаточно воинских сил, как это было при нашествии Тамерлана, на Угре, на Девичьем поле при изгнании поляков из Москвы. А были времена, когда русский дух падал так низко, что мы, находясь в силе и процветании, оказывались на краю пропасти исторического небытия, как это случилось в лихолетье второй Великой смуты в начале 20-го века или в года так называемой «перестройки».

Падение всегда происходило от того, что мы переставали верить Богу, и начинали верить адептам сатаны. Но именно особенность русской натуры, т. е. стремление во всём дойти до логического конца и опытным путём всё опробовать на себе, спасала нас от полного самоуничтожения. В отличие от Европы, которая больше полагалась на рассудок, Россия всегда жила интуицией. Эта мистическая русская интуиция даже в периоды, казалось бы, безвозвратного погружения во тьму бесовского служения не давала нам окончательно довериться дьяволу и понуждала испытывать его посулы на деле, что неизбежно приводило к отрезвляющему эффекту.

В образе Раскольникова Достоевский показал русский народ в его душевной чистоте и искренности, особенно, в его неизбывном стремлении к справедливости, который смешался с растленным европейским духом гордыни и превосходства над другими. Идеал русской справедливости – это милосердие ко всем без исключения. Идеал европейской справедливости – право сильного на жизнь и на суд над слабым.

Диалог между студентом и офицером стал нравственной кульминацией первой части романа (до убийства). «Этот ничтожный трактирный разговор имел чрезвычайное для него (Раскольникова) влияние при дальнейшем развитии дела: как будто действительно было тут какое-то предопределение, указание…» (К.ц.) Именно, после него Раскольников уже не колеблясь идёт на преступление. Почему? Что явилось катализатором? Что развеяло все сомнения Раскольникова в реализации его зловещего замысла? Одна коротенькая реплика студента, когда он на вопрос офицера: «Убьёшь ты сам старуху или нет?» — отвечает: «Разумеется, нет! Я для справедливости…  Не во мне тут и дело…».

Этот студент не просто отравлен западнической идеей превосходства сильного над слабым. Он сам уже есть идеал, продуцирующий вышеозначенную идею. Идеологи страшнее исполнителей, ибо, сами не способные на реализацию идеи, они заражают ею чистые души, что в своём мучительном поиске истины на мгновение отступились от Бога и на это мгновение потеряли Божественный иммунитет против зла. Но неоконченный поиск истины и провоцирует их на поступок, на испытание в деле поработившей их дьявольской идеи.

То же самое произошло и с Раскольниковым в момент подслушанного им разговора. Его подсознание, уже отравленное гордыней, непроизвольно отреагировало на ключевую фразу студента предсказуемой и просчитанной бесами реакцией: «Ах, ты не убьёшь? А я вот убью! Не в тебе тут дело? Да, не в тебе. Оно – во мне!» Именно, в этот момент чуждую его душе, бесовскую мысль: «Тварь ли я дрожащая или право имею…» — Раскольников принимает, как свою собственную и, уже безоговорочно подчиняясь ей, идёт на преступление.

Но его ли это мысль? В последствие, много позже после убийства, в исповеди Раскольникова Соне Мармеладовой, что, нет, не его это мысль. Почти все критики приписывают её Раскольникову, говорят о «теории Раскольникова», забывая о том, в какой чистой и безкорыстной душе она зародилась, и не задают себе вопрос: как такое возможно?

Святые Отцы Церкви учат, что всё хорошее в человеке от Бога, а всё плохое – от сатаны. Вина же человека заключается в том, что он закрывает свою душу для Божественного, и открывает её для дьявольского. Неверный выбор между Светом и тьмой – в этом грех человека, а далее в нём начинают действовать бесы, склоняя на тот или иной поступок, являющийся мерзостью в очах Господних.

Сейчас мы только в этом аспекте рассмотрим исповедь Раскольникова перед Соней, а потом вернёмся к ней, чтобы под иным, более духовным, углом зрения проанализировать её.

В этой сумбурной исповеди, поначалу похожей на болезненный бред, продираясь сквозь нагромождения собственных и чужих мыслей, Раскольников сам для себя делает неожиданное, но верное открытие: «Молчи, Соня, молчи, я ведь и сам знаю, что меня чёрт тащил… Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что чёрт-то тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имею я права туда ходить, потому что я такая же вошь, как и все! Насмеялся он надо мной… Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя навеки!.. А старушонку эту чёрт убил, а не я…».

Раскольникову кажется, что такая мысль уже приходила ему в голову раньше, ещё до преступления. Он убеждает в этом не столько Соню, сколько самого себя: «Я всё знаю. Всё это я уже передумал и перешептал себе, когда лежал тогда в темноте… Всё это я сам с собой переспорил, до последней мельчайшей черты, и всё знаю, всё». (К.ц.) На самом же деле понимание того, что не он сам совершил убийство, а бес, поработивший его, управлял им, пришло к Раскольникову в тот миг, когда Соня напомнила ему о Боге: «О, молчите, молчите! – воскликнула Соня, всплеснув руками. – От Бога вы отошли, и вас Бог поразил, дьяволу предал!..» (К.ц.)

Одной фразой, заключающей в себе простую, извечную, прозвучавшую когда-то в сердце Адама, истину, выправила Соня вывихнутое сознание Раскольникова. Только упоминание Имени Бога разбудило и отрезвило его, понудив дать правильную оценку тому, что с ним произошло: «Кстати, Соня, это когда я в тёмноте лежал и мне всё представлялось, это ведь дьявол смущал мня? а?» (К.ц.) До раскаяния ещё было, ох, как далеко. Но главное Раскольников понял тогда: он попал под влияние сатаны. Потом придёт понимание, что нужно возвращаться к Богу.

Обратите внимание, насколько психологически точно выстраивает Достоевский исповедь своего героя. Стоило ему осознать, кто на самом деле руководил его действиями и пред именем Божиим сознаться в этом, как тут же его мысли приобретают стройность и логическую последовательность. Такое впечатление, что Раскольников впервые для самого себя осознал и сформулировал причину своего поступка. А до этого речь его безсвязна, мысли путаются и скачут, как табун диких лошадей, когда он пытается объяснить Соне причину, по которой решился на убийство. Он постоянно сбивается, понимая, что говорит не то и не так:

« — Нет, Соня, нет. — отвернувшись и свесив голову, — не был я так голоден… я действительно хотел помочь матери, но… это не совсем верно». (К.ц.)

Он испытывает чуть ли не физическую муку, подыскивая нужные слова, примеры, образы. Он запутывается сам, запутывает Соню, и чувствует, и чувствует, что не может выбраться из этого клубка путаных мыслей: «А впрочем, я вру, Соня… Давно уже вру… Это всё не то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины.

… Соня поняла, как он мучается…

…………………………………………………………………..

— Нет, Соня, это не то! – начал он опять, вдруг поднимая голову, как будто внезапный поворот мыслей поразил и вновь возбудил его, — Это не то!» (К.ц)

Трижды Раскольников повторяет в отчаянии: «Это не то!» Мы слышим вопль его души, которая жаждет не просто раскаяния в совершённом преступлении, но раскаяния более глубокого – в грехе убийства. А для этого мало признаться в убийстве, необходимо осознать, почему стал убийцей. И лишь после слов Сони: «От Бога вы отошли». – к Раскольникову приходит это осознание. Пусть ещё на подсознательном уровне, но приходит. Мысли его перестают путаться, теперь он говорит «то», и сам понимает, что на этот раз не врёт ни себе, ни Соне. Ни Богу. Именно фраза: «От Бога вы отошли», — проводит черту в исповеди Раскольникова, за которой впервые для самого себя выявив причину своего падения и мотивы преступления, он медленно, но неуклонно начинает двигаться по пути духовного возрождения.

Прежние критики на эту черту, столь ярко обозначенную Достоевским, почему-то не обратили внимания. А ведь мозговые метания Раскольникова до этой черты, его неспособность обозначить причину преступления, его мотивацию, как раз и свидетельствуют о том, что мысль об убийстве была привнесена в его душу из вне и встроилась в неё подобно вирусу, который, проникая в клетку, выдаёт себя за естественную часть этой клетки. Прежние критики безжалостно клевали Раскольникова за идею сверхчеловека, якобы, рождённую в его распалённом сознании. Они не заметили того, что такая идея не могла родиться в такой душе, какой обладал Раскольников, хотя Достоевский на протяжении всего романа чуть ли не открытым текстом свидетельствует об этом. А устами Сони Мармеладовой он даже напрямую защищает своего героя от обвинений в создании богомерзкой теории сверхчеловека: «Да как же вы, вы такой… могли на это решиться… Кто же этому может поверить?.. И как же, как же вы сами последнее отдаёте, а убили, чтобы ограбить! А!» (К.ц.)

Словом «такой», в реплике выделенном интонацией, а в тексте курсивом, Соня выражает весь свой восторг, всё своё  благоговение перед душевными качествами Раскольникова. А они поистине входят в сокровищницу христианского духа: бескорыстное стремление помогать нуждающимся; сострадание, сочувствие, сопереживание по отношению к униженным и обездоленным, жажда справедливости и чувство долга перед родными и близкими людьми.

Это не Достоевский, это революционно-демократические, а потом и советские критики облекли Раскольникова в демонические одежды. Достоевский же показал, что может сделать с честным человеком лживый мир, погрязший в материалистических теориях и впавший в безбожие.

Раскольников приезжает в Петербург из русской провинции человеком верующим, наделённый высокими христианскими принципами, а – через несколько лет становится убийцей. Кто виноват в этом? Сам ли Раскольников? Вряд ли. Всё то доброе в его душе, что он привозит с собой в столицу, осталось с ним и после убийства. Это не было игрой, это было его натурой, его сущностью. Это произрастало из его веры, но вера в нём была по-детски слабенькой, не закалённой в жизненных испытаниях и потому не способной противостоять тому салу материалистических воззрений, какой встретил Раскольникова в студенческой среде той эпохи.

Тогда в моду вошёл нигилизм, причём, в самой опасной и извращённой его форме – прикрытый тогой гуманизма, человеколюбия и служения людям. Через книги европейских философов-атеистов, через статейки доморощенных их подпевал, наподобие Герцена, Огарёва, а затем – Белинского, Писарева, Добролюбова и им подобным, он проникал всё глубже и глубже в сознание образованной прослойки российского общества. Самой благодатной почвой для него стала университетская молодёжь. Неокрепшие умы с лёгкостью, и даже с радостью впитывали в себя информационный яд, что подобно цунами пёр на Россию с начинающего загнивать Запада. Нет ничего удивительного, что и Раскольникова попал под влияние этих демонических волн. Они накрыли его, закрутили в своих бурунах и чуть было не разбили о подводные рифы самого сладкого соблазна для возвышенной, но не искушённой души – служения без жертвы.

Стать благодетелем народа, возвысится над толпой и в комфортном величии благосклонно принимать восторженные похвалы – такое служение неприемлемо в христианстве, где возвышение над всеми, если и возможно, то на страдальческом кресте.  Кому же из неверующих добровольно хочется на крест? Но кому же, особенно из молодёжи, не мечтается о славе героя? Вот сатана через своих адептов и использовал эти две человеческие слабости в своих интересах.

Достоевский не напрямую, а как бы опосредовано показал ту идеологическую атмосферу, которая царила в просвещённом  Петербурге во второй половине 19-го века, и в которую попала неокрепшая душа Раскольникова. Со всей жадностью юного организма он стал вдыхать в себя ядовитые миазмы этой атмосферы, поверив, что она-то и содержит в себе живительные силы. Но что это были за силы и от кого они исходили, и какое воздействие имели на молодые умы? Помните того студента в трактире с его теорией служения? «Убей её и возьми её деньги, с тем чтобы с их помощью посвятить себя на служение общему делу…».

Полная противоположность христианскому мировоззрению: не свою, а чужую кровь пролей ради всеобщего блага. А вот дополнение к этой теории из уст бывшего студента Петра Петровича Лужина, несостоявшегося жениха сестры Раскольникова. Оно звучит ещё более циничней, т. к. претендует на научный подход: «Если мне, например, до сих пор говорили: «возлюби», и я возлюблял, то что из того выходило? – продолжал Пётр Петрович, может быть с излишней поспешностью, — выходило то, что я рвал кафтан пополам, делился с ближним, и оба мы оставались наполовину голы, по русской пословице: «Пойдёшь за несколькими зайцами разом, и ни одного не достанешь». Наука же говорит: возлюби, прежде всего, одного себя, ибо всё на свете на личном интересе основано. Возлюбишь одного себя, то и дела свои обделаешь как следует, и кафтан твой останется цел. Экономическая же правда прибавляет, что чем более в обществе устроенных частных дел и, так сказать, целых кафтанов, тем более для него твёрдых оснований и тем более устраивается в нём и общее дело. Стало быть, приобретая единственно и исключительно себе, я именно тем самым приобретаю как бы и всем, и веду к тому, чтобы ближний получил несколько более рваного кафтана и уже не от частных, единичных щедрот, а вследствие всеобщего преуспеяния. Мысль простая, но, к несчастью, слишком долго не приходившая, заслонённая восторженностью и мечтательностью, а казалось бы, немного надо остроумия, чтобы догадаться». (К. ц.)

Эта «простая» мысль на первый взгляд кажется рациональной, но она несёт в себе какой-то дух бесчеловечности. В ней содержится нечто такое, что противно русской душе. И это «нечто» — отсутствие Бога, а стало быть, отсутствие любви к человеку. Сразу видно, что в русскую среду она, эта мысль, пришла из Европы, потому что только обезбоженный и рациональный ум европейца мог придумать такую теорию. Чтобы подчеркнуть её западное происхождение, Достоевский в уста Лужина вкладывает известную русскую поговорку, переведённую с русского на иностранный язык, а с иностранного – опять на русский. Так наше родное и гармоничное: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь», — превращается в схожее по смыслу, но уродливое по форме и содержанию: «Пойдёшь за несколькими зайцами разом, и ни одного не достанешь». Это так же, как с не менее известной поговоркой: «Баба с возу, кобыле легче», — которая при туда-обратном переводе звучит глупо и бессмысленно: «Леди выходит из дилижанса, дилижанс начинает двигаться быстрее».

Одна саркастическая фраза, вкраплённая писателем в импортную теорию, и у нормального русского человека возникает чувство отторжения.

Теория Лужина и теория студента из трактира имеет общий корень, исходящий из глубины преисподней, и вытекают одна из другой. В романе они раздвинуты во времени и пространстве, но духу связаны одной идеей – идеей некоего «общего дела» и служения без жертвы, т. е. сатанинского служения.

Лужин – студент более раннего поколения, чем тот, чью беседу с офицером невольно подслушал Раскольников. Е, если учение первого ещё бескровно, то учение второго не только предполагает, но и требует непременного пролития чужой крови во имя всеобщего блага. Это – та революционная идея, которая в своём поступательном развитии в полную меру реализуется в начале 20-го века.

Вот такой отравленной духовной пищей стала питаться чистая душа Раскольникова по приезде его в Петербург после поступления в университет. Не Раскольникова обвиняет Достоевский в убийстве «старушонки», а эту развратную интеллектуальную среду, посеявшую в целомудренной душе плевелы Западного мировоззрения – нигилизм. Раскольникова он жалеет. В его представлении Раскольников олицетворяет русский народ, стремящийся к справедливости, но наивный и доверчивый, который в этом своём высоком стремлении поверил ложным учителям и в результате так жестоко расплатился за свою доверчивость. Но эта расплата и приведёт его в конце концов к величайшему духовному акту вселенского значения – ко всенародному покаянию и изменению всего своего исторического естества.

Мы знаем, как Достоевский любил свой народ, как верил в его предназначение, и как болел за него душой, провидчески прозревая те испытания и страдания, что выпадут ему в будущем за отступление о Православной веры и принятия нигилистического духа загнивающей Европы. Теперь, по прошествии полутора века, мы видим, что так и произошло. Россия повторила судьбу Раскольникова, пройдя тот же самый крестный путь. И дай Бог, чтобы этот путь она завершила так же, как и Раскольников, т. е. покаянием и вторичным обретением Бога, но уже на более высоком, осознанном, уровне.

Благоразумный разбойник во младенчестве соприкоснулся со Христом, был напитан молоком Пречистой Его Матери, но потом надолго забыл об этом. И всё-таки, в последствии, проходя через преступления, он сохранил в себе живую душу, которая в момент наказания окончательно проснулась в нём и мощно потянулась к Богу. Детское, неосознанное предощущение присутствия Богочеловека завершилось осмысленным Богопознанием, т. е. пониманием, что Бог реально находится рядом, и пристально смотрит в твоё сердце. Это понимание в очах Божиих есть единственная истинная ценность.

Достоевский оправдывает своего героя тем, что и до-, и после убийства оставляет в нём совесть – этот главный признак и критерий безсмертного духа. Ведь совесть, по учению Отцов Церкви, есть голос Бога в человеке, природное Евангелие, изначально от рождения записанное на скрижалях человеческой души. Но не каждый способен услышать этот Голос, и прочесть эти Строки. И только тот, кому удаётся сохранить такую способность, имеет шанс на возрождение даже при падении на самое греховное дно.

Трагедия Раскольникова в том, что он, увлёкшись нигилистическими идеями Запада, забыл о Боге. Но Бог не забыл про него. Он видел его чистую душу и, несмотря на то, что она вся извалялась в грязи гордыни, остался в ней голосом совести. Собственно совесть и понудила Раскольникова пойти на убийство, как это ни парадоксально. Дьявольская мысль, проникшая в его сознание и ставшая часть его естества, истерзала его душу, сердце и разум. Он не мог уже избавиться от этой мысли, но жить с ней не мог. Она заслонила от него всё на свете, и, прежде всего, Бога, от Которого она уводила его всё дальше и дальше. И тогда Господь попускает Раскольникову совершить страшный поступок, чтобы в злом деянии ему открылась вся пагубность бесовской мысли. И именно совесть становится катализатором этого поступка.

                            Продолжение следует