Сущность образа Ольги
Что хотел Сказать Гончаров образом Ольги? Ведь, если Обломов олицетворяет собой золотую сердцевину русской народной души, то остальные персонажи романа выявляют различные проявления её мистической жизнедеятельности, которые по отношению к этой сердцевине раскрываются то ли в положительном, то ли в отрицательном ракурсе.
Образом Ольги Гончаров приподнимает завесу над тайной сущностью новой России, какой она начинает становиться в первой половине 19-го века. Любознательная, от природы наделённая цепким умом, обладающая огромной внутренней энергией, устремлённая к новым горизонтам, Ольга попадает под влияние западнических революционных идей, которыми Штольц щедро засеивает ей сознание (а других знаний он ей не мог дать, т. к. из контекста произведения сразу становится ясно, из каких источников он сам черпал информацию, хотя Гончаров открытым текстом об этом и не говорит). Материалистическое бездуховное мировоззрение Европы разбудило ум Ольги, но душа её осталась спящей, не затронутой благодатным призывом Господа к жертвенной любви, без которой невозможно служение людям.
Не то же ли самое случилось и со многими лучшими представителями российского общества? Все их помыслы были пронизаны благородными порывами, все их устремления были направлены на то, чтобы жизнь своего народа сделать лучше и чище; и в то же время все их действия приводили к духовной пустоте и, в результате, завершились духовным крахом, чуть окончательно не погубившим огромную страну. А всё потому, что дело, не имеющее под собой Божественной основы, изначально обречено на провал, ибо не имеет истиной цели и не наполнено истинным смыслом. Там, где отсутствует Бог, там присутствует сатана. И как бы кто не пытался без Бога совершать Божье дело, он всё равно будет служить Его противнику, который от начала является человеконенавистником.
На примере Ольгиной жизни, вернее, на примере её результата читатель в этом убеждается. Помните? «Да, я несчастлива тем разве… что слишком счастлива». Парадоксальный вывод, и, одновременно, закономерный.
Счастье без Бога – это рай на земле. А он невозможен в принципе, потому что человеческая душа, особенно, если это душа русская, не способна удовлетворяться лишь плотскими удовольствиями: они недолговечны и быстро приедаются, порождая неодолимое желание всё новых и новых наслаждений для тела. Так, невозможно постоянно питаться тортами – через пару дней они станут вызывать тошноту и отторжение.
Материалистическая идеология Запада отравила душу русского народа, постепенно выдавливая из неё понятие о единственном смысле жизни – жизни в Боге и для Бога. Заменив его понятием: «жизнь ради жизни». Но это чисто животный способ существования. Не для того Господь дал человеку разум, чтобы он опустился до такого уровня. И если разум не одухотворён высшим смыслом, он становится убийственным для человека, и тогда лучше отказаться от него, уйти во внутренний затвор и, предавшись сердечным размышлениям, остановиться в своём суетном метании до тех пор, пока этот высший смысл не будет найден.
Запад предложил России путь бесцельного движения «в никуда». И часть России, олицетворённая в романе образом Ольги, согласилась пойти по этому пути. А судя по тому, что Ольга дошла до своего логического абсурдного конца, эта часть была весьма велика, раз и вся Россия в результате упёрлась в абсурд. Другая же часть России, олицетворённая образом Обломова, стала сопротивляться дьявольскому предложению. И пусть она понесла внешнее поражение, но на мистическом уровне в очах Божиих всё же оправдалась и получила право на возрождение в последствие. Это противостояние двух мировоззрений, двух миров, Русского и Европейского, хорошо просматривается в кратком диалоге между Обломовым и Ольгой:
«- Отчего вы не веселы? – спросила она.
— Не знаю, Ольга Сергеевна. Да отчего мне веселиться? И как?
— Занимайтесь, будьте чаще с людьми.
— Заниматься! Заниматься можно, когда есть цель. Какая у меня цель? Нет её.
— Цель – жить.
— Когда не знаешь, для чего живёшь, так живёшь как-нибудь, день за днём; радуешься, что день прошёл, что ночь пришла, и во сне погрузишь скучный вопрос о том, зачем жил этот день, зачем будешь жить завтра». (К.ц.)
Такой вопрос самому себе и окружающим может задать только человек, который действительно хочет жить, а не создавать видимость жизни, не имитировать её, а воплощать по законам Божественного мироустройства. На самом деле Обломов знал, для чего живёт. И часто он обозначал эту цель и Штольцу, и Ольге, и самому себе. Просто, привыкший к непониманию, потерявший надежду что-либо доказать, он внешне стал соглашаться со своими оппонентами – любимыми людьми, чтобы не раздражать их. Но внутренне он никогда не изменял своей цели, и неуклонно шёл к ней. И дошёл, в конце жизненного пути через человеческие уста получив от Господа высшую оценку своей жизни: «На радость людям жил…».
Ольга всё пыталась вырвать Обломова из его затвора, выйти снова в мир и перемениться. Она желала ему счастья. Но может ли человек, сам не достигший своего счастья, сделать счастливым другого? К чему пришла Ольга? Помните её душевный вопль: «Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги…». А в духовном тупике не может быть счастья: там духота и смрад, там тюрьма для души. Там все земные достижения теряют смысл и обесцениваются.
Обломов же, в отличие от Ольги, за свой недолгий земной век накопил те подлинные сокровища, которые делают человека счастливым в любых обстоятельства и ради стяжания которых человек рождается на этот свет.
«Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верящей и всё холодно, мудро анализирующей молодёжи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в людскую честь, и сколько не ошибался он в людях, сколько бы ни ошибся ещё, страдало его сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и веры в него…
Многие запинаются на добром слове, рдея от стыда, и смело, громко произносят легкомысленные слова, не подозревая, что они тоже, к несчастью, не пропадают даром, оставляя длинный след зла, иногда неистребимого.
Зато Обломов был прав на деле: ни одного пятна, упрёка в холодном, бездушном цинизме, без увлечения и без борьбы, не ложилось на его совести. Он не мог слушать ежедневных рассказов о том, как один переменил лошадей, мебель, а тот – женщину… и какие издержки повели за собой перемены…
Не раз он страдал за утраченное мужчиной достоинство и честь, плакал о грязном падении чужой ему женщины, но молчал, боясь света». (К.ц.)
Конечно, Обломов не мог изменить этот мир, лежащий в грязи, но он сумел сам не испачкаться в мирской грязи. Он совершил самое главное делание – делание по подобию Божию своей души, возле которой, как возле костра в зимнюю стужу, отогревались десятки других душ, в этом мире потерявших ориентацию. И пусть они ненадолго задерживались у этого духовного костра, но частичку его тепла они всё-таки уносили с собой, и она их согревала во мраке жизненной ночи.
Ольга тоже поначалу потянулась к душе Обломова, но приблизившись к ней вплотную, не выдержала её жара и отшатнулась навсегда. Так и русский народ, имея в своей среде таких святых как Серафим Саровский, Оптинские старцы и многих, многих других, подобных им, шёл к ним за утешением, получал это утешение, а в результате всё равно дошёл до революции и безбожия. Как Ольга не смогла понять Обломова, т. к. сама уже принадлежала к числу той «ни во что не верующей и всё холодно, мудро анализирующей молодёжи», так и русский народ не внял призыву святых угодников Божиих образумиться и обратиться к своим корням, потому что к тому времени, отравленный русским дворянством и интеллигенцией, живую веру Христову заменил на мёртвое обрядоверие.
Новая Россия, в романе обозначенная образом Ольги, уже не могла выносить святости исконной Руси, воплощённой в образе Обломова; да уже и не нуждалась в ней, увлечённая в пустоту вихрем материализма, ворвавшемся в наши духовные просторы из обезбоженной Европы.
Но мучения Ольги, её душевные терзания, явились свидетельством того, что душа в ней оставалась живой, хоть и уснувшей. Она чувствовала, что идёт не туда, что «дальше нет дороги». Так и русский народ: отказавшись от Бога и построив новый мир без Него, не получил удовлетворения и успокоения. Он страдает, сам не понимая смысла этих страданий. Душа народа болит. Но эта боль доказывает, что у русского народа ещё есть душа, а значит, есть надежда на воскресение России.
Агафья Матвеевна
Но не вся Россия в 19-м веке поддалась тлетворному влиянию Запада. Как тогда, во времена Гончарова, так и до сей поры сохраняется в сокровенных глубинах её чистая, искренняя и по детски наивная Русь, которую и зовут Святой. Зачастую она не видна, а если вдруг и становится видимой, то кажется она обезбоженному миру глупой, нелепой и бестолковой. Но на самом деле, она преисполнена жертвенной любви и сострадания – этих истинно Божественных свойств.
Как отмечалось выше, Гончаров своими персонажами выявляет те или иные качества русской народной души, и в соприкосновении с Обломовым выясняет, какие являются золотым фондом нашего менталитета, а какие ширмой, окалиной, коростой, которая рано или поздно слетит с исторической плоти Русского народа.
Антиподом Ольги в романе выступает Агафья Матвеевна. Две русские женщины, абсолютно разные по характерам, умственным способностям и мироощущению, но которые любили Обломова и которых любил он. Ольга – символ России новой, расчётливой, интеллектуально перенасыщенной, но с душой спящей, не восприимчивой к Божественной любви. Она способна лишь к анализу, т. е. к разложению по полочкам любой ситуации и своего внутреннего состояния с тем, чтобы как можно комфортнее обустроиться в этой жизни. Агафья Матвеевна – символ Руси древней, домостроевской, не отягчённой багажом ненужных знаний, но с душой, переполненной состраданием, жалостью, жертвенностью. Она способна лишь к синтезу, т. е. к соединению всего, что её окружает, в одном стремлении – быть полезной другим. Её мир прост, и значит, целен, в отличие от Ольги, мир которой сложен и постоянно дробится на какие-то разновеликие осколки.
Вот это обстоятельство, кстати, и вводит читателя в заблуждение при первом прочтении романа. Ольга представляется натурой неординарной, захватывающей. Агафья Матвеевна, напротив, предстаёт этакой забитой бабой, не имеющей своего мнения, не способной жить своим умом. Но при внимательном прочтении обнаруживается, что всё как раз наоборот. Оказывается, это Ольга не имеет ничего своего. С юности её разум заполнен тем, что вложил в него Штольц. Даже в Обломова она влюбилась после того, как Штольц обратил на него её внимание. В жизни она не нашла применения своим способностям и полученным знаниям. Она живёт, питаясь энергиями мужа, высасывая их из него, как растение-паразит высасывает соки из приютившего его дерева, и при этом ничего не отдавая взамен. То есть, она не является женой в полном смысле этого слова, и это явственно следует из тех переживаний, которые испытывает Штольц, когда пытается понять свою супругу. Ольга потому и не находит приложения своим способностям, что у неё нет никаких своих способностей.
Иное дело Агафья Матвеевна. В тех сферах, до которых ум её не дотягивается (впрочем, за ненадобностью) она теряется, не может собраться с мыслями, впадает в крайнее замешательство. Но стоит ей оказаться в привычной для неё обстановке, она сразу же становится активной, деятельной, сообразительной. Поле её деятельности – это дом и хозяйство, то есть, именно, то поле, на котором Господь изначально определил женщине находиться. Ибо предназначение женщины – быть помощницей мужу, поддержкой, вдохновительницей и утешительницей, с чем Агафья Матвеевна, будучи женой Обломова, и справляется со всей женской мудростью, ненавязчиво, но верно.
Вспомните, как Ольга переламывала привычки Обломова, настойчиво, назойливо, даже, агрессивно. И ничего у неё не получилось. А вот, как это проделывала Агафья Матвеевна: «Водка, пиво и вино, кофе, с немногими и редкими исключениями, потом всё жирное мясное, пряное было ему запрещено и умеренный сон только ночью.
Без ока Агафьи Матвеевны ничего бы этого не состоялось, но она умела ввести эту систему тем, что подчинила ей весь дом и то хитростью, то лаской отвлекала Обломова от соблазнительных покушений на вино, на послеобеденную дремоту, на жирные кулебяки.
Чуть он вздремнёт, падал стул в комнате, так, сам собою, или с шумом разбивалась старая, негодная посуда в соседней комнате, а не то зашумят дети – хоть вон беги! Если это не поможет, раздавался её кроткий голос: она звала его и спрашивала о чём-нибудь». (К.ц.)
Такая женская мудрость рождается лишь от полноты Божественной любви, переполняющей сердце. А женская любовь может быть только жертвенной, иначе это не любовь, а суррогат её. От мужчины Господь ожидает того же самого, но в ином проявлении. Мужчина – существо социальное. Его предназначение – жертвенное служение в социуме: обеспечение и защита своей семьи; защита Родины в случае вражеского нашествия; благоустройство родной земли; обеспечение будущим поколениям духовных и материальных условий жизни и развития, и т.д. В духовном делании как раз и заключалось служение Обломова. К такому рода деланию относится труд людей творческих: поэтов, писателей, художников, композиторов. Но чем бы мужчина не занимался в социуме, в любом случае жена для мужа должна быть не только матерью его детей, но так же помощницей и соратницей, какой стала для Обломова Агафья Матвеевна, а не нравственной и бытовой обузой, как произошло в случае с Ольгой.
Ещё не будучи женой Обломова, только полюбив его, даже боясь признаться себе в этом, Агафья Матвеевна сразу же всей душой предалась любимому человеку, посвятив служению ему всю жизнь. Она не анализировала свои чувства, как это делала Ольга, не пыталась разобраться, за что полюбила, не просчитывала ход дальнейших событий, а просто делала всё, чтобы жизнь Обломова в её доме была комфортной и удобной. Даже, когда он оказался в стеснённом материальном положении из-за козней Тарантьева и её братца, она тайно закладывала в ломбард самые дорогие свои вещи, чтобы кормить своего тогда ещё постояльца подобающей барину пищей. Сама ела, что придётся, но любимому человеку отдавала лучший кусок. Служение её продолжалось в неизменном виде и тогда, когда она стала женой Обломова.
В образе Марфы Матвеевны реализовался русский «Домострой», но в высшем духовном и добровольном его аспекте. Ведь добровольное и смиренное служение мужу для женщины есть проявление такого же добровольного служения Богу, которого Он только и ожидает от человека. Ведь для жены муж должен быть первым после Бога. А это возможно только в том случае, когда сердце женщины главенствует над её разумом. И только в этом случае женщина обретает истинное счастье, которое в Царстве Небесном не только продолжиться, но и многократно усилится. Конечно, этого не понять людям неверующим, но человек воцерковлённый и знакомый с учением Церкви, знает, что именно так Господь промыслил о женщине, а исполняющий волю Божью всегда в награду получает счастье земное (в каких бы условиях он не находился) а после смерти – блаженство вечное.
Многие наши современницы не смогут вместить в себя это. А иные даже возмутятся таким оборотом дела: «Как! — воскликнут они. – Почему я должна быть прислугой мужу? Я не домработница! Я сама хочу реализоваться как личность. Быть самостоятельной и независимой; уметь обезпечивать себя и занять достойное место в обществе». Что на это ответить? Прочтите ещё раз роман Гончарова и сравните судьбу двух женщин, двух жён, двух матерей. Одна, Ольга, искала в замужестве своего эгоистического счастья и, как ей казалось, получила его сполна. Другая, Марфа Матвеевна, старалась сделать счастливым своего любимого человека, не думая о себе, и смогла отдать ему всю себя до конца.
Жизнь Ольги ровная, обезпеченная, она окружена заботой умного, перспективного мужа. Марфа Матвеевна всего семь лет прожила в замужестве с Обломовым и потеряла его, умершего от инфаркта, оставшись вдовой с малым дитём на руках. Казалось бы, семейная доля первой куда как удачней, чем у второй. Но что мы видим на выходе?
Ольгу мучают душевные метания, она чувствует неудовлетворённость, она вынуждена убеждать себя, что счастлива, а, стало быть, счастья у неё нет. Живя в самых благоприятных для себя условиях, она потеряла смысл жизни. Вот как описывает Гончаров её терзания:
«Что если это ропот бесплодного ума или, ещё хуже, жажда не созданного для симпатии, неженского сердца. Боже! Она его (Штольца) кумир – без сердца, с чёрствым, ничем не довольным умом! Что ж из неё выйдет? Ужели синий чулок? Как она падёт, когда откроются перед ней эти новые, небывалые, но, конечно, известные ему страдания!
Она пряталась от него или выдумывала болезнь, когда глаза её против воли, теряли бархатную мягкость, глядели как-то сухо и горячо, когда на лице лежало тяжёлое облако, и она, не смотря на всё старание, не могла принудить себя улыбнуться, говорить, равнодушно слушала самые горячие новости политического мира, самые любопытные объяснения нового шага в науке, нового творчества в искусстве.
Между тем ей не хотелось плакать, не было внезапного трепета, как в то время, когда играли нервы, пробуждались и высказывались её девические силы. Нет, это не то!». (К.ц.)
Здесь мы видим медленное, но неуклонное отмирание души, так и не проснувшейся, потому что доверилась она не сердцу, а разуму, причём, разуму, развращённому безбожными идеями Запада, и отравленному бесплодным мусором бесполезных знаний. Бедная Ольга начинала скатываться в бездуховную пропасть отчаяния и апатии, которую, сам того не желая, приуготовил ей Штольц. Сам живущий самообманом, которым прикрывал свою банальную суетную жизнь, он не смог сделать её счастливой и наполнить её жизнь главным женским смыслом. Сама же она не захотела искать этот смысл.
А вот, как описывает Гончаров душевное состояние Агафьи Матвеевны после смерти её мужа – Обломова: «Вот она, в тёмном платье, в чёрном шерстяном платке на шее, ходит из комнаты в кухню, как тень, по-прежнему отворяет и затворяет шкапы, шьёт, гладит кружева, но тихо, без энергии, говорит будто нехотя, тихим голосом, и не по-прежнему смотрит вокруг беспечно перебегающими с предмета на предмет глазами, а с сосредоточённым выражением, с затаившимся внутренним смыслом в глазах. Мысль эта села невидимо на её лицо, кажется в то мгновение, когда она сознательно и долго вглядывалась в мёртвое лицо своего мужа, и с тех пор не покидала её.
… Над трупом мужа, с потерей его, она, кажется, вдруг уразумела свою жизнь и задумалась над её значением, и эта задумчивость легла навсегда на её лицо.
… Она поняла, что проиграла, просияла её жизнь, что Бог вложил в её жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда… Навсегда, правда; но зато навсегда осмыслилась и жизнь её: теперь уже она знала, зачем она жила и что жила не напрасно». (К.ц.)
Итак, Гончаров образом двух русских женщин, Ольги и Агафьи Матвеевны, показал Россию конца первой половины 19-го века: Россию, которая уже разделилась сама в себе, которая уже потеряла свою внутреннюю духовную цельность и, стало быть, начала разваливаться, тем самым предвещая то страшное падение, что совершилось в начале 20-го столетия. Даже в противопоставлении Обломова и Штольца, а также – Обломова и его современников не столь резко проявилась эта двойственность российской действительности той эпохи, как в противопоставлении этих двух женских персонажей. Они не просто противопоставлены, они мистически враждебны друг другу. Это два совершенно разных мира, два взаимоисключающих измерения, тем не менее, существующих в одной системе координат – в русской системе. Не случайно на протяжении всего романа Ольга и Агафья Матвеевна никак не соприкасаются друг с другом, как будто бы живут в разных странах. Да, собственно, так оно и есть на самом деле, хоть страны их и носят одно имя: Россия.
Ольга олицетворяет собой ту часть соборной русской души, которая попала под влияние растленных западных идей, поверила им, пошла за ними, и в результате оказалась, как говорят в народе, «у разбитого корыта». Изначально здоровое любопытство и пытливость ума, свойственные лучшим представителям русского народа, под влиянием материалистических представлений, в которых нет места мистическому, т. е. Божественному, привели её в пустоту. И за этой пустотой она не увидела ничего, кроме той же самой пустоты. Помните её признание? «Иногда я как будто боюсь… Или мучусь глупой мыслью: что же будет ещё? Что это счастье… вся жизнь… все эти радости, горе… всё тянет меня куда-то ещё; я делаюсь ничем недовольна» (К.ц.) И это естественно. Пустота в конце пути не может принести удовлетворения душе и поэтому понуждает продолжать бесцельное движение до тех пор, пока не возникнет жгучее желание сломать всё, что есть вокруг, и выстроить что-то новое, что, может быть, в конце концов, принесёт удовлетворение. Но из пустоты невозможно построить что-либо дельное, способное принести радость и успокоение душе.
Не то же ли самое, что произошло с Ольгой, случилось и со всем русским народом? Обманутый и увлечённый дьявольской идеей построения земного рая, он в какой-то момент почувствовал себя несчастным в той привычной обстановке монархического строя, в котором благодатно и защищено существовал несколько веков к ряду, пока не терял Православную веру, что являлась основой всего государственного образа русской жизни. Под надёжной сенью Самодержавия народу вдруг стало пусто и неуютно, и тогда он решил сломать эту сень, чтобы на её месте возвести новую, как ему казалось, более совершенную, более надёжную. И русский народ, не задумываясь, сломал привычный уклад жизни, потому что, оторвавшись от него внутренне, он уже не мог переносить его внешне. Но невозможно существовать в социальном вакууме. Нужно было создавать что-то новое. И создали!
Рай на земле оказался концлагерем, где железным кнутом недовольных заставляли быть счастливыми. А те, кто непосредственно создавал это «рай», сами себя убедили, что счастливы, ибо стыдно же было признаться в собственных ошибках, в добровольном выборе неверного пути. Как, впрочем, подобное происходило с Ольгой6 «Эта грусть скоро проходит, и мне опять станет так светло, весело, как вот опять мне стало теперь» (К.ц.) Но из контекста читатель видит, что не стало её ни светло, ни весело.
Образом Ольги Гончаров провидчески изобразил судьбу России вплоть до наших дней. В этой безудержной гонке за земным счастьем Россия всё более и более становится несчастной, и сегодня, на пике сытости и материального достатка, она окончательно стала терять все нравственные ориентиры и духовные цели, а значит, и чувство удовлетворения от своего исторического бытия.
Но Гончаров безоговорочно верил в свой народ и поэтому столь трепетно и бережно показал другую часть его соборной души в образе Агафьи Матвеевны. Вот эта часть народной души и есть та исконная, вечная, золотая сердцевина, которая и делает нас Святой Русью.
На первый взгляд читателю может показаться, что Агафья Матвеевна глупа и бестолкова. Она так теряется в разговоре со Штольцем, что не может даже уловить смысл его слов, и всё время повторяет: «Вам бы к братцу лучше обратиться». Но эта бестолковость проявляется только по отношению к человеку, чуждому ей и по мироощущению, и по ментальности, и по всем жизненным параметрам. Это своего рода внутренняя защита от того враждебного ей мира, который может ворваться в её мир и нарушить его стройную гармонию. А то, что мир Агафьи Матвеевны гармоничен, мы видим по обустройству её домашнего хозяйства, где всё на своём месте, всё функционирует, как исправные часы, где нет ничего лишнего и ненужного. Недаром Обломову с его чистой душой так хорошо и комфортно в её доме.
«Для него Агафье Матвеевне, в её вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся глазах, в вечном хождении из шкапа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и нерушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве под отеческой кровлей». (К.ц.)
Да, Обломову хорошо рядом с Агафьей Матвеевной. А там, где хорошо чистой душе, там и есть чистота. Гончаров только прямым текстом не говорит об этом.
Упорно не желающая слышать и понимать чуждого ей Штольца, вплоть до проявления крайней бестолковости, Агафья Матвеевна в естественной для неё среде оказывается мудрой и расторопной хозяйкой, а впоследствии и столь же мудрой женой Обломову, в отличие от Ольги, которая, нахватавшись поверхностных знаний, так и не стала никем, а, в результате, и жена из неё получилась так себе – ни мужу опора, ни дому основа. И как мать она себя в романе не проявила никак. Да и о её материнстве Гончаров упоминает как-то вскользь, опосредовано, когда Штольц «уезжал на Южный берег Крыма для двух целей: по делам своим в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов».
При внимательном прочтении произведения можно обратить внимание на одну очень тонкую деталь, которой Гончаров подчеркнул своё отношение к созданным им женским образам. Ольгу он практически везде и постоянно демократично обозначает просто именем, а Агафью Матвеевну всё время уважительно называет по имени-отчеству. Явно, неслучайный приём. У Ольги как бы нет отчества, т. е. нет Отечества: она легко может обойтись и без него. В противовес ей Агафья Матвеевна не отделима от своего Отечества, её трудно представить живущей где-либо, кроме России. Именно это, как мне кажется, таким литературным приёмом и хотел выделить Гончаров: там – чуждое, наносное, временно прибившееся; здесь – исконное, настоящее, плоть от плоти народной.
Да, конечно, таких, как Ольга, в России с каждым годом становилось всё больше и больше, и, наверное, в наше время их уже большинство. Но такие, как Агафья Матвеевна, составляют народный костяк, на который опирается всё бытиё нации. Такие, как эта простая русская женщина, которая не возгордилась, даже официально став барыней, всегда спасали Россию от бездушия и холодного, расчётливого рационализма, неизбежно приводящего к отрицанию Бога. Они спасли её в самые тяжкие годы господства безбожной власти, сохранив в себе веру во Христа и высшие христианские добродетели: любовь и жертвенность.
Потому Гончаров и не сводит на страницах романа Агафью Матвеевну с Ольгой, что и в народной душе эти её две части никогда не смешиваются и не сливаются воедино. Как бы духовно не падал русский народ, отравленный тлетворным дыханием Запада, но в сокровенных тайниках его сердца всегда живёт то светлое начало, которое даёт ему постоянную надежду на выздоровление и возрождение. В России Ольга никогда не возьмёт вверх над Агафьей Матвеевной, потому что Агафья Матвеевна и есть сама Россия, а Ольга – лишь жалкая подделка, грубо сработанная заморскими злопыхателями.
Обломов и Захар
Есть в романе ещё один персонаж, значение которого весьма важно в осмыслении образа Обломова. Это – его слуга Захар. Кого олицетворяет собой этот дворовый человек, почти всю жизнь проживший рядом с барином, но сохранивший в себе черты крепостного крестьянина? Простой русский народ.
При анализе поэмы Гоголя «Мёртвые души» мы детально рассмотрели, как личность помещика оказывает влияние на формирование внутреннего мира его крепостных. В массе своей помещики первой половины 19-го века духовно и телесно развращаться, под влиянием Европы отказавшись от христианских принципов жизнеустройства, что в результате привело к развращению всего русского народа. Гончаров же рассматривает другую возможность, другой путь, по которому могла бы пойти история России. Ведь историю делают люди, и если элита общества является генератором той или иной социальной идеи, то простой народ выступает в роли орудия реализации этой идеи. Но под определённые работы необходимы определённые инструменты, хотя и изготавливают их из одних и тех же материалов. Плуг, которым пашут ниву, и топор палача, которым рубят головы, делают из одного металла.
Если бы российская элита 19-го века не отказалась от своего предназначения и на собственном примере показала простому народу образец беззаветного служения Богу, Царю и Отечеству, в России не случилось бы той страшной катастрофы, которая чуть было не смела её в пропасть исторического небытия. Пропасть эта возникла между сословиями, когда крестьянство отказалось добросовестно нести своё тягло, видя, как дворянство отказывается от несения своего. Но если элитарный слой общества, саботируя исполнение государственных обязанностей, продолжал жить в роскоши и довольстве, то крестьянству приходилось продолжать свой тяжёлый, изнурительный труд. Чувство несправедливости порождало жажду мести, и в итоге растлители были уничтожены теми, кого они сами же развратили. Ведь главным следствием безответственной жизни дворян-помещиков стало то, что крестьянин перестал почитать и уважать барина, который до этого в его глазах олицетворял незыблемость государственных основ. А перестав уважать, он начал его презирать, что привело к утрате преданности своему господину. А без преданности с одной стороны и ответственной заботы с другой не возможно мирное существование столь разных по своему социальному статусу сословий: крестьянства и дворянства.
Образом Захара, слуги Обломова, в своём романе Гончаров показал возможный симбиоз между барином и крестьянином, делая главный акцент на преданности второго первому. Однако, как честный писатель, он не скрыл от читателя влияние развратного духа расслабленности и безответственности той эпохи, которым были заражены даже самые верные слуги. Вот характеристика Захара:
«Он принадлежал двум эпохам, и обе положили на него печать свою. От одной перешла к нему по наследству безграничная преданность к дому Обломовых, а от другой, позднейшей, утончённость и развращение нравов.
Страстно преданный барину, он, однако же, редкий день в чём-нибудь не солжёт ему. Слуга старого времени удерживал, бывало, барина от расточительности и невоздержанности, а Захар сам любил выпить с приятелями на барский счёт; прежний слуга был целомудрен, как евнух, а этот всё бегал к куме подозрительного свойства. Тот крепче всякого сундука сбережёт барские деньги, а Захар норовит усчитать у барина при какой-нибудь издержке гривенник и непременно присвоить себе лежащую на столе медную гривну или пятак». (К.ц.)
Но не вина в этом была Захара, а его беда, как, впрочем, беда всех барских слуг и всех крепостных крестьян того времени. Недаром Гончаров, давая характеристику Захару, с самого начала говорит о двух эпохах. Не родился Захар таким, по природе своей не хуже он был прежних слуг, но современная эпоха сделала его таким. Ибо заразой духовного тлена, принесённого из Европы верами свободомыслия и материализма, начинал пропитываться сам воздух в России. Православие постепенно уходило из бытовой жизни дворянства, а вслед за ним и из крестьянского сословия. Вместе с ним уходили дотоле незыблемые нравственные понятия о честности, целомудрии, ответственности за своё дело, те понятия, что вырастают из осознания греха.
Захар чисто механически воспринимал всю духовную грязь своей эпохи, проистекающую на него из окружающей среды; воспринимал как ребёнок, оставленный без строгого надзора родителей, как человек, не привыкший задумываться над происходящим. Обломов не мог на него воздействовать в этом плане, т. к. обладал слишком мягким характером. Но его воздействие сказалось в другом: он любил Захара. Любил, может быть, не осознанно, но, тем не менее, по-обломовски искренне и глубоко. Эта любовь и порождала в Захаре ответное чувство, которое выражалось в безграничной преданности барину. Да, он был развращён на своём уровне, но: «Несмотря на всё это, то есть, что Захар любил выпить, посплетничать, брал у Обломова пятаки и гривны, ломал и бил разные вещи и ленился, всё-таки выходило, что он был глубоко преданный своему барину слуга.
Он бы не задумался сгореть или утонуть за него, не считая это подвигом, достойным удивления или каких-нибудь наград.
… Захар умер бы вместо барина, считая это своим неизбежным и природным долгом, и даже не считая ничем, а просто бросился бы на смерть, точно так же как собака, которая при встрече с зверем в лесу бросается на него, не рассуждая, отчего должна бросаться она, а не её господин». (К.ц.)
Такая преданность не может не поражать, хотя она естественна с Божественной точки зрения. Такая преданность произрастает только из большой любви, которая рождается в ответ на такую же любовь. Обломов просто и непринуждённо разбудил в душе Захара это чувство. Он не прилагал никаких усилий, чтобы приобрести слугу, верного до самопожертвования. Да он и не ожидал от него никаких жертв: он лишь любил его, как мог, любил, не задумываясь, любил, как всех, с кем сводила его судьба, каждой частицей своей по-детски чистой, незамутнённой эпохальной грязью душой.
Даже после смерти Обломова Захар не изменил своему барину. Оставшийся один, опустившийся от нищеты и безысходности, бездомный и неприкаянный, он, тем не менее, отказывается от предложения Штольца устроить его жизнь. Со вздохом он твёрдо отвечает ему: «Ехать-то неохота отсюда, от могилки-то!.. Этакого барина отнял Господь! На радость людям жил, жить бы ему сто лет… Вот сегодня на могилке у него был; как в эту сторону приду, так и туда, сяду да и сижу; слёзы так и текут… этак-то иногда задумаюсь, притихнет всё, и почудится, как будто кличет: «Захар! Захар!» Инда мурашки по спине побегут! Не нажить такого барина! А вас-то как любил – помяни, Господи, его душеньку во Царствии Своём!» (К.ц.)
Захар остаётся с Обломовым, пусть даже умершим. Штольц уезжает со своим безликим приятелем-литератором, который из контекста вроде бы ассоциирует с самим Гончаровым, но внутренне совершенно не похож на него, человека глубоко верующего и не равнодушного.
Это – концовка романа. Если внимательно вчитаться в неё, открывается мистический и, даже, пророческий смысл последних строк.
Образом Захара Гончаров тонко и верно показал, какой жертвенной любовью может ответить русский народ на любовь, изливающуюся на него, пусть даже эта любовь будет подспудной, внешне не броской, лишь бы была она искренней и неизменной. Если бы наше дворянство не отвратилось от своего народа, если бы не возгнушалось им, ели бы относилось к нему не как рабовладелец к рабам, а как отец к родным детям, какую бы верность и жертвенную преданность о получил бы взамен. Если бы элитное сословие во всей полноте выполнило свою природную функцию, возложенную на него Богом, т. е. не отреклось бы от стояния «за Веру, Царя и Отечество», а служило бы им, как должно, тогда и русские крестьяне не пошли бы за теми, кто повёл их гибельным путём революции к свержению монархии и уничтожению дворянства как класса. Ведь не пошёл за Штольцем бездомный и голодный Захар, не прельстился на обещание крова и еды, ибо чувствовал, что никогда Штольц, этот рациональный и деловой немец, не сможет полюбить его, а, тем более, так, как Обломов.
Гончаров, подобно всякому гению, хоть смутно, но предвидел те разрушительные последствия, к которым неизбежно должна была привести Россию её образованная, элитарная прослойка, фактически мозг нации, отравленный революционно-материалистическим мировоззрением Европы. И. Как подобает гению, он попытался предупредить эти последствия, предложив своим современникам иную дорогу, ведущую к иным, созидательным, целям. Заключительная часть романа – и есть это предупреждение и это предложение.
С презрением восклицает Штольц: «Обломовщина!». С горечью и с чувством сожаления от потери произносит Захар: «На радость людям жил, жить бы ему сто лет…». Гончаров оставляет читателей, своих современников и потомков, на развилке, предоставив право каждому выбирать, в какую сторону идти: или дорогой горячей любви, дорогой Обломова, или дорогой холодного и мёртвого рассудка, дорогой Штольца. К сожалению, русский народ тогда избрал второй путь. Какой сегодня выберем мы?
Заключение
Гончаров изобразил своего героя во внешнем бездействии. Почему? Да потому, что не смог пристроить его к какому-либо общественно-полезному делу, которое, не понуждая его поступаться совестью, благотворно повлияло бы на будущее России, ибо не видел такого дела. Поэтому он отстранил Обломова от всех дел, заставив напряжённо работать лишь его душу. И эта работа чистой души по результатам своим оказалась более плодотворной, чем деятельность всех персонажей романа вместе взятых.
И под конец вернёмся к началу наших размышлений, к аналогии между двумя любимыми героями Гончарова и Достоевского. Илья Ильич Обломов и Алёша Карамазов. Едва ли не единственные положительные мужские образы во всей русской литературе 19-го века. Между ними существует мистическая связь, духовная преемственность, дающая надежду на то, что русский народ, как бы он низко ни пал, всегда имеет шанс на возрождение, коли рождает из своей среды таких людей.
Ни Илья Обломов, ни Алёша Карамазов ничего конкретного не делают, ничем определённым не занимаются, ни за что прямой ответственности не несут. Но рядом с ними люди становятся чище и добрее, испытывают тихую, благодатную радость, обретают смысл жизни, успокаиваются и внутренне сосредотачиваются. Значит, и Илья Обломов, и Алёша Карамазов, и подобные им делают самое главное дело на свете – будят человеческие души, понуждая их оборачиваться к Богу, к единственному Источнику истинного счастья. Не ту же работу выполняли наши великие молитвенники от Сергия Радонежского до Матроны Московской?
И в завершение нашего анализа гениального романа Ивана Александровича Гончарова «Обломов» я возьму на себя смелость сделать следующий вывод: Обломовщина – это дорога любви, дорога в будущее России. И коли наши предки не захотели идти по ней, давайте пройдём по ней мы.