Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

    Роль, в которой основавший свое царство в римской Африке колченогий царь вандалов и аланов Гейзерих (Гейзарих, Гизарих, Гизерих, именуемый в переписке царя Ивана Грозного с князем Андреем Курбским «Зинзирихом-ригой») выступит перед уважаемым читателем в данной миниатюре — далеко не единственная из сыгранных им в его долгой и бурной жизни, но, пожалуй, самая неожиданная. В двадцать лет он стал «военным (войсковым) царем» — «герконунгом» — великого союза  «вооруженных странников» — вандалов и аланов. В тридцать лет Гизерих, как некий новый Моисей, перевел свой народ через море, в Землю Обетованную античного мира, к золотым от спелости хлебным нивам (по-вандальски — «ауйям») римской Африки. В сорок лет Гейзерих предстает перед нами в роли непреклонного защитника и ревнителя исповедуемого им арианского христианства, ставшей германской формой Христовой веры, покорившей половину Экумены. И, наконец, теперь, в возрасте, как минимум, семидесяти лет — в 468 г. — от Рождества Христова, два императора, Западного и Восточного Рима, вынудили его, на пороге дряхлости, еще раз превозмочь свои телесные немощи, и показать дегенерировавшим до предела, но по-прежнему заносчивым «потомкам Энея и Ромула» — «энеидам» и «ромулидам» -, где раки зимуют. По прошествии столетия, в которые у Рима не было военного флота, императоры римских Востока и Запада загрузили более тысячи кораблей по самую ватерлинию воинами и повели их на Гейзериха. Карфагенский старец понимал, что должен встретить их лицом к лицу. Ибо, чтобы спасти свое африканское царство, ему необходимо было одержать во главе своих галер такую морскую победу, после которой никто уже не посмел бы его беспокоить. В столетии, в котором не было морских сражений, он ухитрился выиграть одно из величайших морских сражений в истории человечества. Похоже, Гейзерих повелевал не только людьми и кораблями, но и воздушными демонами.

    Для всякого, кто вел войну в том столетии — через восемьсот лет после Александра Великого, за восемьсот лет до Чингисхана — понятие «мир» (в значении «цивилизованный мир») было идентично понятию «средиземноморское пространство». Именно этот достаточно мелководный бассейн с многочисленными заливами, бухтами и морями-притоками и извилистыми побережьями, был теперь призван оказать сопротивление Гейзериху, ставшему легендой уже при жизни африканскому царю, этому «рексу африканусу», гребцами и бойцами на судах которого были темнокожие мавры-берберы, возглавляемые белокурыми вандалами, выходившими в море, как на прогулку, подобно своим далеким скандинавским предкам, бороздившим в седой древности волны Северного моря. И точно так же, как впоследствии — их далекие потомки, норманны-викинги — вандалы и мавры «Зинзириха-риги» совместно нападали на порты западной части Внутреннего моря, уходя с добычей в открытое море, прежде чем могла вмешаться в ход событий поднятая по тревоге римская и готская береговая охрана. Пока что — как и на протяжении еще долгих столетий — не было ничего быстрее корабля. И вот что примечательно: благочестивый Гизерих, как утверждал восточноримский историк Прокопий Кесарийский, как-то ответил на вопрос кормчего его флагманского корабля, против кого направлен их очередной морской набег: «Против тех, на кого прогневался Бог!»…

    Страх и ужас охватили побережья римского Запада. Новый Бог любви, вошедший в храмы изгнанных древних богов, казался бессильным против постоянных вандальских набегов, этой напасти, бесшумно появлявшейся из вод морских, чтобы на следующее же утро исчезнуть в морском тумане, всякий раз ускользая от преследователей.

    «Желая за все это отомстить вандалам, василевс Лев (восточноримский принцепс Флавий Валерий Лев I, прозванный за свои кровожадные повадки острыми на язык жителями Константинополя «Макеллой», т.е. «Мясником» — между прочим, первый император, венчанный на царство главой православной церкви; впоследствии обряд венчания на царство патриархом стал обязательным не только в Константинополе, но и во всем христианском мире — В.А.) снарядил против них войско» — пишет, с непоколебимой верой в императорское могущество и моральные обязанности императорской власти, Прокопий Кесарийский в «Войне с вандалами» —  «Говорят, что численность этого войска доходила до ста тысяч человек. Собрав флот со всей восточной части моря, он проявил большую щедрость по отношению к солдатам и морякам, боясь, как бы излишняя бережливость не помешала задуманному им плану наказать варваров».

      На этот раз Восточный Рим не поскупился на бойцов и золото. Но вот когда речь зашла о назначении командующего всей этой грандиозной операцией, во всем своем «блеске» проявился губительный, впоследствии вошедший в поговорку «византизм», или «византинизм». Император Лев назначил Верховным Главнокомандующим брата своей супруги — императрицы Верины, по имени Флавий Василиск. Человека, без особого труда стяжавшего победные лавры во Фракии и более известного своей непомерной алчностью, чем полководческими талантами. «Василиск был человек свирепый и некультурный, был ума тяжелого и легко предавался обманщикам. Жадность его к деньгам была непомерной, он не брезговал их брать от лиц, которые отправляют самые низкие ремесла» (Малх Филадельфиец. «Византийская история в семи книгах». Отрывок 8).

     Правда, к описываемому времени и в Новом Риме стали понимать, что для победы недостаточно двинуть на семидесятилетнего Гейзериха флот, пусть даже очень большой. Разгромить этого «евразийского хромца», господствовавшего, опираясь на свои побережья и острова, надо всем античным миром, необходимо было взять его в клещи, одновременно с востока и запада, и руководить этими «Каннами» должны были оба императора, восточноримский — Лев Мясник, и западноримский — Анфимий (Антемий), возведенный «Мясником» на «гесперийский» императорский престол в качестве константинопольской марионетки.

     Жил в то время в Далматии опытный пират по имени Марцеллиан (или Марцеллин), чрезвычайно энергичный и предприимчивый, чем он был, вероятно, обязан смешению в его жилах римской крови с иллирийской. На протяжении долгих лет Марцеллиан вел среди островов и узких бухт, своего рода частную войну ради наполнения собственной мошны (карманов тогда еще не было), и довоевался до того, что приятные во всех отношениях острова, столь любимые ныне беззаботными туристами, перешли, один за другим, в его запятнанные кровью, загребущие, цепкие лапы. С этого момента островитяне стали считать своим господином не римского августа, а Марцеллиана. Поднявшись так высоко, морской разбойник уже не должен был бояться петли (в обоих Римах, ставших христианскими, пиратов стали вешать, а не распинать на крестах, как в языческие времена). С такими «приватирами» (как их стали называть много позднее, в эпоху Великих Географических Открытий) восточноримский император Лев «Мясник», вопреки своему зловещему прозвищу, поступал не иначе, чем впоследствии — королева Англии Елизавета I с «королевскими пиратами» Фрэнсиса Дрейка и Томаса Кавендиша, «поощренными легкой фортуной разбойниками морских дорог». Головорез Марцеллиан, страх и ужас Адриатики, был сочтен константинопольским владыкой самым подходящим человеком во всей западной части Внутреннего моря — зоне безраздельного господства вандалов -, для того, чтобы вести императорский флот против Гейзериха.

     Конечно же, вручить командованье римским флотом энергичному Марцеллиану было проще и разумнее, чем поймать его и повесить на рее (ничто не мешало вздернуть его потом, после разгрома им вандалов — «Мясник» обычно расправлялся со своими чересчур успешно действовавшими подручными — как, например, впоследствии — с Аспаром). Итак, успех тщательно спланированной операции казался василевсу обеспеченным. Либо маленький пират (далмат Марцеллиан) уничтожит большого пирата (вандала Гейзериха), и тогда западная часть Внутреннего моря станет из вандальской снова римской. Либо, если, паче чаяния, большой пират уничтожит маленького, западное Средиземноморье останется зоной вандальского господства, зато римская Адриатика избавится от Марцеллиана и его морских головорезов.

     Первое задание, порученное василевсом Львом обласканному им разбойнику Марцеллиану, было выполнено тем в весьма элегантной манере. Именно пират Марцеллиан доставил в Ветхий Рим сенатора по имени Анфимий (грека, обладавшего большими дарованиями), взошедшего там, по воле василевса Льва, на престол Западной империи, как уже говорилось выше. Это, естественно, вызвало у недоверчивого Гейзериха недовольство и предчувствие, что затеянная севастом Львом интрига направлена против вандальского царства. Ибо античный мир, чьи благородные язык и письменность, театры, книги и школы оставались все еще грекоримскими, а поведение — до напыщенности важным, давно уже имел хозяев-«варваров». Вестгот Аларих и гунн Аттила многократно измеряли и опустошали его во главе своих воинств. А римские полководцы, противостоявшие им, тоже были давно уже не римлянами и не греками, а германцами или сарматами. Горстка утонченных и благовоспитанных патрициев и ослепительной красы (если судить по расточаемым им дифирамбам утонченных виршеплетов, продающих свой талант за золото) патрицианок — вот все, чем могли еще похвастаться древние аристократические семейства, потомки прежних повелителей Римской державы, сохранившие из прежних качеств своей касты лишь способность плести бесконечные интриги. Римские же войска возглавляли не «природные» римляне, «выросшие в тени Капитолия и вскормленные сабинской оливкой», а отпрыск готско-свебского царского (или, по крайней мере, княжеского) рода Рикимер (в Италии) и гот (или алан) Аспар (на Боспоре Фракийском).

     А коли так, то с какой стати было Гейзериху, царю вандалов и аланов, терпеть на троне Западного Рима какого-то сенатора с Востока, раз один из его, Гейзериха, сыновей был женат на дочери западноримского императора? Разве его сын, благодаря этому браку, не имел высокородного шурина по имени Олибрий, способного править Италией не лучше, но и никак не хуже этого Анфимия? При том что истинная власть была в руках Рикимера, или, если говорить начистоту, в руках Римимера (чистого германца и внука вестготского царя), Гейзериха (германца по отцу и сармата по матери) и Аспара (гота, т.е. опять-таки германца, либо же алана из степи или же с гор Кавказа)? Именно эти три «сильные личности» (причем все три — адепты арианской веры) ощущали себя призванными к властью над миром (т.е., как мы помним — Средиземноморьем).

     Правда, в распоряжении императора Льва Мясника имелось нечто, импонирующее всякому уважающему себя разбойнику — более трехсот тысяч фунтов золота, хранившихся в константинопольской сокровищнице. Двадцати тысяч фунтов золота хватило императору Константину Великому для постройки во Втором Риме храма Святой Софии, Премудрости Божией (менее грандиозного, чем последующая Агия София, возведенная в VI в. при Юстиниане I Великом, но, тем не менее, крупнейшего в античном мире христианского святилища). А император Лев «Мясник» не пожалел ста тридцати тысяч фунтов золота на снаряжение военного флота, наем и вооружение корабельных команд вкупе с морской пехотой, чтобы ударить по вандалам с моря. В то же время сухопутное войско под командованием полководцев Ираклия и Марса двинулось из восточноримского Египта на вандальский Карфаген. Возможно, император не случайно поставил во главе экспедиционного корпуса военачальников с такими многозначительными и, казалось бы, предвещавшими победу, именами. Имя первого из них — Ираклий (Гераклий) напоминало о непобедимом эллинском герое Геракле (у римлян — Геркулесе), имя второго — Марс — о древнеримском боге войны. Хотя, с другой стороны, севаст Лев был верующим православным христианином (даже причисленным впоследствии церковью к лику святых и прозванным Великим). Как бы то ни было, константинопольский «Мясник» явно рассчитывал взять докучливого вандала Гейзериха в клещи и раздавить его, как орех.

     Гейзерих отреагировал с оскорбительным пренебрежением. В конце концов, западную часть средиземноморского бассейна его корабли за прошедшие десятилетия и без того ограбили настолько основательно, что ничего особо ценного там больше не осталось. Если же Марцеллиан, этот вечно голодный «императорский пират» вздумал бы захватить вандальские острова Корсику или Сардинию, он бы лишь испортил себе пищеварение горьким буковым медом.

     В то же время исторический момент предоставлял ему, Гейзериху, и его пиратским кораблям уникальный шанс. Раз Новый Рим отказался от своей прежней политики нейтралитета и вмешался в борьбу с Гейзерихом и Ветхим Римом, вандальскому царю не нужно было больше делать оглядку на своего тайного союзника при константинопольском дворе, могущественного гота, или же алана, Флавия Аспара. Не приходится сомневаться в том, что Гейзерих и Аспар поддерживали постоянные контакты. Аспар не желал войны с Гейзерихом. Возможно он, до выхода флота в море, даже имел судьбоносную беседу с Василиском. Ведь оба они не были друзьями василевса Льва и являлись естественными союзниками. Поскольку Аспар, как арианин, никогда не смог бы стать императором православного Второго Рима, а шурин императора Василиск, если и мог бы взойти на царьградский престол, то лишь с помощью Аспара и войск, подчиненных Аспару (добившегося даже назначения своего сына цезарем, или кесарем, т.е. фактически, заместителем старшего императора — августа-севаста — Восточного Рима).

     В то время, как на фоне разгоревшейся войны плелись эти тайные интриги, Гейзерих направил свой флот в восточную часть средиземноморского бассейна, ставшее для его пиратов «целиной», не «вспаханной» еще килями их кораблей, чтоб, так сказать «пошарпать» (Н.В. Гоголь) его берега и острова, куда нога вандальского пирата еще не ступала. Пребывавшие на протяжении долгих лет в безмятежном сознании своей полнейшей безопасности, обеспеченной нейтралитетом между Новым Римом и Гейзерихом, греческие острова считали себя чем-то вроде «островов блаженных» эллинской мифологии. Да и имели к этому все основания. Не ожидая никакой беды, они были, однако, в одночасье ошеломлены вторжением в Адриатику вандальских кораблей, начавших разорять, в тылу у храброго Марцеллиана, его пиратское царство. Единственной помехой в деле его разграбления стало одно досадное для Гейзериха обстоятельство. Его вандалы дали завлечь себя в засаду у мыса Тенарон (ныне — Матапан), на самой южной оконечности полуострова Пелопоннес. Между овеянным мифами островом Киферой и Лаконским заливом — самый южным заливом материковой Греции и всей Европы — африканским пиратам пришлось довольно солоно. С тем большей яростью они, наскоро зализав полученные раны, обрушились затем на Закинф — третий по величине остров в Ионическом море -, где повели себя истинно «по-вандальски», в полном смысле этого слова.

     Нам известно сравнительно мало подробностей этих морских набегов. Вероятно, в силу того обстоятельства, что практически все прибрежные города Средиземноморья на протяжении столетий (если не тысячелетий), начиная с гомеровских времен, несчетное количество раз подвергались подобным пиратским налетам (а ведь не в каждом городе и не на каждом острове имелись свои хронисты, да и вообще — грамотные люди, способные записать в назидание современникам и потомству то, чему стали свидетелями). Да и факт обнаружения при раскопках в тех или иных местах — скажем, в Коринфе, вандальских монет, еще не дает точного представления о целях этих пиратских рейдов (пираты обычно не расплачиваются деньгами за товары и услуги — значит, монеты были завезены торговцами). Вообще же схема действий «викингов» Гейзариха была предельно проста. Вандальские корабли появлялись в том или ином порту, высаживали на берег десант, тот подавлял сопротивление (если таковое оказывалось) и принимался за грабеж. Корабли же прикрывали десантников с моря. Ведь по суше помощь жертвам нападения подойти практически не успевала (если вообще подходила, ведь за помощью еще надо было кого-то послать). Нагруженные захваченной добычей (состоявшей, главным образом, из «челяди» — рабов и, разумеется, рабынь) нападающие поспешно возвращались на корабли. Как правило, им это удавалось. Лишь под Кенополем, в предгорьях Тенарона, произошли кровопролитные бои, когда внезапно появившиеся «ромейские» корабли, патрулировавшие у мыса, отрезали морским разбойникам, уверенным в своей безопасности, пути отхода.

     Впрочем, жители острова Закинф мужественно сопротивлялись и убили так много пиратов, что вандалы в наказание взяли в заложники не менее пятисот знатных островитян (в чем вполне можно верить Прокопию). Менее достоверным представляется утверждение, что этих пятьсот именитых заложников, за которых наверняка можно было бы получить огромный выкуп, были разрублены «морскими орлами» Гизериха на куски и выброшены в море, на корм рыбам. Зачем вандалам было везти их в море для совершения столь кровавой мести. Они преспокойно могли бы «изрубить в капусту» пленников прямо на острове Закинф.

     Сам Гейзерих, вне всякого сомнения, не принимал участие в этих грабительских морских набегах. Слишком уж много беспокойства доставляли ему Карфаген с переполнявшими его православными (кафоликами), мавры, да и любезные родственнички — за всеми ними был нужен глаз да глаз. А все те зверства, что творились его подчиненными далеко от своих африканских баз, на протяжении последующих полутора тысячелетий продолжали твориться пиратами всех стран и народов. Да и на суше зверств творилось не меньше. Вспомним хотя бы новгородцев, которых целыми семьями топили в Волхове опричники царя Ивана Грозного. Или мрачную фантазию уполномоченного Конвента Каррье, тысячами топившего во время Французской революции в Луаре жителей Нанта (аккуратно связанных попарно или загнанных на баржи). Или товарища Сталина, повторившего деяния Каррье при обороне Царицына от белых, топя в баржах «военспецов» и прочих «бывших слуг царского режима».

     В V в., веке гуннов и вандалов, убийства совершались уже далеко не столь утонченными способами, как в правление принцепсов Тиберия или Нерона. Гете писал в первой части своей знаменитой трагедии «Фауст»: «Кровь, надо знать, совсем особый сок». Но в V столетии  римляне открыли средство, в гораздо большей степени заслуживающее названия «особого сока», чем кровь. А именно — золото. Именно потоками золота римляне в сове время умиротворили Аттилу, разгневанного тем, что ему не дали в жены дочь римского императора, желавшую выйти замуж за «царя-батюшку» свирепых гуннов. Теперь же старый, ставший мудрым Гейзерих потоками золота потушил огонь нападающих, греческий огонь, уже опалявший с трех сторон света границы его земноводного царства.

     Ведь далмат Марцеллиан, самый стремительный из недругов вандальского царя, уже добился нескольких успехов. Он захватил врасплох слабые вандальские гарнизоны на Сардинии и «овладел этим островом» — выражение, позволяющее сомневаться в том, бывали ли те, кто его использовал и повторил, когда-либо на этом острове с крайне сложным рельефом местности. Даже джипы и вертолеты современных итальянских карабинеров мало чего были способны там добиться в гораздо более поздние времена, да и внезапные налеты полиции редко приводят на Сардинии к удовлетворительным результатам. Гейзерих, завоеватель, признанный, по прошествии десятилетий, своим законным государем местными рыбаками и пастухами, остался хозяином Сардинии, несмотря на присутствие гребного флота энергичного далмата в Ольвии, Таррском заливе и на крайнем юге острова таинственных башен-«нурагов».

     Гораздо опаснее была появившаяся у Марцеллиана после захвата опорных пунктов на Сардинии возможность, высадив десант в Африке, угрожать тамошним вандальским городам (в свое время Гейзерих распорядился срыть укрепления всех этих городов, кроме Карфагена, чтобы афроримлянам, в случае восстания против вандальской власти, негде было отсидеться). Десантники Марцеллиана — с моря, и шедшее из восточноримского Египта войско Ираклия могли окружить с двух сторон столь важные центры государства Гейзариха, как Иппон Регий и Карфаген. Не жалея полновесных вандальских монет, Гейзарих через своих тайных эмиссаров снова, как когда-то, нанял туземцев, хорошо знакомых с побережьем и пустыней. И когда передовой десант далмата высадился в Африке, он наткнулся на отравленные колодцы, заблокированные дороги и, понеся немалые потери в стычках с местными, полностью утратив боевой дух, возвратился на свои корабли. Правда, это не означало выход Марцеллиана из игры, но теперь он не мог заключить союз с разбойничьими африканскими племенами, присоединявшимися к той стороне, которая казалась им сильнее и начинала одолевать. Корабли Марцеллиана отошли от побережья Африки и присоединились к главным морским силам Василиска. Таким образом, Гейзериху теперь пришлось иметь дело уже не с тремя, а лишь с двумя врагами одновременно.

     И тем не менее, Марцеллиан по-прежнему представлял для него опасность. Тем более, что он вывел верховного флотоводца, Василиска, слишком осторожного (возможно, по тайной договоренности с доброжелателем Гейзериха при константинопольском дворе — Аспаром), из состояния пассивности. Ибо присутствие честолюбивого далматского пирата вынудила величавого Василиска отказаться от роли императорского шурина, лишь по воле случая крейсирующего на борту одного из кораблей императорского флота по Внутреннему морю, и проявить, наконец, хоть какую-то активность. В результате восточный и западный флоты «ромеев» соединившись, вопреки давней, губительной вражде между Вторым и Первым Римом, общими усилиями завоевали вандальский остров Сицилию, оказавшись в опасной близости от африканской столицы Гейзериха.

     Это был не просто успех, о котором можно было с гордостью сообщить в Константинополь. С захватом острова Сицилии «ромеи» получили превосходную позицию для переговоров, в ходе которых Василиск надеялся уладить конфликт с царем вандалов без применения оружия (которого явно старался избежать). Ибо с какой стати было ему, к вящей славе василевса Льва, рискуя жизнью своих моряков и воинов (а может быть — и своей собственной) побеждать Гейзериха (с тайной помощью которого он, Василиск, сам мог стать императором Второго Рима)?

     Состоялось одно из посольств, собственно говоря, и принесших историческую славу «византийцам»,  которые не были ни великими воинами, ни гениальными творцами культурных ценностей. Но то, что они одарили мир дипломатами, обладавшими всеми гранями таланта, характеризующего по сей день истинных представителей данной профессии, не вызывает никаких сомнений у всякого человека, знакомого с отчетами «ромейских» послов. С отчетами, дающими подробнейшее представление как о дворах варварских «царьков», при которых были аккредитованы лукавые и изворотливые греки из Второго Рима на Босфоре, так и о политическом стиле Константинополя и греческого мира (выдававшего себя за римский) вообще.          
   
     Человека, посланного к Гейзериху (принимавшего посланцев всех стран и народов, включая, между прочим, и вандалов из Европы, что свидетельствует о наличии связей афровандалов с их прародиной), звали Филархом. Пятью или шестью годами ранее этот опытный «ромейский» дипломат уже бывал у Гизериха. Факт избрания послом человека, знакомого и, видимо, пришедшегося по вкусу старому карфагенскому владыке, свидетельствует о явно имевшемся у царьградских мудрецов намерении построить вандалам «золотой мост». Любое средство казалось «ромеям» предпочтительнее вооруженной борьбы с вандалами. Меньше всего рвался в бой свирепый, но отнюдь не храбрый «дукс» (военачальник) восточных римлян Василиск, ни в коей мере не переоценивавший свои первоначальные успехи на Сардинии и даже на Сицилии. И вообще, пока он не сошелся с самим Гейзерихом, так сказать, лицом к лицу, о войне, собственно говоря, не могло быть и речи.

     Из сказанного явствует, что карфагенский старец  Гейзерих обладал к тому времени колоссальным престижем. Даже семидесятилетнего, его боялись во всем мире, т.е. во всем Средиземноморье, как огня, как демона, как беса, обладающего сверхъестественными способностями, позволяющими ему всегда выходить сухим из воды. Будь это не так, Марцеллиан и Василиск вели бы с ним переговоры совсем иначе, с позиции силы. Или вообще бы не вели с ним никаких переговоров. А постарались бы без лишней болтовни разделаться, во всеоружии, повелевая сотней тысяч воинов и одиннадцатью сотнями кораблей, разделаться с варваром-арианином, посмевшим перевернуть вверх дном весь их привычный мир. Однако в действительности «ромеи» его опасались, ожидая от него чего угодно, и потому старательно обхаживали старого воителя. Гейзерих же совершенно правильно истолковал поведение «лукавых греков». Он хладнокровно отклонил все мирные предложения «ромеев» и отправил присланного ими в Карфаген сладкоречивого Филарха через узкий Мессанский пролив обратно на Сицилию, велев ему передать пославшим его, что война-то, собственно, еще не началась…

     Если Василиск действительно был жаден до денег и не слишком-то сообразителен (как утверждал один из его современников), то для него наступили непростые времена. Ибо противник, которого он намеревался перехитрить, с полным основанием считался самым проницательным и хитрым государем, занимавшим когда-либо престол, и в то же время — опытнейшим полководцем своего времени. Тут не могла помочь вся золотая казна Византия, ибо многочисленные корабли, подведенные «ромеями» к вандальским берегам, должны были теперь помериться силами с крайне опасным флотом Гейзариха, в котором чрезвычайно различные по внешности и характеру мавры и и германцы уже на протяжении десятилетий сотрудничали удивительно успешно. Василиска, наблюдавшего за приближавшимся к нему величайшим в его жизни шансом с нескрываемой тревогой, как за грозовою тучей, предвещавшей бурю, кое-как поддерживала лишь мысль на помощь с Востока, ибо знал, что «ромейским» полководцам Ираклию и Марсу удалось добиться в пустынях, отделявших покинутый их экспедиционным корпусом восточноримский Египет от вандальского Карфагена, некоторых успехов. Еще бы! Ведь «ромеям» преграждали путь лишь слабые силы сдерживания, высланные Гейзарихом им навстречу.

     Как только внушительная морская армада Василиска отчалила от берегов Сицилии, взяв курс на Африку, шурин константинопольского «Мясника» тотчас смекнул, что ветер, так сказать, переменился. В узком проливе отделявшем Сицилию от Африки, громадному флоту «ромеев» негде было развернуться. Небольшие гребные суда-«дромоны» (греч. «бегуны») вандалов с молниеносной быстротой шныряли вокруг плавучих крепостей «ромеев», словно хищные акулы. Стоило подразделению громадных римских кораблей чуть выбиться из общего строя армады из-за ветра или морского течения, а флотоводцу Василиску — обратить все свое внимание на необходимые маневры, вандальские корабли наносили удар, как акулы, вонзающие свои острые зубы в неповоротливые туши громадных китов. Вандалы шли на абордаж, перепрыгивая с борта на борт. Исход рукопашных схваток, в которых вандалы всегда одерживали верх, не способствовали уверенности в своих силах и боевому духу «ромейских» команд, снятых василевсом Львом Макеллой со всех торговых кораблей восточного Средиземноморья. Уже после первых вооруженных столкновений с вандалами на море эти наспех навербованные моряки стали протестовать. Они потребовали высадить их на берег Африки, где они были готовы с боем пройти знойную пустыню, чтобы, с именем своего императора или обоих императоров обеих Римских держав на устах разбить вандалов в пух и прах. Но драться на море, на шатких палубах, на кораблях, с которых некуда бежать, в дыму горящих парусов и тлеющих канатов, с прошедшим огонь, воду и медные трубы противником, для которого все это — часть повседневной жизни — нет уж, увольте! На это они, мол, не подряжались и не нанимались…

     Эти жалобы дошли до Василиска. Он сразу же сообразил, что недовольство грозит вылиться в открытый бунт. Чего он, вероятнее всего, втайне ждал и боялся изначально. Еще больше он, однако, боялся вандалов. Ведь и его корабль, наверняка выделявшийся благодаря приличествующим сану флотоводца украшениям, не был застрахован от вандальских нападений (происходивших чаще всего по ночам). Поэтому он, не тратя времени на долгие размышления и выбор подходящего места для высадки, взял курс на Промонторий Меркурии — двойной мыс с древним храмом Гермеса-Меркурия, в восточной части Карфагенского залива. Это была не только ближайшая цель, это не только сокращало время пребывания постоянно тревожимого вандалами флота под парусами на целые сутки, это не было решением, продиктованным осторожностью (как впоследствии предполагали некоторые историки, утверждавшие, что Василиск избрал это место по трезвом размышлении, в соответствии с неким тщательно продуманным планом). Ибо указанное «ромейским» флотоводцем своему флоту место располагалось слишком далеко от главной цели операции — Карфагена. Западнее от мыса Меркурия Василиск нашел бы длинное, плоское побережье, хоть и открытое морским ветрам, но весьма удобное для высадки десанта. Высаженные там на берег «ромейские» войска незамедлительно могли бы напасть на вандальскую столицу Карфаген, без всякого труда овладев столицей Гизериха, расположенной на полуострове. Лишь небольшая часть ее защитников смогла бы спастись морем, в то время как со стороны материка силы восточных римлян, многократно превосходящие вандальские, полностью блокировали бы африканский мегаполис.

     Однако, высадив свои войска у нынешнего алжирского Рас эль-Ахмара, южнее городишка Миссвы, Василиск заранее лишил себя возможности быстрого захвата Карфагена превосходящими силами своей «десантуры». Правда, римский флот был довольно надежно прикрыт предгорьем от неблагоприятных ветров, но высадка десанта на скалистом побережье потребовала очень долгого времени. Кроме того, высадившимся кое-как в Африке «ромейским» войскам предстоял долгий, более чем стокилометровый, марш, по пустынной местности, почти лишенной колодцев, под постоянной угрозой нападений вандалов как с суши, так и с моря. Мало того! Вандалы даже имели возможность не допустить развертывания всех сил «ромейского» десанта. Ибо ширина полуострова, заканчивающегося у Промонтория Меркурия, сегодняшнего мыса Бон, не превышает в своем основании тридцать километров с небольшим в ширину. К тому же он столь гористый, что Гейзерих мог даже с относительно небольшими силами успешно сдерживать продвижение гораздо более крупных сил неприятеля.

     Хотя маневр Василиска и выглядел шедевром «византийской» тактики, превосходящей вандальскую во всех отношениях, образцом политики с позиции силы и нахождения удобных мест стоянки громадного флота двух Римов, требовалось лишь легчайшее дуновение, лишь неожиданный порыв ветра, налетевшего из глубин знойной Африки, чтобы хитроумная «ромейская» диспозиция обернулась полной катастрофой.

     Гейзерих, проявив «нордическую хитрость», притворился, что готов к безоговорочной капитуляции. Разве Внутреннее море под самыми окнами его дворца не было покрыто парусами грозных кораблей «ромеев»? Разве славный Карфагенский залив, видевший некогда отплытие армад воинственных Баркидов — Гамилькара (Абдмелькарта), а затем и Ганнибала — не превратился в исходную позицию превосходящих сил римского флота, угрожающего ныне Карфагену? Оставалась ли у вандальского царя какая-либо слабая надежда на спасение, кроме великой жадности к деньгам «ромейского» стратега Василиска, несомненно, известная Гейзериху не хуже «тяжелого ума» своего супротивника, вне всякого сомнения, ворочавшего мозгами гораздо медленнее, чем вандальский царь? Похоже, «евразийскому хромцу» поверили не только современники, но и потомки — например, Прокопий Кесарийский, живший в VI в. и вполне серьезно утверждавший: «…до такой степени Гизериха охватил страх перед Львом как непобедимым василевсом, когда ему сообщили, что Сардиния и Триполис (Триполь, нынешняя столица пылающей в огне гражданской смуты Ливии — Тарабулус — В.А.) захвачены, и когда он увидел флот Василиска, какого, говорят, у римлян никогда раньше не было».

     Царь вандалов снарядил посольство. Теперь от Гейзериха было совсем недалеко, рукой подать, до Василиска. И это было хорошо, ибо вандальские переговорщики везли с собой тяжелый груз. Сам Гейзерих отобрал для своих посланцев к Василиску самое красивое и ценное из добычи, привезенной его награбившими ее у римлян пиратами в Африку. При этом, зная «свычай и обычай» (выражаясь древнерусским слогом) некультурного, но алчного «дукса» восточных и западных римлян, он обращал на художественную ценность предназначенных Василиску даров куда меньше внимания, чем на их материальную ценность. С этой коллекцией награбленных вандалами храмовых сокровищ и церковной утвари, а также золота и драгоценностей из разграбленных дворцов переговорщики припали к стопам Василиска.

     Они были милостиво приняты и терпеливо выслушаны флотоводцем Ромейской империи и его пышной свитой. В конце концов, совсем чужими обе стороны друг другу не были. И то, что между главами двух царств — Гейзерихом и Львом — дело дошло до вооруженного конфликта, не делало их подчиненных автоматически врагами, не способными между собой договориться…

      Вандальские посланцы клятвенно заверили гордого собой и своей военной мощью Василиска, что только о примирении пославший их Гейзерих и думает. Что теперь, по прошествии почти полувека безраздельной власти и побед, он попал в такой переплет, что не видит для себя иного выхода, кроме как покориться двум великим императорам обоих Римов. Однако предварительно Гейзерих молит о перемирии. Чтобы, сменив окровавленный меч на ветвь оливы — символ мира, получить возможность не спеша обдумать форму, содержание, условия своего подчинения благочестивым римским императорам Льву и Анфимию.

      Великодушный Василиск милостиво соизволил дать одумавшемуся бедняге-«варвару» пять дней сроку. Видимо, именно столько времени требовалось «ромейскому» флотоводцу для того, чтобы пересмотреть и перещупать сокровища, поднесенные ему Гейзерихом, этим везучим полудикарем, через своих послов, вместе с самыми искренними заверениями в своем глубочайшем к нему, Василиску, почтении. На первый взгляд, пять дней — не так много. Но, как вскоре выяснилось, этого оказалось слишком много, ибо Гизерих — не зря он слыл у суеверных римлян колдуном! — призвал на помощь духов всех стихий, с которыми, конечно, был в союзе. Покуда Василиск наслаждался дарованным им варварам коротким перемирием как своим законным отдыхом от тяжких ратных трудов, предвкушая тот желанный миг, когда «царек» вандалов сложит к ногам римского «дукса» оружие и покорится, наконец, «вечному» Риму, Гейзарих воспользовался предоставленной ему по воле «Фройи» (как именовали вандалы Господа Иисуса Христа) короткой передышкой для подготовки молниеносного удара по основе военного превосходства Василиска — его колоссальному флоту. Для этого необходима была, однако, перемена ветра. Ветра, всегда разбивавшегося еще о предгорье, названное в честь переменчивого в своих настроениях бога торговцев и грабителей Меркурия, приносившего восточной стороне берега залива шторм и прибой, а западному берегу, у которого стояли на якоре римские корабли, обычный летний штиль, затишье, безветренную или тихую погоду, в крайнем случае, со слабым ветром.

     В Ульгате, на французском берегу Ламанша, гиды до сих пор показывают туристам старинный постоялый двор, в котором норманнский герцог Вильгельм Завоеватель (бастард-ублюдок, как и его возможный отдаленный предок Гейзерих), готовый к завоеванию Англии, якобы дожидался месяцами попутного ветра; до Вильгельма примерно в той же местности дожидался того же самого Гай Юлий Цезарь, а после Вильгельма — маршал Мориц Саксонский и кардинал Ришелье, Наполеон Бонапарт со своим Булонским лагерем и Адольф Гитлер. Рекорд по части выжидания поставил Мориц Саксонский (прождавший «у моря погоды» целых полтора года!). Но у всех этих великих полководцев и авантюристов было времени хоть отбавляй. У Гейзериха же — только пять дней срока, данных ему восточноримским тугодумом Василиском. И вот, вечером, на исходе пятого дня объявленного перемирия, ветер повеял наконец в направлении, нужном царю вандалов! Налетевший внезапно с запада ветер, сменил над Карфагенским заливом свое направление, подув на северо-восток, в сторону мыса Меркурия, и значительно усилившись ночью. Надувшиеся под переменившимся ветром паруса вандальского флота, выстроившегося, изготовившись к атаке, широким фронтом, повлекли его на римскую армаду. Сила ветра, дувшего вандалам в паруса, помноженная на мускульную силу мавританских гребцов, слаженно ворочавших тяжелые весла, придала кораблям «Зинзириха-риги» завидную скорость.

     Корабли Гейзериха с командами и морской пехотой на борту тащили за собой на канатах распределенные между ними «корабли-призраки» — крупные плоскодонные суда и пустые торговые корабли, нагруженные распространявшим отвратительный запах содержимым — серой и смолой, а также легковесной паклей, взлетавшей в воздух при малейшем порыве ветра, и, в довершение ко всему — «жидким огнем», знакомым еще Александру Македонскому — плавучей маслянистой жидкостью, растекавшейся и горевшей даже на поверхности моря (назвать его «греческим огнем» автор этих строк не рискует, поскольку считается, что «греческий огонь» был изобретен сирийцем Каллиником лишь в VII в., но нечто подобное ему было, вне всякого сомнения, известно еще в пору Античности).

     Солнце уже погрузилось в море, но небо на западе было еще светлым и, мало того, огненно-красным. На его фоне темнели силуэты низких, неказистых вандальских судов, казавшихся особенно невзрачными в сравнении с пламеневшими в лучах багряного заката роскошными громадами римских кораблей, залитых кровавым светом морских крепостей армады Василиска, колеблющихся на канатах брошенных в глубь моря якорей, ибо море в этот вечер было странно неспокойным.

     Изощренные в распознании ароматов средиземноморской и континентальной кухни носы восточных и западных римлян ощутили необычный запах — первую весточку, полученную не ждавшими беды «ромеями» от Гейзариха. С моря остро потянуло гарью, перебившей чад от лагерных костров, на которых повара готовили нехитрую солдатскую стряпню. И тут же ветер понес на «ромеев» уже не запахи, а маленькие огненные комья, «шаровые молнии», мгновенно прилипавшие к сухому такелажу кораблей обоих Римов, приводя к их немедленному возгоранию. Василиск как раз заканчивал свой ужин. Не будь «ромейский» флотоводец таким степенным тугодумом, он бы лучше подавился рыбьей костью, чем продолжил ужин, не интересуясь тем, что происходит. Но отличавшийся «тяжелым умом» шурин императора Второго Рима предпочел дождаться последней перемены блюд и истечения срока перемирия. Когда же он, не осознав еще масштаб грозящей его флоту, войску и ему лично катастрофы, наконец, велел трубить тревогу, было уже слишком поздно…

     Тысяча «с гаком» римских кораблей, шедших (ведь корабли не «плавают», а «ходят» по морю, как всем известно) образцовым строем по сапфирным волнам «маре нострум», от берегов Сицилии на Карфаген давно известным торговым маршрутом, вне всякого сомнения, представляла собой столь величественное и приятное глазу воображаемого наблюдателя зрелище, что он бы не поверил своим глазам, увидев,  во что они превратились тем летним вечером 468 г. Багряный свет зари и кровавый отблеск последних лучей заходящего солнца на римских кораблях отнюдь не потускнели. Но сумерки в тот вечер так и не наступили. Ибо повсюду вспыхнули и заплясали жадные языки дымного пламени. Пылающие паруса сворачивались жгутом, срывались с горящих рей, и клочья их летели, подхваченные жарким ветром, с корабля на корабль. Еще до того, как вандалы взяли на абордаж первое римское судно, пылали уже сотни кораблей объединенного императорского флота.

      Тесно сгрудившиеся в заливе под прикрытием предгорья, римские корабли сами служили причиной неминуемой гибели друг друга. Тесно прижавшись борт к борту, они служили мостами для огня, перебрасывавшегося с судна на судно. Будто пламя преисподней прогрызалось огненными зубами через палубы и паруса, сквозь лес корабельных мачт, с запада на восток. Команды кораблей опытного в морском деле, осторожного Марцеллиана, стоявшие на якоре в некотором отдалении от основной массы римского флота, в тщетной попытке избежать неминуемой гибели, обрубили якорные канаты и вышли из бухты в открытое море. Но подоспевший, развернувшийся широким фронтом, флот вандалов поспешил принять их в свои распростертые объятия и прижать к своей железной груди. Лишь немногим из пиратов их величеств римских августов, счастливо избежавшим соприкосновения с противником и скрывшимся во мраке наступившей, наконец, летней ночи, удалось добраться до спасительной Сицилии. Все остальные стали жертвой пламени, были потоплены или захвачены вандалами. А по прошествии недолгого времени после разгрома погиб и сам Марцеллиан (убитый, впрочем, не вандалами, а кем-то из своих).

     В тот роковой для Рима вечер Василиск потерял примерно половину своих матросов и десантников и более пятисот кораблей. Уцелевшие были рассеяны, их капитаны деморализованы, воины исполнены скрытой ярости, испытываемой солдатами, считающими, что их предали (не зря писал впоследствии Прокопий, что «медлительность военачальника, возникшая либо от трусости, либо от ИЗМЕНЫ, помешала успеху»). Все они — пусть издали — но уже воочию видели перед собою Карфаген, богатейшую вандальскую столицу, полную добра, награбленного всюду Гейзерихом «со товарищи». Как часто Василиск указывал своим воителям на этот африканский мегаполис, как на цель, смысл и награду всех участников этого заморского похода! Теперь же его корабли погибли в огне и в дыму! Весь его громадный флот рассеялся, как дым, а вместе с ним развеялись, как дым, мечты их, воинов двух «вечных» Римов, об обогащении!!! Только сам их незадачливый стратег все-таки ухитрился сохранить на борту своего большого быстроходного гребного корабля малую толику неизмеримых карфагенских сокровищ, своевременно спасти ее от гибели. Причем, судя по всему, вандалы не слишком-то старались догнать трирему Василиска, преследуя ее скорей для вида, чем всерьез…Ибо ТАКИЕ императорские полководцы были очень даже нужны Гизериху. Ведь до тех пор, пока полководцы вроде Василиска вели на Карфаген римские армии и флоты, царь вандалов оставался не только Моисеем своего народа, но и величайшим флотоводцем всего Средиземноморья. Превратившегося из римского «нашего» и «внутреннего» моря в вандальское…

     Один из главных интересующих нас вопросов — достоин ли Гейзерих быть причисленным к величайшим и наиболее творчески мыслящим государям античной эпохи — остается нерешенным и после морской битвы у мыса Меркурия. Ибо уничтожение более слабым флотом более сильного при помощи «судов-поджигателей» (т.н. «брандеров»), сводящих на нет численное превосходство сгрудившейся в тесном заливе армады противника — случалось в истории войны на море и ранее. Так, например, в 413 г. до Р.Х. флот сиракузян аналогичным способом уничтожил афинский флот. Да и Карфагенский залив, в период Второй Пунической войны, уже был раз свидетелем успешного нападения пунийских брандеров на римский флот, значительно превосходивший карфагенский. Новым в морской битве у мыса Меркурия была решительность и смелость, с которой Гейзерих сделал ставку на эти «беспилотные», почти не управляемые, «огненные ладьи» («дроны» тех времен). Ибо сиракузяне двинули на афинский флот лишь один единственный «брандер». Гейзерих же применил не менее семидесяти пяти «брандеров». Стремительно и внезапно внесенная ими в самую гущу римского флота поистине адская смесь огня, дыма и зловония стала решающим фактором успеха. А гиблое бегство охваченных паникой команд вырвавшихся из этого ада немногих римских кораблей довершило победу вандальского флота. В сумраке наступившей наконец, после огненной ночи, утренней зари пролив, отделявший Африку от Сицилии, стал свидетелем бесчисленных морских боев между спасавшимися бегством уцелевшими римскими судами и преследующими их победоносными вандалами.

     Отважный мореход Гентон-Гензон, сын Гейзериха, командовавший быстроходным гребным кораблем, в одной из этих стычек взял на абордаж римский военный корабль с легатом Иоанном на борту. Вандалы и мавры быстро овладели неприятельской плавучей крепостью. Римляне бросили оружие. Только легат (начальник легиона) Иоанн (как утверждал Прокопий — заместитель Василиска) еще сопротивлялся, одетый в тяжелые доспехи, более пригодные для боя на суше. Иоанн успел сразить немало нападавших, когда Гентон наконец окликнул его и дал ему слово царевича, что, если Иоанн отдаст свой меч, легата ждет почетный плен. Ведь все равно дальнейшее сопротивление бессмысленно, его корабль захвачен, битву на море «ромеи» проиграли. Однако гордый римлянин ответил, что Иоанн никогда не сдастся псам (т.е. презренным варварам, недостойным именоваться людьми), прыгнул за борт и пошел ко дну, под тяжестью обременявшего его вооружения. Так, по крайней мере, утверждал Прокопий Кесарийский.

     Здесь конец и Господу нашему слава!               

         

      

      
            
               

• Share it
• Email