Сказка про Клубничного пса, Зеленую фею и кОвида.

Ирина Королева

в начало журнала


    Жил Клубничный пес в клубничном саду во времена хаоса. Он был счастлив, потому что имел любимое дело. Пес собирала клубнику, складывал её в зелёные корзинки, которые поутру забирала Зеленная фея. Фея прилетала на сиреневом зонтике. Складывала в него корзинки и удалялась на рынок, чтобы продать клубнику. Клубничный пес жил в мире грёз и иллюзий и не ведала про зло, которое зародилось в её клубничном саду.

                Однажды он увидел вдали на дереве чёрное облако. Облако окутало дерево и мигало, крутилось, издавало ноющие тянущие звуки. Псу захотелось познакомиться с этим чудом. Не посоветовала этого делать Зеленая фея и поставила на границе сада Кролика 007 у которого в руках было управляющее радио. Клубничный пес заупрямился и совершил первую попытку для знакомства с чудом. Он вышла из сада, а радио сообщило: «Благими намерениями  вымощена дорога в ад!». Как только пес подошел к пруду, он увидел группу американских бобров. Они ему объявили, что территория захвачена, и испуганная собака вернулась домой. Кролик 007 успокоил пса и уложил его спать.

                  Утро началось со второй попытки. Клубничный пес собрал много клубники, и решили задобрить бобров. Бобры уже были готовы захватить собаку в плен, как радио заговорило: «Измени себя на пути к цели». Бобры не поняли этой фразы, насторожились и забились в норы. Пёс решил пойти другим путём. Он стал создавать волны энергетического моста, надувая его воображением, и каждый день мост рос всё больше и больше, материализовался и пес побежал по нему до дерева с тучей. Долгожданное знакомство состоялось.

                    Знакомство было, кратким, жёстким. Слишком злобным оказалось чудо. Чудо звали кОвид и он прилетел захватить волшебный сад. Чудо кололось, искрило как старая розетка. Пес предложил кОвиду мир, дружбу и клубнику, но был высмеян и не понят. Однако спастись от кОвида он смог. Достигнув дома увидел, что мост растаял в воздухе.

          Зелёная фея застала пса мрачным и расстроенным, и ей самой стало интересным познакомится с кОвидом. Она знала про свою уникальность решать все вопросы легко и просто. Села на зонтик и полетела к дереву. Увидев кОвида, она сказала: «Я с добром». Он рассмеялся. «Я неблагодарный, злой субъект. Не смей мне причинять добро». Фея ответила: «Хочешь я расскажу тебе правило разумного эгоиста?

          — Это как? – удивился кОвид.

          — Делай добро себе, тогда ты сможешь делать счастливым своё окружение из чувства собственного счастья. Ведь ты злой, потому что несчастлив – ответила Фея.

          — Что бы ты хотел?

          — Я хочу подчинить себе весь мир, бобров, пса и тебя – выкрикнул кОвид.

          Пока он это рассказывал, не заметил, как съел всю клубнику из зонтика феи и вдруг исчез… как будто его и не было. Фея полетела домой и рассказала Клубничному псу о том, что это был страшный сон, и зло лопнуло от величия.

                      А куда же дели агрессивные американские бобры? Кролик 007 разрушил их хатки  и депортировал их из Волшебного сада.

          Прозвучало радио: «Мечта сделать лучше сбылась, потому что сохранилась энергия добра!»

          Светлана Сёмина

          КОТ, КОТОРЫЙ НЕ ГУЛЯЛ САМ ПО СЕБЕ

          Родилась в г.Альметьевск, Татарстан. Закончила Институт нефти и газа им.Губкина,Москва;Московскую государственную юридическую академию Увлекаюсь живописью, архитектурой,  дизайном  интерьеров  

            Был вечер.

            Я сидела на качелях, рядом лежал довольный кот, он счастлив, когда может побыть рядом со мной, он всегда был рядом со мной, когда мне было очень тяжело, с самого момента своего рождения, как будто чувствовал, что я на грани. Когда он был маленький, то запрыгивал на кровать и смотрел мне прямо в глаза, сейчас он стал старше и кажется понимает, что у меня на него появилась аллергия.

            Вы скажете,  что так не бывает и он не может этого понимать, но ведь люди тоже не понимают что творят и осознание содеянного приходит слишком поздно, а порой и не приходит вовсе и они продолжают жить как ни в чём не бывало и не замечают, что тащат за собой уже целую повозку…

            На улице стемнело, воздух стал прохладнее, как вдруг над нами пронеслась летучая мышь, она всё кружилась и кружилась, то приближаясь, т о отдаляясь от нас.

            Было очень жутко, последний раз я видела такую в Киргизии, в Бишкеке, в доме Сатаны (хотя его настоящее имя совсем другое).

            В конце прошлого года мы отпраздновали с мужем тридцатилетие совместной жизни, отпраздновали в разных городах, я в нашем загородном доме, а он в далёкой Киргизии, перелёт туда занимает четыре с лишним часа.

            • Первое длительное расставание произошло в 2015 году, мне было 44,ему 46,он был в поиске работы и предложили вариант в Казахстане, он согласился без колебаний, так как работа всегда была для него на первом месте, по крайней мере он был добытчиком в нашей семье и мне ничего не оставалось как поддержать его.
            • Для меня же это стало настоящим ударом (пишу и плачу) ,ведь мы были неразлучны, никогда не расставались более чем на две недели.
            • Ему неприятно было видеть мои постоянные слёзы, они его раздражали, а я не понимала, что нашу семью ждёт в будущем и очень боялась потерять его.
            • Он же вёл себя жёстко, часто не звонил, делал вид, что всё в порядке и ничего страшного, что мы живём отдельно.

            Так прошло три долгих летних месяца, я не находила себе места, много плакала, наши дети выросли и я впервые себя почувствовала как у «разбитого корыта», всё, что я делала, растила детей, вкладывала свою душу в строительство загородного дома, сажала красивый сад, выращивала  малину, клубнику, в одночасье оказалось никому не нужным.

            Пришло время расставаться с прошлым, а я всё никак не хотела его отпускать…

            Прошло долгих шесть лет.

            Наша супружеская жизнь разделилась на «до и после». После года работы в Казахстане, муж перебрался в Киргизию.

            Я жила на две страны, в Москве осталась моя мама и взрослые дети и дом, он тоже требует к себе внимания.

            Из-за длительных расставаний появилось отчуждение, а самое неприятное недоверие (с моей стороны),муж стал говорить, что ему хорошо одному и пытался отправить меня домой.

            Я совсем потерялась, одиночество съедало меня, я путалась в своих бесконечных подозрениях и с этим нужно было что-то делать….

            Семья. На первом месте у меня всегда была семья (мои родители прожили в браке 63 года).

            Все эти годы я продолжаю жить с мыслью, что должна сохранить семью, быть верной женой, конечно сейчас я стала более спокойной, а точнее безразличной.

            Да, время всё расставляет по своим местам, живя в настоящем, мы не знаем для чего нам даются такие испытания…

            Был вечер.

            Я сидела за красивым деревянным столом во дворике чудесного старинного особняка на Анатолийском побережье Средиземного моря.

            Рядом сидел довольный муж с бокалом вина, над нами летала пара летучих мышей, но они уже не казались мне страшными, рядом со мной сидел мой любимый человек и время растворялось в тёплом морском летнем воздухе…


            Жизнь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона в Болшеве

            (19 июня — 8 ноября 1939 года)

            Макаревич Юрий Сергеевич Сотрудник Музея «Мемориальный Дом-музей Марины Цветаевой в Болшеве» http://museumkorolev.ru/o-muzee/muzej-tsvetaevoj/  
               ***
               Здесь всё теперь – воспоминанье.
               Здесь всё мы видели вдвоём.
               Здесь наши мысли, как журчанье
               Двух струй, текущих в водоём.
               (Максимилиан Волошин) 

               «Союз одиночеств», — так вспоминала дочь Ариадна Сергеевна Эфрон о своих родителях. Она писала: «Мама за всю свою жизнь правильно поняла одного единственного человека — папу, то есть, понимая, любила и уважала всю свою жизнь». Писатель М.И. Белкина в книге «Скрещение судеб» так пишет о взаимоотношениях Марины Цветаевой и Сергея Эфрона: «Быть может, Сергей Яковлевич был для Марины Ивановны той спасительной гаванью, где она могла укрыться от штормов и бурь, быть может, при всех её поисках, душевных колебаниях, непостоянствах нужно было что-то постоянное и неизменное иметь… Но и Сергей Яковлевич был тем единственным человеком, встретившимся на жизненном пути Марины Ивановны, который действительно любил и чтил в ней поэта, — то, чего ей в жизни так всегда недоставало… Он был единственным, кто её понял и, поняв, любил … Он раз и навсегда признал её превосходство над собой и над всеми окружающими … Она отлично понимала, что он ей предан как никто, что он её щадит, что он по-рыцарски, с достоинством всё сносит, и если он не умел, не мог освободить её от нужды, то был всё-таки опорой в чём-то очень важном, очень нужном ей, как и она ему… И каким — бы странным для постороннего взгляда ни казался их брак, брак этот был союзом, союзом ли душ, союзом ли одиночеств, но союзом, и разорвать его могли только насильственно …». И произошло это роковое событие здесь — на даче НКВД в Болшеве.

              ***

               Даны мне были и голос любый,
               Даны мне были и голос любый,
               И восхитительный выгиб лба.
               И восхитительный выгиб лба.
               Судьба меня целовала в губы,
               Учила первенствовать судьба.
               Устам платила я щедрой данью,
               Я розы сыпана на гроба... 

              Но на бегу меня тяжкой дланью Схватила за волосы судьба!

              В целом семья Цветаевой проживала в Болшеве 145 дней, но только два месяца (до ареста Ариадны Сергеевны в августе) семья жила вместе. Расскажу кратко, в хронологическом порядке, о жизни семьи Цветаевой в Болшеве.

              19 июня 1939 года Марина Цветаева с 14-летним сыном Муром приезжают в Болшево. Посёлок Новый Быт, дом 4\33, как и два соседних дома, были построены в начале 30-х годов в лесу, на окраине Болшева. Официально эти дома принадлежали Экспортлесу, а фактически хозяином этих трёх домов был НКВД. В доме 4/33 с 1938 года жил С.Я.Эфрон и семья «подельника» по внешней разведке во Франции Н. А. Клепинина.

                
                
                
                
                

                Вот уже год как у них не было работы, и они в тревоге за своё будущее и за будущее членов своих семей. Здоровье Сергея Яковлевича было ослабленным, хотя перед поселением в Болшеве он лечился в санатории. Живя в Болшеве, Сергей Эфрон начинает понимать, какую роковую ошибку он совершил, когда, будучи членом общества «Союз возвращения на родину», начал сотрудничать с советской разведкой. Жене он об этом вряд ли рассказывал. Когда Марина Ивановна приехала в Болшево и поговорила с мужем, она сразу почувствовала, в каком тяжёлом моральном состоянии находился её муж. Летом 1940 года Марина Цветаева получила на советской таможне свой багаж из Франции. Она достала из чемодана свой дневник и коротко описала жизнь в Болшеве.

                «19-го в Болшево, свидание с больным Серёжей. Неуют. За керосином …Постепенное щемление сердца. Мытарства по телефонам. Энигматическая Аля, её накладное веселье. Живу без бумаг, никому не показываюсь… Торты, ананасы, от этого не легче… Моё одиночество. Посудная вода и слёзы. Обертон — унтертон всего — жуть … И обычный деревянный пейзаж, отсутствие камня: устоя… Не за кого держаться. Начинаю понимать, что Серёжа бессилен, совсем, во всём». Конечно, эта короткая запись в дневнике требует пояснений, так как Марина Ивановна писала это для себя. Но из дальнейшего рассказа, возможно, будет кое-что понятно.

                Только Ариадна Сергеевна (ей было тогда 27 лет) была счастлива, возможно, от того, что вся семья, наконец, была в сборе, и ещё потому, что была влюблена в журналиста Самуила Давыдовича Гуревича. В Болшево, на дачу, они часто приезжали из Москвы вместе, привозили родителям продукты, журналы, газеты, книги. На даче они много помогали Марине Ивановне по хозяйству, отдыхали. Ариадна Сергеевна работала в Москве, на Тверском бульваре, в журнально-газетном объединении. Там она работала в журнале «Ля Ревю де Москву», издававшемуся на французском языке, — писала репортажи, очерки о Москве, о жизни в СССР. Когда в марте 1937 года Ариадна Эфрон возвратилась в Советскую Россию из Франции, она написала очерк о встрече с Родиной. Этот очерк летом 1937 года был напечатан во Франции, в журнале «Наш союз» — печатный орган эмигрантского «Союза возвращения на Родину» в Париже.

                Однажды Ариадна привезла для мамы работу: надо было перевести на французский стихотворения Лермонтова «Нет, я не Байрон», «Предсказание», «Опять вы, гордые, восстали». Это был заказ для журнала. В октябре 1939 года в СССР отмечали 125-летие со дня рождения Лермонтова, и Ариадна заранее «Позаботилась о подготовке переводов, зная, что лучше матери этого сделать никто не сможет. Марина Ивановна выполнила заказ, а сверх того перевела «Выхожу один я на дорогу», «Любовь мертвеца», «Прощай, немытая Россия», «И скучно, и грустно», «На смерть Пушкина», «Сон» и другие стихи. Всего в Болшеве она перевела 12 стихотворений Лермонтова.

                Цветаева была связана с лермонтовской традицией узами внутреннего родства при отсутствии внешнего подобия. Её «наилюбимейшие» стихи в детстве — пушкинское «К морю» и лермонтовское «Свидание». Цветаевой как поэту напряжённых эмоций близок душевный строй Лермонтова. Отсюда сходство мотивов в творчестве молодой Цветаевой и раннего Лермонтова: культ Наполеона, Байрона, сильной личности вообще, культ родины предков (Германия в романтическом ореоле у Цветаевой, Шотландия — у Лермонтова), поэтизация разбойничьей вольницы, тяготение к фольклорной стихии. В автобиографическом плане — тоска раннего сиротства (ассоциация: покойная мать и музыка), драматизм коллизий в любовной лирике. У Цветаевой, как и у Лермонтова, в произведениях с размытыми жанровыми границами соседствуют лирические и героические начала, сарказм, медитация (сосредоточенное размышление, — Примеч. Экскурсовода), ода, диалог. Переосмысленные образы Лермонтова появляются во многих произведениях Цветаевой (драматические сцены «Метель», поэма «Крысолов» и др.); размышления о судьбе художника с апелляцией к лермонтовской судьбе — стихотворение «Прокрасться …» (14 мая 1923):

                 А может, лучшая победа
                  Над временем и тяготеньем –
                 Пройти, чтоб не оставить следа,
                 Пройти, чтоб не оставить тени
                 На стенах...
                 Может быть – отказом
                 Взять? Вычеркнуться из зеркал?
                 Так: Лермонтовым по Кавказу
                 Прокрасться, не встревожив скал
                 ……………………………………………………….
                 (тема «Цветаева и Лермонтов» взята из «Лермонтовской энциклопедии». М., 1981, С. 606.
                Текст даётся в сокращении). 

                По воскресеньям обе семьи в болшевском доме (Эфроны и Клепинины) обедали вместе, в гостиной, за овальным столом. Приезжали в гости знакомые, родственники, друзья. Летом, недалеко от Болшева, в посёлке политкаторжан снимала дачу Елизавета Яковлевна Эфрон — сестра Сергея Яковлевича Елизавета, или Лиля, как называл её Сергей, работала театральным режиссёром и преподавала сценическую речь в ГИТИСе. К брату в Болшево она приходила в гости, иногда с талантливым учеником. Впоследствии Заслуженным артистом РСФСР, чтецом Дмитрием Николаевичем Журавлёвым. Спустя много лет Журавлёв в книге «Воспоминания» с душевной теплотой рассказывал о встречах с Мариной Цветаевой на даче в Болшеве. А тогда, летом 1939 года молодой Журавлёв читал в гостиной болшевской дачи главы из «Войны и мира» Л.Н.Толстого. Возможно, он читал главу, где Наташа и Соня любуются на ночную луну в Отрадном, или главу, где Наташа встретилась в Мытищах с тяжелораненым князем Андреем. После чтения Ариадна и другие гости просили Марину Ивановну читать свои стихи. Какие стихи прозвучали в этом доме, точно никто из присутствовавших не вспомнил. Дмитрий Сеземан в своих воспоминаниях пишет, что стихи были о каких-то лебедях. А может быть, если учитывать тоскливое настроение души Марины Ивановны, могли звучать такие стихи: «Сад», сочинённые во Франции в октябре 1934 года.

                 За этот ад,
                 За этот бред,
                 Пошли мне сад На старость лет.
                 На старость лет,
                 На старость бед: Рабочих-лет, Горбатых-лет...
                 На старость лет Собачьих - клад:
                 Горячих лет - прохладный сад ...
                 Для беглеца мне сад пошли: Без ни-лица,
                 Без ни-души!
                 Сад: ни шажка! Сад: ни глазка! Сад: ни смешка, Сад: ни свистка!
                 Без ни-ушка Мне сад пошли: Без ни-душка, Без ни-души!
                 Скажи: довольно муки - на
                 Сад - одинокий, как сама.
                 (Но около и Сам не стань!)
                 - Сад - одинокий, как я Сам.
                 Такой мне сад на старость лет...
                 Тот сад? А может быть - тот свет?
                 На старость лет моих пошли –
                 На отпущение души.
                 А может быть, читала она другое, близкое по эмоциональной тональности «Уединение».
                 ***
                 Уединение: уйди
                  В себя, как прадеды в феоды.
                 Уединение: в груди
                 Ищи и находи свободу.
                 Чтоб ни души, чтоб ни ноги –
                 На свете нет такого саду
                 Уединению. В груди
                 Ищи и находи прохладу.
                 Кто победил на площади –
                 Про то не думай и не ведай.
                 В уединении груди –
                 Справляй и погребай победу.
                 Уединение в груди.
                 Уединение: уйди,
                 Жизнь!
                 (сентябрь 1934)
                 Ариадна: «Мама, пожалуйста, прочитайте что-нибудь более светлое!» И после продолжительной паузы Марина читает:
                 Август - астры,
                 Август - звёзды,
                 Август - грозди
                 Винограда и рябины
                 Ржавой – август!
                 Полновесным, благосклонным Яблоком своим имперским,
                 Как дитя играешь, август.
                 Как ладонью, гладишь сердце Именем своим имперским:
                 Август! - Сердце!
                 Месяц поздних поцелуев,
                 Поздних роз и молний поздних!
                 Ливней звёздных- Август! - Месяц Ливней звёздных! 

                В годы войны (1941 — 1945) Ариадна и её тётя Ася находились в заключении. Переписывались. Вот фрагменты из письма Ариадны:

                «В Болшеве у нас были хорошие вечера. Включали радио, смотрели привезённые мамой книги с иллюстрациями, слушали её рассказы про то время, что она провела без нас. Ложилась она спать поздно, зажигала настольную (подарок моего мужа) лампу, читала, грызла какое-нибудь «ублаженье». Читала, склонив голову набок, немного прищурив левый глаз, и сама говорила, что похожа на деда (т.е. на своего отца) — он тоже так читал…»

                Опять о Болшеве, от 22 декабря 1944 года:

                «Она по-прежнему пила черный кофе, курила из некрасивых старых мундштуков, которые постоянно теряла, вечерами читала что-нибудь в постели, что-нибудь грызла в это время (это у нас называлось «ублаженье» — какой-нибудь изюм, подгнившие яблоки и вообще всякую дрянь). Так и засыпала с книгой, в очках, присвете и «с разинутой пастью», как говорил

                Серёжа. Вставала очень рано — эта привычка началась с того дня, как Мур стал ходить в школу. Первые дни в Болшеве, пока еще не начала работать, ходила как потерянная…»

                Из письма от 1 апреля 1945 года:

                «Вспоминаю, однажды у нас на даче в Болшеве мама сидит на своей постели (не постель, а вроде диванчик) и смотрит, близко поднеся ее к лампе (такой же матовый шар, как в нашем детстве) свою ладонь. «А я буду долго жить, линия (жизни) у меня опять же длинная», — говорит она нараспев. С оттенком торжества в голосе: «Я вас всех переживу», — говорит она с шутливой улыбкой. Под той же лампой большой неуклюжий подросток, красавец Мур, рассматривает иллюстрации в старинной книге об Испании, опершись щекой о ладонь своей похожей на мамину руки. Итак, два профиля, две ладони мать и сын. Две судьбы. А как она была права! Она будет долго жить, всех переживёт она, умершая, нас ещё живых».

                21 августа Марина Цветаева получила советский паспорт и вместе с Ариадной они побывали на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке.

                От той прогулки осталось много хороших впечатлений (по крайней мере у дочери). Там они купили статуэтку «колхозное стадо», которая экспонируются в музее.

                А 27 августа на даче в Болшеве Ариадна была арестована.

                 ***
                 Рок приходит не с грохотом и громом,
                 А так: падает снег,
                 Лампы горят. К дому Подошел человек.
                 Длинной искрой звонок вспыхнул.
                 Взошёл, вскинул глаза.
                 В доме совсем тихо.
                 И горят образа. 

                9

                10 октября арестован Сергей Яковлевич. В ночь с 6-го на 7-е ноября на болшевской даче арестован Н.А.Клепинин. Другие насельники этой дачи и лица, приезжавшие сюда отдохнуть — чаще это бывшие эмигранты, связанные в прошлом по работе в разведке во Франции, были арестованы в Москве. Сергей Яковлевич Эфрон через месяц после ареста тяжело заболел.

                Но и больного его не оставляли в покое. Он перенёс около 20 допросов и вместе с четой Клепининых был приговорен к расстрелу. Сергей Яковлевич перенёс все пытки и издевательства мужественно, он никого не оклеветал и не признал себя шпионом, чего настойчиво добивались от него следователи НКВД.

                Только в июле 1940 года Марина Цветаева узнала, что дочь Ариадну приговорили к восьми годам исправительно-трудовых лагерей и выслали в республику Коми. Началась переписка с дочерью. Марина Ивановна отправляет Ариадне посылки с провизией и одеждой, посылает фотографии (семейные фото прошлых лет), даёт советы, утешает, подбадривает. Она надеется, что и мужа отправят в ссылку, мечтает о том, как после освобождения дочери и мужа они переедут всей семьёй в Крым — в Симферополь или в Феодосию. Но, увы, этой мечте не суждено было осуществиться.

                После серии арестов Марина Ивановна с Муром остались на даче одни. Наступили осенние холода и дожди. Дров в доме не было — жить в таких условиях было невозможно, и Марина Ивановна с Муром покидают дачу в Болшеве 8 ноября 1939 года и уезжают в Москву к Елизавете Яковлевне Эфрон.

                Из дневника Георгия Эфрона (Мура) от 8 июля 1940 года:

                «Отец сидит в тюрьме уже 9 месяцев. Аля и Миля — 10 месяцев, а Павел всего лишь месяц с лишним. Но ясно, что Павла арестовали как свидетеля. Иначе и не может быть. Вспоминаю со сложным чувством кисло-сладкой трагичности дачу в Болшеве. Больной сердцем отец и тасканье моё с ним на почту в Болшево. Жара. Отец почти седой, с палкой, в сером пиджаке. Благородное, умное и кроткое лицо. Именно благородное. Нервный. Я его очень жалею и жалел. Неладно у него было с сердцем — нередко припадки, и приходила Нина Николаевна со шприцем. Поездки с отцом в город и встреча с человеком из НКВД. Приезды в Болшево Алёши (теперь высланного на 8 лет). Гулянье его и Митьки, и езда на лодке. Каждое утро занятия физкультурой под руководством отца. Но нет, вспоминать об этом поистине трагическом времени в Болшеве не стоит. Жаль отца. Жаль, что он угодил в тюрьму. Бедный отец! Но надеюсь, что его оправдают. Алю жалко, но отца больше жалко. Как он самоотверженно работал во Франции! Сколько он там замечательного дела сделал. И из-за это го-то я и не могу ни минуты подумать, что его осудят и вышлют. Нет, в это не верю. Его оправдают и освободят. Я в этом убеждён. Слишком он много пользы сделал для СССР во Франции. Всё должно кончиться хорошо. Так нужно. И я в этом убеждён до мозга костей и шлю к чёрту пессимистов каркающих».

                Сергей Яковлевич был расстрелян органами НКВД 16 октября 1941 года. С тех пор прошло много лет. В годы «хрущёвской оттепели» Сергей Яковлевич был реабилитирован. О трагических годах сталинских репрессий написано много гневных статей и книг. Осуждение тех страшных лет звучит во многих стихах и песнях Булата Окуджавы.

                 В нашей жизни, прекрасной и странной,
                 И короткой, как росчерк пера,
                 Над дымящейся свежею раной
                 Призадуматься, право, пора.
                 Призадуматься и присмотреться,
                 Поразмыслить, покуда живой,
                 Что там кроется в сумерках сердца,
                 В самой тёмной его кладовой.
                 Пусть твердят, что дела твои плохи,
                 Но пора научиться, пора
                 Не вымаливать жалкие крохи Милосердия, правды, добра.
                 И пред ликом суровой эпохи, Что по-своему тоже права,
                 Не выжуливать жалкие крохи,
                 А творить, засучив рукава!