Игорь Гревцев. Переосмысление классики: Н. В. Гоголь « Мертвые души» (окончание)

Чичиков

Пришло время задаться вопросом: А кто же такой Чичиков? Почти на всём протяжении поэмы он представлял из себя личность загадочную не только для персонажей произведения, но и для читателей. Только в последней главе Гоголь раскрывает всю его подноготную, показывает всю его жизнь, начиная с детства и заканчивая первой встречей у гостиницы губернского города NN – показывает красочно и подробно, и всё же… И всё же образ Чичикова не становится от этого до конца понятным. При внимательном и, даже, повторном прочтении 11-й главы невозможно сразу определить: кто пред нами: негодяй от природы, рождённый мошенником, или человек, ставший таковым под давлением обстоятельств?

При первом изучении жизненного пути Чичикова можно сделать заключение: негодяй, неисправимый, причём, негодяй врождённый. Обман, лесть, подхалимство, использование чужих слабостей в своих корыстных целях – эти нелицеприятные качества были свойственны ему ещё со школьной скамьи, как верные его помощники.

И первого своего учителя по училищу, и первого своего начальника по службе удалось ему лестью и услужливостью обработать так, что они были от него без ума. А в результате тонких манипуляций с человеческими слабостями он, не обладающий способностями к наукам, и училище закончил, при выпуске получив «удостоение по всем наукам, аттестат и книгу с золотыми буквами за примерное прилежание и благонадёжное поведение», и, устроившись на службу, вскоре «сел повытчиком на одно открывшееся вакантное место». А достигнув своих целей, он без зазрения совести предал и учителя, и первого начальника, своих благодетелей, можно сказать, давших ему путёвку в жизнь.

Первый, узнав о предательстве Чичикова, дал такую оценку поступку некогда любимого ученика: «Эх, Павлуша!.. Надул, сильно надул…». И другой подобным же образом отозвался о своём самом угодливом чиновнике и потенциальном зяте: «Надул, надул, чёртов сын!». Пожалуй, это и есть главная и самая верная характеристика видимой жизнедеятельности Чичикова от поступления его в училище до позорного бегства из города NN.

Не будем здесь рассматривать все карьерные взлёты и падения Чичикова, они довольно исчерпывающе и детально описаны Гоголем, и являются следствием внутреннего состояния его героя. А вот само внутреннее его состояние нас как раз и интересует, и мы постараемся проанализировать его как можно подробнее.

Итак, кто же такой Чичиков по сути своей? Есть ли в его характере положительные качества, и если есть, то где и в чём они проявились?

Гоголь сам называет своего героя подлецом, но перед этим иронично рассуждает о «добродетельном человека», заканчивая своё рассуждение следующим выводом: «… измерили добродетельного человека до того, что теперь нет на нём и тени добродетели, а остались лишь рёбра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека. Нет, пора, наконец, припрячь и подлеца. Итак, припряжём подлеца».

Такое вступление пред биографией Чичикова заставляет вдумчивого читателя насторожиться и приготовится дальше читать более внимательно, с размышлением. Станем и мы размышлять.

Из текста мы узнаём, что родители Чичикова были дворяне, но не известно, столбовые, т.е. потомственные, или личные, т. е. получившие дворянство на службе, а не по наследству. Дворянство дворянством, а первые годы жизни маленького Павлуши были совсем не радужными. Если верить психологам, основные черты характера человека закладываются в детстве. Давайте посмотрим, каково было детство Чичикова, что вынес он в большую жизнь из этого нежного возраста. А вот что:

«Жизнь при начале взглянула на него как-то кисло-неприятно, сквозь какое-то мутное, занесённое снегом окошко: ни друга, ни товарища в детстве!.. отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлюпанцах на босу ногу… вечное сиденье на лавке, с пером в руках… вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце; … знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!» – отзывающийся в то время, когда ребёнок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавычку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда за сими словами  краюшки уха его скручивались очень больно костями длинных, протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память».

Судя по всему, маленький Павлуша воспитывался только отцом (матери к тому времени, наверное, уже не было в живых). Отец же его был человек больной и желчный, к тому же, как выяснится позже, законченный неудачник. Видимо, из-за этого он так и не научился любить сына. Но, не испытывая к своему опрыску любви, он, тем не менее, решил самостоятельно подготовить его к поступлению в училище, а заодно привить добродетельные качества. Но педагогические методы, к которым он прибег, оказались порочными. Отец требовал от сына бесприкословного послушания, изнуряя его монотонной учёбой и наказывая по всякому пустяковому поводу. Но требование послушания без любви есть деспотия, которая в свою очередь тоже порождает деспотию, в лучшем случае прикрытую лицемерием и лестью, в худшем – откровенно сметающую всё на своём пути.

Что мог маленький Павлуша вынести из такого воспитания? А ведь он был мальчик с воображением (вспомните пририсованные к буквам «кавычку или хвост»), но даже в том возрасте проявлял силу воли, смиренно перенося все упрёки и издевательства отца. Излились бы на него в своё время родительские любовь и тепло, скорее всего, получился бы из него порядочный человек.

Но не было любви, а была лишь привычка во всём слушаться деспота-отца. А занудливое вдалбливание в сознание христианских добродетелей, причём, вне церковного умиления и молитвы, за пределами христианского милосердия, полностью вытравило из детской души всякое желание быть добродетельным и даже думать о Боге. Духовные ценности можно привить только духовным средством – любовью. Без неё все призывы к честности, послушанию и сердечной чистоте приведут к обратному эффекту – всё небесное отступит на последний план, а на первый выдвинется земное, материальное. Поэтому практические наставления, полученные Павлушей от отца перед поступлением в училище, так глубоко запали в детскую душу: они были понятней и ближе христианских истин:

«Больше всего береги и храни копейку: эта вещь надёжнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Всё сделаешь и всё прошибёшь на свете копейкой».

Вот с таким духовным и душевным настроем и вышел маленький Павлуша Чичиков в большую жизнь. Но изначально в нём не было тех отрицательных качеств души, которые впоследствии сделали его изощрённым мошенником. Просто деспотическое воспитание в раннем детстве и отцовские наставления внушили ему мысль, что по другому строить жизнь и нельзя.

«Но, — как замечает Гоголь, — в нём не было привязанности собственно к деньгам для денег; им не владели скряжничество и скупость. Нет, не они двигали им, – ему мерещилась впереди жизнь во всех довольствах, со всякими достатками; экипаж, дом, отлично устроенный, вкусные обеды – вот что беспрерывно носилось в голове его. Чтобы, наконец, потом, со временем, вкусить непременно всё это, вот для чего береглась копейка, скупо откладываемая до времени и себе и другому».

Собственно, в этом желании нет ничего предосудительного. Какой человек не хотел бы жить в достатке и довольстве? Пожалуй, не встретишь такого человека, особенно молодого, который бы изначально планировал  всю жизнь прожить в бедности и лишениях, если от утробы матерней он не призван Богом быть монахом.

Поначалу, как мы видим, Чичиков и не собирался заниматься мошенничеством. Он думал путём делания карьеры и жесточайшей экономии сколотить состояние, чтобы в последствие начать обеспеченную жизнь. Вполне честный путь, хоть и весьма приземлённый. Но дурное воспитание и развратная чиновничья среда, в которую он попал, сделали своё дело. Постепенно он сделался мошенником и взяточником.

Но какой целеустремлённостью и силой воли обладал этот, на первый взгляд заурядный, человек. Эту бы силу, да в правильное русло направить, цены бы ему не было на поприще служения Отечеству. Помните? «Вышед из училища, он не хотел даже отдохнуть: так сильно было у него желание скорее приняться за дело и службу… Местечко досталось ему ничтожное… Но решился он жарко заняться службою, всё победить и всё преодолеть. И точно, самоотвержение, терпение и ограничение нужд показал он неслыханное».

Действительно, мало кто способен для достижения далёкой цели сегодня перейти на абсолютно спартанский образ жизни и трудиться, трудиться, не покладая рук, не жалея себя.

Если бы начальство Чичикова вовремя оценило его рвение и стало бы продвигать его по служебной лестнице, может быть, он и дошёл до своей материальной цели тем путём, какой наметил ещё в училище, не прибегая к обману и мошенничеству. Но всё для него сложилось иначе. Видя, что самоотверженным трудом невозможно добиться желаемого, он пошёл по пути лести и подхалимства, с детства подготовленный к этому порочным воспитанием, наставлениями отца и первым опытом со своим первым учителем. И тут-то у него опять получилось, и получилось как нельзя лучше.

Молодой чиновник Чичиков, благодаря протекции, перепрыгивает через несколько должностей и занимает весьма высокую вакансию. Теперь он окончательно убеждается, что не деловые качества человека в этом мире, а его способность подстраиваться под вышестоящее начальство и умение угождать ему есть главное условие продвижения по карьерной лестнице. А ведь деловыми качествами Чичиков обладал колоссальными, и будь в России иная система чиновничьего управления, он мог бы честно и законно возрастать по службе, вплоть до государственного сановника. Но то, что уже тогда творилось в Российской Империи с подачи безответственных и беспринципных чиновников-дворян, не давало возможности честному человеку пробиться наверх сквозь их густой, повязанный круговой порукой строй.

Трудно упрекать Чичикова в том, что он, в отличие от большинства своих сослуживцев, наделённый огромной силой воли, целеустремлённый, способный ради достижения поставленной цели самоотверженно трудиться и терпеть любые неудобства, не совершил подвига святости. Да, он не святой, и оказался в окружении таких же грешников, как он сам, только более слабых и развратных. Вполне резонно, что он посчитал для себя возможным иметь всё то, что имеют они, и даже больше. Это, конечно же, не оправдывает Чичикова с нравственной точки зрения, но хотя бы объясняет его жизненную позицию.

Кстати, к вопросу о развращённости. В этом плане Чичиков был чище многих. И это у же не воспитание, а природные свойства. И Гоголь отмечает это: «Хотя он должен был вначале протираться в грязном обществе, но в душе всегда сохранял чистоту, любил, чтобы в канцеляриях были столы лакированного дерева и всё было бы благородно. Никогда не позволял он себе в речи неблагопристойного слова и оскорблялся всегда, если в словах других видел отсутствие должного уважения к чину или званию».

Кто-то может возразить, мол, это всё внешнее, наигранное. Не совсем так. Внешние проявления так или иначе отражают внутреннее состояние человека. Особенно, если они постоянны. Нельзя играть всё время, как нельзя беспрерывно стоять на цыпочках.

А далее мы читаем: «… подумывал о многом приятном: о бабёнке, о детской, улыбка следовала за такими мыслями». Как видим, Чичиков мечтал о семье. Не о том, как он, сделавшись богатым, удариться во все тяжкие, а о простом семейном счастье. Конечно, с детства не знавший любви, он и в мечтах своих представлял семью как некую материальную идиллию, а не как духовный организм. Слово «бабёнка» свидетельствует об этом. Даже по отношению к своим возможным потомкам он оставался материалистом. Он думал не о том, какими людьми он их воспитает, а что оставит им в наследство. Поэтому и казнокрадство, и взяточничество не воспринимал как грех.

Гоголь по этому поводу отмечает: «Уже известно, что Чичиков сильно заботился о своих потомках. Такой чувствительный предмет! Иной, может быть, и не так глубоко запустил руку, если бы не вопрос, который, неизвестно почему, приходит сам собою: а что скажут дети?»

Да, да, всё на материальном уровне, всё бездуховно. Но согласитесь – душевно. На большее он был не способен. Да и эта малость поднимает его в глазах прочих чиновников, для которых и душевное-то было недоступно, а лишь одно плотское. И откуда Чичиков мог знать о духовном, если ни в детстве, ни потом ему не привили не только любовь к Богу, но даже сколько-нибудь определённого понятия о Боге. А без Бога о каком духовном может идти речь? Будь Чичиков верующим человеком и живи он в стране, где элита общества и сама устремлена к Богу, и ведёт к Нему народ, разве мыслил бы он на таком плоском материальном уровне? О, тогда бы это была личность, выдающаяся во многих отношениях.

Вспомните способность Чичикова стоически преодолевать все трудности, терпеть все невзгоды и, падая, всякий раз подниматься снова и снова, чтобы двигаться к намеченной цели.

Гоголь пишет: «Надобно отдать справедливость непреодолимой силе его характера. После всего того, что бы достаточно было если не убить, то охладить и усмирить навсегда человека, в нём не потухла непостижимая страсть. Он был в горе, в досаде, роптал на весь свет, сердился на несправедливость судьбы, негодовал на несправедливость людей и, однако ж, не мог отказаться от новых попыток. Словом, он показал терпенье, перед которым ничто деревянное терпенье немца, заключённое уже в медленном, ленивом обращении крови его. Кровь Чичикова, напротив, играла сильно, и нужно было много разумной воли, чтобы набросить узду на всё то, что хотело бы выпрыгнуть и погулять на свободе».

Какие уникальные христианские добродетели – безграничное терпение жизненных невзгод и добровольная аскеза, когда человек собственной волей может обуздывать свои плотские потребности. К этим бы качествам ещё и веру в Бога, и душа Чичикова засверкала бы всеми гранями драгоценного бриллианта. Но не мог он жить и мыслить по-другому, потому что вскормлен был тем чёрным духом безбожия, который в то время поднимался уже над Россией, постепенно подавляя светлый дух нашего исконного Православия. Даже понятия греха не было в душе у Чичикова. Он поступал так, как поступали, по его мнению, все, т. к. других он не знал и не видел. Недаром Гоголь, как бы оправдывая своего героя, отмечает в момент его очередного падения:

«Он рассуждал, и в рассуждении его видна была некоторая сторона справедливости: «Почему ж я? Зачем на меня обрушилась беда? Кто же зевает теперь на должности? – все приобретают. Несчастным я не сделал никого: я не ограбил вдову, я не пустил никого по миру, пользовался я от избытков, брал там, где всякий брал бы, не воспользуйся я, другие воспользовались бы. За что же другие благоденствуют, и почему должен я пропасть червем?»

Да, это страшно, когда в православной стране все (понимаете: все) «не зевают на должности». А ведь эти «все» – элита общества, дворяне, пример для простого народа. И, действительно, почему же Чичикову, тоже дворянину, не быть как «все»? Вот он и стремится к этому общественному псевдоидеалу. И, естественно, обижается, когда ему не удаётся стать таким, как все.

Но, может быть, Гоголь и посылает Чичикову один провал за другим в его мошеннических предприятиях, одно падение за другим, что видит в нём ещё живую душу и тем самым приуготовляет к духовному пробуждению и взлёту? Ведь автор в своем произведении – Творец и Господь для своих героев. А мы же знаем, что Бог испытует и наказует именно того, кого любит, дабы очистить их душу страданием и скорбями.

Недаром же в замыслах Гоголя было привести Чичикова к покаянию и полному преображению жизни в последующих частях поэмы. К сожалению, замыслам этим не суждено было сбыться. Не увидел гений Гоголя путей, способных в то время в России привести дворян, подобных Чичикову, к покаянию. А выдумывать искусственные пути он не мог и не хотел. Повсеместное развращение дворянства с последующим предательством Бога, Царя и Отечества уже тогда было процессом необратимым. Забвение Бога в аристократической среде, а вслед за ней и в среде крестьянской, приобрело такие массовые масштабы, что русскому народу предстояло пройти через огненное горнило и кровавую купель, чтобы опомниться, покаяться и вернуться на путь, предуказанный нам Богом. И этот горн ещё пылает, и купель ещё не переполнилась кровью. Гоголь всё это предвидел.

Предвидел он и нашу эпоху, когда писал в поэме: «Кто же он (Чичиков)? стало быть подлец? Почему же подлец?.. Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные, а таких, которые бы на всеобщий позор выставляли свою физиономию под публичную оплеуху, отыщется каких-нибудь два, три человека, да и те уже говорят теперь о добродетели. Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель, Приобретение – вина всему; из-за него произвелись дела, которым свет даёт название не очень чистых».

Ну, не правда ли: прямо списано с нашего времени? Сколько сейчас под ширмой красивых, благородных, правильных слов, произносимых значимыми людьми, совершается грязных и мерзких поступков. А главным принципом существования всего общества и отдельных его представителей стало приобретательство; главным божеством – прибыль; главным мерилом человеческих добродетелей – деньги.

И как же актуально сегодня звучат слова нашего классика, написанные им почти два века назад: «Быстро всё превращается в человеке; не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь, самовластно обративший к себе все жизненные соки. И не раз только широкая страсть, но ничтожная страстишка к чему-нибудь мелкому разрасталась в рождённом на лучшие подвиги, заставляла его позабывать великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое».

Новые гаджеты, новые автомобили, новая оргтехника и прочее, и прочее, ставшее для наших обезбоженных соотечественников не только предметом вожделения, но и предметом поклонения – не об этом ли писал Гоголь в первой половине 19-го века? А ведь всё начиналось тогда, и начиналось в среде именно тех, кто призван был оберегать народ от того, чтобы он в ничтожных побрякушках увидел «великое и святое». Ведь кто они, эти люди, рождённые «на лучшие подвиги», но позабывшие свои «великие и святые обязанности», как не русская аристократия? И если уж те, столбовые и личные дворяне, столь быстро развращались, то что говорить о нашей нынешней новоявленной элите, выросшей на дрожжах коррупции и разворовывания страны?

Простой народ ничуть не лучше их, только «побрякушки» у них гораздо дороже и масштабнее. А вот пустота в душах, не обретших Бога, одна и та же: безрадостная, холодная, бесконечная.

В глазах Гоголя не был Чичиков законченным подлецом. Просто, наделённый Богом от рождения многими прекрасными душевными качествами, он стал жертвой своей эпохи, оказавшись в окружении людишек беспринципных, безответственных, гордых и самолюбивых, не верующих ни в Бога, ни в чёрта, а поклоняющихся только «золотому тельцу». Но, приняв их правила игры, он стал одним из них, и даже превзошёл их в силу своих врождённых способностей. Так меньшинство подчиняется большинству, и порой представители этого меньшинства превосходят в нечестии своих невольных наставников, ибо предают самих себя, а предательство делает человека более изощрённым в совершении зла, чем тот, кто его совратил на предательство. А всё потому, что какой бы чистой изначально душа не была, без Бога она не устоит перед натиском духовной грязи и даже, более того, не адаптированная к ней, она заразится ею ещё больше, чем душа идеального, т. е. истинного, подлеца.

И кто из многих честных людей упрекнёт Чичикова в его поступках, если, оказавшись на месте Чичикова, сам может стать Чичиковым. А это случается сплошь и рядом с теми, кто, считая себя честными и беспорочными, не желают активно противостоять нечестию, боясь замараться от соприкосновения с ним. Это случается с теми, кто не желает видеть творимые вокруг беззакония, удовлетворяясь лишь не участием в них, т.е. с теми, кто лишь формально является христианином, а на деле старается поскорее пробежать мимо Голгофы, закрывая глаза, чтобы не видеть неприятного, по их мнению, зрелища – издевающейся над Христом обезумевшей толпы.

С болью в сердце взывает Гоголь к таким честным и благочестивым в конце своей поэмы: «Вы боитесь глубокомысленного взора, вы страшитесь сами устремить на что-нибудь глубокий взор, вы любите скользнуть по всему недумающими глазами… А кто из вас, полный христианского смирения, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединённых бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжкий вопрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!»

Думаю, Гоголь прав. Как и его современники находили, так и сегодня каждый из нас найдёт в себе что-нибудь от Чичикова, ибо окончательно Чичиков умрёт в душе народной, когда Русь, покаявшись, полностью обратится к Богу и станет Святой Русью. Только в Святой Руси нет места Чичикову, только в ней, потому что, в Святой Руси Чичиков будет настоящим православным христианином. И ничто подлое не проявиться в нём, но всё доброе, от рождения заложенное в него Богом, расцветёт пышным цветом.

А до тех пор, мы все – или мёртвые, или полумёртвые души.

Русь-тройка

А теперь обратимся к той части «Мёртвых душ», которые и сделали прозаическое произведение поэмой. Мы обратимся к живой душе русского народа, столь глубоко и точно запечатлённой Гоголем в кратких зарисовках, размышлениях, в описаниях русской природы. Но центральной вершиной поэмы, её кульминацией является «Повесть о капитане Копейкине». Гоголь не случайно вложил эту повесть в уста почтмейстера, человека, принадлежащего к той прослойке тупых, и в тупости своей чванливых, губернских чиновников, о которых сам же незадолго до этого с сарказмом сказал: «Прочие тоже были люди более или менее просвещённые: кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал».

Переданный заскорузлым языком таким образом просвещённого почтмейстера, рассказ о судьбе капитана Копейкина раскрыл величие духа Русского народа с ещё большей силой и выразительностью. Он поднялся, подобно сверкающей своими чистыми снегами горной вершине, над дремучим беспределом чиновничьего дворянства. Поднялся и навеки остался памятником Русскому народу.

Капитан Копейкин – типичный представитель этого народа. Герой Отечественной войны с Наполеоном, на полях сражений потерявший руку и ногу, он не обозлился, не очерствел душой, не спился и не опустился до попрошайничества. Он не обиделся на отца, когда тот ему сказал: «Мне нечем тебя кормить». Он не потерял веру в справедливость. Таким был русский солдат, переломивший хребет непобедимой армии Наполеона. Таким был всякий русский человек, в своём христианском смирении готовый вынести любые невзгоды и всё, что Господь ни пошлёт, –  был, до тех пор, пока не сталкивался с несправедливостью.

Копейкин с трудом добирается до Петербурга, «чтобы просить государя, не будет ли какой монаршей милости». Он верит, что Царь не оставит его просьбу без внимания, поможет. Но нет Государя ещё в столице, не возвратился он пока с войсками из Парижа. Ходит капитан Копейкин по улицам Петербурга, видит всю роскошь и блеск столичной жизни дворян и чиновников, перебирает в кармане копейки, на которые может позволить себе в сутки «щи да кусок битой говядины», и всё-таки не завидует никому, не ропщет в сердцах, мол, я там кровь проливал, жизнью рисковал, а они здесь жируют. Нет, он желает лишь малости: получить какой-никакой пенсион, чтобы не умереть с голоду. Копейкин с почтением относится к начальству и вельможам. Они для него – олицетворение царской власти. Он уверен, что будь Государь в Петербурге, всё решилось бы как нельзя в лучшем виде и быстро. Но нет Царя в столице, и капитан Копейкин, не имея возможности дождаться его, идёт со своей бедой к тому, кто, по его мнению, есть царские глаза, уши и руки – он идёт к высокопоставленному вельможе, к министру, призванному решать как раз такие вопросы.

И что же встречает капитан Копейкин в приёмной того, кто для него олицетворяет собой Царя, с именем которого на устах он ходил под вражеские пули и штыки? Сначала лицемерную ложь: «Хорошо, говорит, наведайтесь на днях». И так не один раз. А затем чванливое раздражение на назойливого просителя и высылка его из столицы под конвоем. Вот такую награду получает герой Отечественной войны от чиновника-вельможи за свои раны и увечья. Так кто же виноват в том, что русский человек, дотоле кроткий и смиренный, столкнувшись с несправедливостью, становится разбойником?

Повестью о капитане Копейкине Гоголь прозорливо предсказал, чем закончится раскол между элитой российского общества и простым народом. Это они, аристократы, вельможи и мелкие дворяне, державшие в своих руках все бразды управления Россией, но переставшие быть русскими по сути, забывшие о том, кому они служат и ради чего получили от Бога и Царя свои права и привилегии, это они в результате привели Россию к революционному хаосу. Образом капитана Копейкина Гоголь мощно возвестил на всю державу, обращаясь ко всем государственным мужам, чиновникам и помещикам: «Не шутите с Русским народом, не унижайте его, не обижайте! Берегите его!  Он с достоинством и непостижимым терпением снесёт любые тяготы и невзгоды, он защитит от всех врагов и землю свою, и вас вместе с ней, и не потребует за это какой-то особой награды. Но, если он почувствует, что вы к нему несправедливы, он обозлится на вас и сметёт вас с этой земли!  Господа, не испытывайте терпение русского народа, ибо не только терпением славится он, но от Бога наделён другими душевными и духовными качествами, кои делают его народом великим, а в иные времена непредсказуемым, и даже, необузданным».

Поэма «Мёртвые души» потому и называется поэмой, что по всему её словесному полю Гоголь щедро разбросал, как живые, наполненные Божественной энергией зёрна,  краткие, но емкие зарисовки и размышления о русском человеке в его соборно-историческом бытии. На самом деле русский человек, как уникальное мистическое явление, и есть главный герой произведения. Под золой мёртвых душ, коих в ту пору стало появляться всё больше и больше, Гоголь разглядел и показал всему миру ту вечно животворящую почву, имя которой – историческая плоть Русского народа.

Любуется Гоголь русским человеком, явно любуется. Даже в бесшабашности его он видит какую-то скрытую неуёмную потенцию, которая при дельном руководстве всегда может завершиться благим результатом, а порой и без дельного руководства, а только лишь по наитию, по Божьему благоволению приведёт к тому же.

Вот как описывает Гоголь действия Селивана, кучера Чичикова, когда он вместе с барином, под проливным дождём заблудился в степи. «Так как русский человек в решительные минуты найдётся, что делать, не вдаваясь в дольние рассуждения, то, поворотивши направо, на первую перекрёстную дорогу, прикрикнул он: «Эй вы, други почтенные!» – и пустился вскачь, мало помышляя о том, куда приведёт взятая дорога… Русский возница имеет доброе чутьё вместо глаз; от этого случается, что он, зажмуря глаза, катает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь, да приезжает».

А, каково! В подобной ситуации всякий там немец или француз растерялся бы, да и пошёл бы кружить на одном месте, но только не русский человек. Этот всегда куда-нибудь, да выедет. А полагаясь на волю Господа, выедет туда, куда и нужно.

И с каким восторгом отзывается Гоголь о смекалке и сообразительности русского народа, которые столь ярко отображаются в его языке. По учению Отцов Церкви душа человека заключается в его крови, и доколе пульсирует кровь по венам, жив человек. Так и с языком: он есть кровь народа и в нём заключена его душа. По тому, насколько живуч, выразителен, глубок по смыслу и чист национальный язык, можно судить о духовной силе и потенциальных способностях его носителя – народа. Когда скукоживается язык, теряет свою самобытность – это значит, что народ постепенно начинает превращаться в исторический труп. А когда язык становится «мёртвым» языком, т. е. на нём перестают писать и говорить, народ, некогда говоривший на нём, окончательно сходит с исторической арены и перестаёт существовать. Он умирает. Кто сейчас, скажем, ведёт свой род от древних римлян или египтян? Никто.

Вот почему Гоголь так ратовал за русский, за свой родной, язык, и почему так пронзительно воспел его. Не отвратительны были ему чуждые наречия, но отвратительно ему было, что этими наречиями элита российского общества загрязняла душу русского народа, заключённой в его языке – в языке, которым не обладала и не обладает ни одна нация на свете. Разве не поэзией звучат слова Гоголя, когда он пишет о русской народе и его языке, рисуя их в первозданной их чистоте?

«Выражается сильно русский народ! и если наградит кого словцом, то пойдёт оно ему в род и потомство, утащит он его и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света… А уж куда бывает метко всё то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни иных племён, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом в карман… а влепляет сразу, как пашпорт на вечную носку… –  и одной чертой обрисован ты с ног до головы… И всякий народ, носящий в себе залог сил… своеобразно отличался своим собственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выраженье его часть собственного своего характера… но нет слова, которое бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово».

Гений Гоголя уже тогда предвидел эту опасность, которая сегодня столь грозно нависла над Россией – потерю живого исконного, русского языка. Из двухсотлетнего далёка он предупреждал нас, живущих ныне: «Люди русские! Берегите душу свою – свой родной язык. Потеряете его – перестанете быть Русским народом. И быть вам тогда безродными рабами у чуждых и враждебных вам племён!»

А стыдно нам быть рабами! С такой широтой души, с таким неуёмным и пытливым умом, с такой размашистой исторической походкой, какой за 10 веков прошли мы от океана до океана по всему Евразийскому континенту, обжив и освоив его просторы, не пристало нам быть на побегушках и на подхвате у народов узких, с мышлением, направленном лишь на удовлетворение мелких материальных потребностей. Это сейчас мы мельчаем вслед за нашими западными наставниками и поводырями, а было время, когда русский мужик любому европейцу мог дать фору и размашисто ходил по Руси.  Вот всего лишь несколько зарисовок, какие даёт Гоголь в поэме, изображая русского, исконного человека. Помните, как Чичиков, изучая списки купленных им умерших крестьян, размышляет сам с собой?

«И глаза его невольно остановились на одной фамилии: это был известный Пётр Савельев Неуважай-Корыто… «Эх, какой длинный, во всю строку разъехался! Мастер ли ты был, или простой мужик, и какой смертью тебя прибрало? в кабаке ли, или среди дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз? Пробка Степан, плотник, трезвости примерной. А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах… Где тебя прибрало? Взмостился ли ты для большего прибытку под церковный купол… и, подскользнувшись, оттуда, с перекладины, шлёпнулся оземь, и только какой-нибудь стоявший возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, молвил: «Эх, Ваня, угораздило тебя!» – а сам, подвязавшись верёвкой, полез на твоё место…Григорий Доезжай-не-доедешь! Ты что был за человек? Извозом ли промышлял и, заведши тройку и рогожную кибитку, отрёкся навеки от дому, от родной берлоги, и пошёл тащиться с купцами на ярмарку. На дороге ли ты отдал душу Богу, или уходили тебя твои же приятели за какую-нибудь толстую и краснощёкую солдатку, или пригляделись лесному бродяге ременные твои рукавицы и тройка приземистых, но крепких коньков, или, может, и сам, лёжа на полатях, думал, думал, да ни с того ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали. Эх, русский народец! не любит умирать своей смертью!»

Как написано! Вроде с немалой долей осуждения, ан, нет! Душа чувствует, что написано с каким-то тайным одобрением, даже с гордостью за свой народ. Да и то сказать: умереть своей смертью, значит, всю жизнь на печи просидеть, не вылазить из собственного дома, ни к чему не стремиться, ничего не искать, ничем не рисковать. Не такова натура русского человека – от невозможности развернуться душой он и в прорубь может броситься.

И пока народы Запада лепили свою комфортную жизнь, а народы Востока решали свои домашние династические проблемы, русский мужик уходил на север и обживал суровые берега холодных морей Ледовитого океана; осваивал необъятные просторы Сибири; обустраивал Дальний Восток. Это сейчас почему-то все решили, что мы не вправе владеть столь обширной территорией, а тогда, когда не привыкший «умирать своей смертью» русский мужик прокладывал пути-дороги в неизведанные земли, другие племена предпочитали сидеть на своих печах или грабить соседское добро. Мы созидали, создавали новое – они паразитировали на уже кем-то созданном.

Недаром Гоголь, как бы продолжая вышеозначенную тему, вдохновенно восклицает: «Русский человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его хоть на Камчатку, да дай только тёплые рукавицы, он похлопает руками, топор в руки, и пошёл рубить себе новую избу».

Да и сам Чичиков, собственно, такой же русский человек. Авантюрист? Да. Но авантюрист с русской, живой душой, в отличие от мёртвых душ встреченных им помещиков и чиновников, отрубивших себя от животворящего ствола народного древа и живущих по европейскому образцу лишь своими личными, мелочными потребностями. Гоголь особо подчёркивает эту живость души Чичикова, когда говорит о нём: «Тут Чичиков остановился и слегка задумался. Над чем он задумался? Задумался ли он над участью Абакума Фырова (беглый крестьянин Плюшкина) или задумался так, сам собою, как задумывается всякий русский, каких бы он ни был лет, чина и состояния, когда замыслит об разгуле широкой жизни».

Короткая фраза, а много в ней сказано, особенно на фоне той мертвечины, с которой столкнулся читатель, путешествуя вместе с Чичиковым по помещичьим имениям да по чиновничьим салонам и балам. Здесь – уверенность Гоголя, что жив русский народ в очах Божиих, жив, даже когда впадает в грех, когда пьянствует и мошенничает, но пока хранит в себе свою русскость.

Но откуда эта русскость берётся в нас? И что это такое? Можно ли её объяснить или можно только почувствовать? Особенный ли мы народ или только мним себя таковым? Да нет, наверное, всё-таки особенный, раз выделил нам Господь такие просторы, и не где-нибудь, а на самой вершине планеты.

Мы венчаем собой земной шар, и уже от этого мы особый народ, и, значит, призванный Богом на некое особое служение, отличное от всего человечества. Так, может, и природа нашей земли тоже особенная? Да, так оно и есть. Неброская, но глубинная в своих смыслах, она подобна просветлённой монахине, на которую с первого взгляда можешь и не обратить внимания, но когда познакомишься с ней и станешь общаться, то с каждым разом всё больше и больше начнёшь прозревать её истинную красоту – духовную.

Русская природа особая тем, что в ней чувствуется непостижимая жизненная энергия. Она – живая. Она оказывает непосредственное влияние на народ, живущий внутри неё, и делает этот народ русским. Невозможно понять, что такое русскость, если не поймёшь и не полюбишь русскую природу. Она не просто существует, она участвует в творческом  процессе, который формирует душу человека: тот, кто принимает её в своё сердце, навсегда становится русским, и болезнь «ностальгия» угрожает ему в любом уголке земного шара вдали от Родины; тот, кто отторгнет её, перестаёт быть русским, и ему комфортно среди любой экзотики, где бы он ни находился.

Гоголь очень тонко уловил эту животворящую творческую силу русской природы. Когда Чичиков въезжает во владения Плюшкина, он видит умирающее поместье. Кругом разруха и запустение, но это то, что касается дел рук человеческих. Соединяясь с человеческим воображение, русская природа создаёт нечто новое и необычное, не свойственное ни самой природе, ни человеческому разуму. Это – некое мистическое соработничество, которое и создаёт то духовное образование, что называется Русская душа. Гоголь даёт описание сада, запущенного, неухоженного, но прекрасного в своей первозданной, дикой красоте, которая некогда построенные людьми тропинки, беседки и перила, ныне заброшенные, делает ещё более красивыми и привлекательными.

«Словом, всё было хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединяются вместе, когда по нагромаждённому, часто без толку, труду человека пройдёт окончательным резцом своим природа, облегчит тяжёлые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывается не открытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности».

Да, русская природа существует не просто, как данность, как некий антураж ареола, где обитает некое народонаселение, а как живой, творческий участник процесса по созданию именно Русского народа и именно с русской ментальностью. Здесь не просто сожительство человека с природой, но, прежде всего, – соработничество, сотворчество, и даже, соратничество, ибо сколько раз наш национальный климат помогал во время вражеских нашествий. Русская природа не отделима от Русского народа, а Русский народ – от русской природы: без неё мы потеряем свою русскость, но даже вдали от неё нам достаточно знать, что она есть, чтобы сохранить в себе то, что делает нас особым народом, народом-богоносцем.

И тут необходимо хотя бы частично процитировать может быть  самую поэтическую, самую пронзительную часть поэмы, в которой Гоголь самозабвенно воспевает Русь, поднимаясь до лучезарных высот озарения и духовного прозрения. Часть эта писалась за границей, подогреваемая жаром ностальгии, и от того ещё живее и ярче предстаёт перед читателем это вечно живое и вечно страдающее существо – Русь!

«Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далёка тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многочисленными высокими дворцами, вросшими в утёсы… Ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечёт к тебе? Почему слышится и раздаётся в душах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовёт и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу, и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами?.. И ещё, полный недоумения, непостижимо стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжёлое грядущими дождями, и онемела мысль перед твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»

Мощно! Действительно, поэзия, причём, высокая поэзия. В этих строчках уже сам Гоголь слился с Русью, слился как её пророк, как вечный её сын, муж и брат, и бессменный её защитник. Его любовь к России была мистична. Видя весь негатив своей эпохи, и предвидя все последствия этого негатива, он, тем не менее, безоговорочно верил в Русский народ, в его божественное предназначение и великое будущее.

Гоголь усиленно искал среди современников прототип той личности, которая даст новую поросль новых людей, способных вывести Россию из духовного кризиса, в который она столь стремительно входила в первой половине 19-го века. Но ни среди дворянства, ни среди крестьянства он не находил такой личности. Первые как сословие уже не могли породить что-либо животворящее в долгосрочной перспективе, потому что отвратились от Бога и Царя, утратили историческую потенцию, а вторые ещё не могли, так как не были в должной мере научены первыми мыслить глобальными государственными категориями. Священство в большинстве своём тоже не занималось воспитанием народа, а пошло в поводу у дворянства, увлечённая его притязаниями на безответственную и вольготную жизнь.

И тогда Гоголь обратил свой взор на только что зарождающийся класс – на класс капиталистов, представителем которого и был Чичиков. Эти люди только входили в жизнь российского общества, ещё только сколачивали из воздуха свои первые капиталы. Да, они были мошенниками и плутами, но их активная жизненная позиция и ещё не заскорузлое мышление давали писателю надежду, что, может быть, из этой среды при благоприятных обстоятельствах в будущем появятся новые люди, которые способны будут спасти Россию от неуклонного сползания в затхлый подвал бездуховности.

Недаром в поэме всё прекрасные, возвышенные и поэтические размышления Гоголя о Русском народе и о Руси напрямую связаны с Чичиковым: через его мысли, через его ассоциации, через его наблюдения русской жизни и русской природы. Чичиков как бы вырастает из плоти русского народа, совмещая в себе как положительные, так и отрицательные его качества, ибо нет в мире народов только хороших, или только плохих, а есть такие, которые больше предрасположены к свету, и такие, которые больше устремлены во тьму.

Гоголь, конечно же, не считал Чичикова положительным героем даже в переносном смысле. И, естественно, он не обвинял огульно всех дворян в разврате, ибо знал, что в их среде ещё достаточно людей честных, благородных, верой и правдой служащих Богу, Царю и Отечеству. Но речь шла о сословном разложении, и поэтому в дворянстве, именно, как в сословии, Гоголь уже не видел благодатных перспектив для России. Эти перспективы он увидел в новом сословии, родоначальниками коего стали Чичиковы. Вот, как он сам об этом размышляет:

«Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям… Увы! всё это известно автору, и при всём при том он не может взять в герои добродетельного человека. Но… может быть, в сей же самой повести получаются иные, ещё небранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдёт муж, одарённый божескими добродетелями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со своей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения. И мёртвыми покажутся перед ними все добродетельные люди других племён, как мертва книга перед живым словом. Подымутся русские движения… и увидят, как глубоко заронилось в славянскую природу то, что скользнуло только по природе других народов…».

Да, новое сословие капиталистов дало России немало ярких и значительных государственных мужей, много и с пользой потрудившихся на благо Отечества. Но благо это было, к сожалению, только материальным, а не духовным. Менее, чем через 100 лет и это сословие, вслед за дворянством,  погрязло в неоправданной роскоши, оторвалось от народных корней и тем самым тоже потеряло благодатную историческую перспективу. Конечно, и среди капиталистов, как и среди аристократов, были люди совестливые, по серьёзному выказывающими заботу о простом человеке и о нуждах всего государства. Их имена даже сохранила история, и их в то время было куда как больше, чем среди дворян. Уже сам факт, что в организации революции участвовали  в основном дворянские сынки и дочки, а из класса русской буржуазии таковых были единицы, говорит сам за себя.

Но в целом одна и та же болезнь, а именно: отвержение  Бога и Царя, привели  и то, и другое сословие сначала к духовному, а затем и к физическому краху, за которым последовал крах всей Российской самодержавной Империи.

Гоголь ошибся и почувствовал это с самого начала работы над второй частью «Мёртвых душ». Но ошибся он в выборе животворящих сил России не потому, что сделал сбой его гений, а потому, что в первой четверти 19-го века не было на Руси тех благодатных ростков, которые сделали бы её Святой Русью. Народу русскому, поверившему своей разращённой элите и вместе с ней предавшему Бога и Царя, предстояло ещё пройти через страшные испытания, кои не закончились до сих пор. И только в горниле этих испытаний, если мы пройдём их достойно, родятся драгоценные зёрна, из которых произрастут те самые благодатные ростки Святой Руси.

Гоголь не ошибся в главном: у России и её народа свой особый, Богом указанный путь. Мы начинали его достойно – мы окропили его потом и кровью наших великих предков. Но что бы достойно завершить сей путь, мы должны следовать только за Господом, ориентироваться только на Него, не обращая внимания на истерические выкрики и советы, исходящие из уст других народов. На высокой, патетической ноте закончил Гоголь свою поэму. Образом русской тройки на все времена запечатлел он в нашей соборной народной душе ту Вселенскую миссию, которую мы обязаны выполнить, если не хотим кануть в небытиё и распылиться в Вечности, как унесённый ветром прах.

А миссия эта – спасение всего человечества, ослепшего и заблудшего. И если даже нам не удастся завершить эту миссию, по вине того же человечества, то хотя бы попытку мы сделать должны.

Я приведу здесь полностью последние строки поэмы Гоголя, которые всё скажут сами за себя:

«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади. Остановился поражённый Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда ж несёшься ты? дай ответ. Не даёт ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

«Русь, куда ж несёшься ты?» Ответ должны дать мы, потомки Гоголя. Он видел Русь умирающей, и не видел среди современников тех, кто способен её вылечить. Но верил, бесконечно верил, что когда-то явится то поколение, которое справится со страшной болезнью бездуховности и безбожия. Предательством Помазанника Божия Русь была обезглавлена и превратились в труп. Мы обязаны её воскресить. Своим покаянием. Своим обжигающим душу чаянием грядущего Царя.