Мой друг и одноклассник Вова Малюков получил прозвище «Старик», поскольку, явившись однажды на встречу с автором этих строк в черных солнечных очках (тогда еще не вошло в моду носить их на затылке), вынув левой рукой зажатую (еще довольно-таки неумело) в углу рта сигарету, приветственно поднял правую руку с указательным и средним пальцами, растопыренными в форме латинской буквы «V» /1/ — так было принято здороваться в кругах «продвинутой» — «хип(п)Овой» — молодежи (во всяком случае, в тогдашнем «образцовом коммунистическом городе» Москве) и нарочито хриплым голосом сказал: «Привет, старик!» С тех пор его так все и звали — «Старик», «Старикан», «Старикашка». Вовочку даже дразнили:

Старик! Я слышал много раз,
Что ты, вообще-то, пэдораз!

Но это так, к слову…В первые годы — член охватывавшей большую половину нашего класса «Б» организации «мушкетеров», он со временем сдружился с нами, «орденскими рыцарями», составлявшими вторую, меньшую половину (omnia preclara rara) класса, вступил к нам в «Нибелунги», а затем — и в «Клуб Одиннадцатой Заповеди» (став его активным членом, даже начавшим сочинять «программный» клубный манифест под названием «Общественные предрассудки в области свободной любви» — так, впрочем, и не завершив работу над этим призванным в корне переменить закостенелую, по его убеждению, конечно, разделяемому всеми нами, общественную мораль документом, который собственноручно печатал на пишущей машинке, мало у кого из нас имевшейся). Родителей «Старика» я ни разу не видел, да он о них не то что не рассказывал, но вообще никогда не упоминал. То ли они погибли, то ли бросили его, то ли попали в места не столь отдаленные — «Старик» жил один в Шмитовском проезде, близ Красной Пресни (недалеко от нашего же соклубника и одноклассника Леши Кареткина по прозвищу «Карета», «Дрына» или «Дракула»). Из всех родственников «Старика» я помню только навещавшую его время от времени, помогая по хозяйству, но жившую отдельно тетю Симу, а также старшую сестру «Старика» Олю и ее мужа Колю. Оба они были археологами и жили в крохотной однокомнатной квартирке (как сказали бы теперь — «однушке») в пятиэтажной блочной «хрущевке» на Хорошевском шоссе (неподалеку от улицы генерала Глаголева и бульвара генерала Карбышева, где, кстати говоря, жил с родителями и старшим братом Борисом — стилягой «Бобом» — мой кузен и старший друг Петя Космолинский). Квартирка Коли и Оли была битком набита всевозможными (я полагаю, не слишком ценными) артефактами, привезенными с раскопок — в основном, керамическими изделиями (лекифами, гидриями, кратерами, пеликами, киликами и как там их еще называли хитроумные и оборотистые эллины). Я немного в этом разбирался, поскольку, начиная с первого класса, еще будучи учеником расположенной рядом с нашим домом на улице Фрунзе (нынешней Знаменке) школы №57, посещал в находившемся рядом Пушкинском («цветаевском») музее, наряду с нумизматическим кружком (где, кстати говоря, впервые увидел в натуре две древнерусские серебряные гривны — одну гладкую. с насечками, по которым от нее по мере надобности отрубали кусочки серебря — «рубли» — и другую, с выбитыми на ней клеймами-печатями разных княжеств), еще и кружок археологии, который вела профессор Стельмах, и однажды даже участвовал летом в раскопках древней столицы Боспорского царства — Пантикапея — в Керчи, на горе Митридат (где когда-то закололся или был заколот преданным рабом увидевший вокруг «измену, трусость и обман», царь Понта Митридат Евпатор, а в мое время горел Вечный огонь). Всякий раз по возвращении Коли и Оли из очередной экспедиции мы со «Стариком», «Остапом» (Сашей Шавердяном) и другими заваливались к ним, так сказать, на «симпосион» и так гудели, что любо-дорого вспомнить (невзирая на наш тогдашний юный возраст). Коньяк, портвейн и прочие напитки там лились рекой — помню, Коля разливал коньяк из амфоры(!) — пили же мы, естественно, «по-скифски» (или, может быть, «по-киммерийски», но уж никак не «по-эллински»!), то есть, не портя вкуса сока виноградных лоз водой — со всеми вытекающими из такой манеры пить последствиями (зачастую «обнимаясь с белым другом» в совмещенном с ванной туалете /2/, а то и оскверняя «голубой водой» /3/ фасад пятиэтажки, перегнувшись через подоконник). Порой соседи снизу приходили скандалить по этому поводу, но Коля как-то все это улаживал, и праздник продолжался. Зять «Старика» неплохо играл на гитаре (в отличие от нас, зная не только «три аккорда») и очень любил петь под гитару сочинения тогдашних песенников-бардов, имена которых нам были частью известны, частью же — нет. Особенно часто он пел песню про странника, плывущего к далекой, давно ждущей его возвращения возлюбленной меж Геркулесовых столбов, мысленно призывая ее «не пить сладкие вина», или иначе говоря, не увлекаться алкоголем — в отличие от нас, самозабвенно распевавших, во всю мочь юных глоток, эту замечательную песню (сочиненную, как выяснил много позднее автор этих строк, Александром Городницким)/4/.

Кончилось все это довольно печально. У Коли, зятя «Старика» и мужа Оли, только что защитившего кандидатскую, случился, как тогда говорили, разрыв сердца (хотя ему было всего 36 лет от роду). После поминок наши визиты в «однушку» сестры «Старика» как-то сами собой прекратились — в отличие от нашей дружбы с Вовой Малюковым. Правда, со временем, особенно — после окончания школы, «Старик» стал больше общаться уже не со мной, а с «Остапом» — у них были общие музыкальные интересы -, сочиняя вместе с ним, а порой — и с «Вовой-Коровой» (Володей Смеловым), психоделические песни в стиле тогдашнего «андерграунда», для «Абрамцевского хит-парада», как они в шутку говорили. Их трио носило гордое название «Москоу андерграунд сайкоделик груп». Потом я уехал учиться в ГДР и только много позже узнал от «Остапа», что «Старик», покалечив кого-то в кабацкой «разборке», попал за решетку. Выйдя из колонии, он, после этой «ходки» (оказавшейся — увы! — не первой в его жизни) продолжал время от времени общаться с «Остапом», но урывками, надолго пропадая из его поля зрения. Общение в основном сводилось к «алконавтике». Впрочем, когда «Старик» решил жениться, он пригласил «Остапа» быть его свидетелем на свадьбе. Дело было без меня (я тогда учился в Йенском университете) и узнал о случившемся уже потом, из рассказов «Остапа». Тот несколько раз общался с молодоженами. По его словам, жена «Старика» столь бурно предавалась с ним любви, что даже повредила себе позвоночник и ходила в корсете. Как-то раз они пили втроем и жена почему-то устроила «Старику» скандал. А тот, не говоря ни слова, поднял ее, поднес к окну и выкинул на улицу (комната «Старика» в доме на Шмитовском была на втором этаже). Хотя «Остап» был в дупелину пьян, в нем все же пробудились рыцарские чувства, и он набросился на «Старикана» с кулаками. Завязалась драка, достаточно бестолковая — ведь пьяны были оба. Но схватке положило конец неожиданное появление в дверях жены «Старика», не только уцелевшей, но и ухитрившейся самостоятельно войти в подъезд, подняться вверх по лестнице и снова занять место за столом. Инцидент был, так сказать, «исперчен» и застолье продолжалось, пока «Остап» не уснул, благо сидел не на стуле, а прямо на тахте. Наутро он ушел от «Старика», решив, на всякий случай, прекратить общение с молодоженами.

Спустя довольно продолжительное время наш «Остап , вернувшись с дачи, обнаружил дверь своей квартиры на 2-й Тверской-Ямской взломанной и понял, что его ограбили. Точнее говоря, из квартиры не пропало ничего, кроме старинного кавказского ковра — огромного, свисающего из-под потолка, покрывая всю стену, диван и весь пол в большой комнате. Татьяна Александровна, мама «Остапа», извещенная сыном об ограблении, обратилась в милицию. Никто не ожидал, что грабителем окажется…наш друг «Старик», решивший украсть ковер, видимо, с «большого бодуна», и не нашедший ничего лучшего, как понести продавать его на ближайший же, буквально «за углом», Тишинский рынок, где и был пойман милиционерами с поличным. Ковер был возвращен на свое законное место, где висит по сей день, покрывая, свисая из-под самого потолка, всю стену, диван и пол в комнате (а дом-то довоенный, потолки высокие, метра три, не меньше). Семья «Остапа» попыталась дать делу обратный ход, взять назад заявление, но безуспешно. На суде «Остап» не был, но Татьяна Александровна присутствовала. В своем последнем слове «Старикан» был краток:

«Извините, тетя Таня»…

С тех пор никто из нас его не видел.   

ПРИМЕЧАНИЯ

/1/ Смысл этого приветствия, собственно говоря, выражает уверенность в победе (по-английски слово «победа» — Victory — начинается с буквы V). Но, поскольку до СССР тогда доходили слухи о охватившей Запад «молодежной (сексуальной) революции» и о том, что ее протагонисты — левые радикалы — «здороваются двумя пальцами», часть советской молодежи переняла эту форму приветствия, правда ассоциируя его почему-то с лозунгом «Свободная любовь!» — «фри лав» и называя «хип(п)овским приветствием» (поскольку в сознании мало информированных доморощенных советских «западников» западные хиппи смешивались с левыми радикалами (в принципе, имевшими, мягко говоря, мало общего друг с другом, хотя «переходные формы» между ними и существовали — достаточно вспомнить Джона Леннона или Чарльза Мэнсона).

/2/Подобный «совмещенный санузел» (продукт стремления хрущевских архитекторов к как можно большей экономии места и строительных расходов) назывался в просторечии «гованна» (от «говно»+»ванна»).

/3/ «Голубой водой» («блю уотэр», blue water) мы, по-созвучию, называли блевоту.

/4/ У Геркулесовых столбов лежит моя дорога            Dm  E7  A7  Dm
    У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей         Gm  C7  F
    Меня оплакать не спеши, ты погоди немного          D7  Gm  C7  F   A7
    И черных платьев не носи, и частых слез не лей.    Dm  E7  A7  Dm

    Еще под парусом тугим в чужих морях не спим мы
    Еще к тебе я доберусь, не знаю сам, когда.
    У Геркулесовых столбов дельфины греют спины
    И между двух материков огни несут суда.

    Еще над темной глубиной морочит нас тревога
    Вдали от царства твоего, от царства губ и рук.
    Пускай пока моя родня тебя не судит строго,
    Пускай на стенке повисит мой запыленный лук.

    У Геркулесовых столбов лежит моя дорога.
    Пусть южный ветер до утра в твою стучится дверь.
    Ты не спеши меня забыть, ты подожди немного,
    И вина сладкие не пей, и женихам не верь


Правда, зять «Старика» археолог Коля, а впоследствии — мой старший друг и учитель жизни художник Сергей Павлович Викторов в Абрамцево  пели эту песню несколько иначе:

Меж Геркулесовых столбов лежит моя дорога,
Меж Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.
Меня оплакать не спеши, а подожди немного,
И черных платьев не носи, и женихам не верь…
Еще под парусом тугим в чужих морях мы плыли
Вдали от счастья моего — твоих очей и рук.
Но в замке дедовском висят под слоем толстым пыли
Старинный панцирь, меч и щит, и медный шлем, и лук…
Меж Геркулесовых столбов дельфины спины грели,
Меж Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей.
Меня оплакать не спеши, а распусти кудели (видимо, намек, на покрывало, каждую ночь распускаемое Пенелопой — В.А.)
И женихам своим не верь, и сладких вин не пей…

Но так часто бывает с авторскими песнями, «ушедшими в народ». Habent sua fata carmina, как сказали бы древние римляне…

• Share it
• Email