1.
Под стук колес поезда глаза закрывались сами собой. И он бы задремал. Но… что-то сильно кольнуло его. Это страх.
Он знал, что если уснет, ужас вернется. Вернутся призраки из неведомых пространств, непонятным образом пробравшиеся в его сновидения и продолжающие терзать мозг. Там, куда его уводили, смерть была рядом, хохотала, ликовала, хватая за горло каждого. Но ему каким-то чудом удавалось избегать ее. Он просыпался в холодном поту, пытался понять: что происходит? А когда убеждался, что рядом его реальность – тихая и безмятежная, успокаивался. День пролетал незаметно, но… снова приближалась ночь. И опять он должен окунуться в пучину ужаса. Он будто слышал, как оттуда доносятся голоса призраков: «Ты наш!..»
Он стал бояться сна, любыми путями оттягивал его приход, заводил будильник, чтобы проснуться ночью и уже больше не спать. Недосып быстро отразился на его лице и состоянии: вялость, усталость, круги под глазами. Вчера жена прямо спросила: «Ты не болен?» Он ответил, что устал.
Проклятье, глаза слипаются! «Не дай Бог, если засну прямо здесь!..
Но сейчас день. И что? Вдруг призраки все равно не пощадят? Что я стану делать? Кричать? Как на меня посмотрят пассажиры? Представительный господин сходит с ума? А если в вагоне отыщется щелкопер, то обязательно тиснет статейку: «Коллежский советник Сергей Александрович Жуковский впадает в безумие. Вот какие люди работают у нас в Министерстве народного просвещения!»».
Жуковский щелкнул крышкой часов: до Малаховки не более получаса. Надо чем-то себя занять.
Мимо пробегал громко кричавший мальчишка: «Покупайте газеты. Последние новости из русской жизни и с фронтов войны!» Жуковский остановил его, взял «Копейку», «Ниву», «Земскую газету», после чего углубился в чтение.
Как поменялась пресса за какой-то год: меньше пустячных новостей и ненужных объявлений, материалы — более серьезные и… страшные. Бушевала жуткая война! Правда, Россию военный конфликт вроде бы не касался. Но… он так близко!
Сергей Александрович вспомнил прошлый год: был август 1914, все висело на волоске, патриотическая риторика зашкаливала. Царя и правительство обвиняли в трусости, предательстве и в других смертных грехах. Казалось, злой парикмахер уже наточил ножницы, чтобы разрезать этот волосок…
Но не разрезал! Умные люди вовремя отвели беду. И вот теперь Европа, да и другие континенты захлебываются в крови, а Россия пока вдалеке от трагедий.
Жуковский с содроганием взглянул на фотографии. Оторванные конечности, изуродованные тела… И все ради мифического величия империй. Безумцы, захлебываясь от восторга, бросают себя на алтарь междоусобицы, чтобы потом кто-то слишком умный прихватил золотоносную жилу.
Когда год назад Жуковский сказал коллеге нечто подобное, тот презрительно заметил:
— Вот-вот, после подобных речей нация героев становится нацией торговцев. Исчезает ее героический дух. Она деградирует, сходит со сцены, постепенно растворяется в небытие.
Сергей Александрович возразил: война забирает лучших. В тылу остаются больные и проходимцы. Какое потомство они оставят после себя?..
«И ведь, кажется, я был прав. Разве счастье человека в одних только войнах? Разве убийство подобного ему является венцом героизма?»
Жуковский оторвался от своих мыслей, посмотрел в окно. «Уже скоро!.. Прекрасное место Малаховка». Если его переведут в Петербург (что предрешено), то жаль будет не Москвы, а этого прелестного дачного поселка.
Тук-тук-тук! – стучат колеса, словно специально призывая ненадолго оказаться в объятиях сна. Жуковский поспешно встал, вышел в тамбур, прислонился к двери, повторяя: «Уже скоро». Сейчас он увидит свою любимую Галочку. Жаль, что детей опять не будет: готовятся в институт. Сын Олежка хочет стать инженером и работать на железной дороге, дочка Леночка грезит о профессии врача.
Ноги дрожат, тело в плену усталости. И опять зудящий шепот призраков: «Ты наш!»
«Не дождетесь! — мысленно вскричал Сергей Александрович. – Забыть о них, забыть! О чем я думал?.. Ах, да, дочка хочет стать врачом, а совсем недавно главной мечтой женщины было замужество. Как быстро все поменялось…»
Он с трудом подавил желание упасть прямо в тамбуре. «Не поддаваться им! Не поддаваться!.. Что там о женщинах?.. Лишь только им разрешили работать в государственных учреждениях, как их повсюду тьма тьмущая. И… мне что за дело?»
Мысли продолжали путаться, следовало придать им стройность: «Пусть Леночка будет врачом, только подальше от этого горлопана…»
Горлопаном он называл поэта Володю. Одно время тот зачастил к Жуковским, Леночка явно радовала его глаз. Да и она почти было растаяла от «красивых сравнений». По счастью, ничего из их романа не вышло. Дочка быстро отрезвела, а поэт без сожаления слинял. Правда недавно Жуковский его вновь увидел в Малаховке, но теперь у соседей – Лили Брик и ее мужа Оси.
«Не спать! Не спать!» Вот отличное средство: Жуковский начал вспоминать строчки из какого-то стихотворения Горлопана.
«Помните?
Вы говорили:«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть», —
а я одно видел:
вы — Джиоконда,
которую надо украсть!
И украли»
(В. Маяковский. "Облако в штанах" – Прим. авт.)
— А ведь неплохо, — с некоторой горечью вынужден был признать Сергей Александрович.
2.
Поезд остановился: Малаховка! Легкий ветерок и оглушительные крики извозчиков постепенно взбодрили Жуковского. Он шел до дома пешком, вдыхая ароматы лета, стараясь пружинистым шагом развеять уже слегка отступившую дрему.
Вот и дача, которую они снимают. Выкрашенный в коричневый цвет дом, заросший зеленью сад, множество цветочных клумб. Скрипнула дверь палисадника, Жуковский поднялся по ступенькам, позвонил в большую стеклянную дверь. Тут же возникла горничная Аглая.
— Пришли, барин?! – воскликнула она. – Так рано?..
— Хочешь сказать, что ужин еще не готов?
— Мне нужен час или около того…
— Это хорошо, — успокоил ее Сергей Александрович. – Пока переоденусь. Слышу музыку…
— Барыня сегодня выходная. Вот и…
— Ступай, готов ужин, — устало ответил Жуковский и направился в комнату жены. У закрытой двери он остановился, зачарованный волшебными звуками. Все-таки Галя замечательная пианистка! Она так мечтала выступать. Но нелепая травма пальца помешала. Однако музыку она не бросила, стала учительницей пения в женской гимназии. А недавно ее назначили там директором.
Не хотелось прерывать творимое женой волшебство. Но нужно срочно поговорить. Эти ночные призраки из альтернативного пространства говорят… о его серьезной болезни! Он постучал и сразу услышал:
— Это ты, Серж?
— Я.
— Входи, дорогой. Ты сегодня рано.
Как и сад, комнату жены заполоняли ароматы цветов. Галина несколько лениво протянула руку для поцелуя, указала мужу присесть рядом и продолжала свою восхитительную игру. Сергей невольно залюбовался ее греческим профилем, густыми каштановыми волосами, блеском зеленоватых глаз. Сколько лет они вместе?.. Господи, восемнадцать! Многие супруги после такого срока ищут утех на стороне, а домой приходят как на вынужденную побывку. Однако для Жуковского жена по-прежнему оставалась Галочкой, а не Галиной Никаноровной, тридцатишестилетней женщиной, с твердым волевым характером, помогающем ей в управлении гимназией.
— Что-то хотел? – на секунду прервалась супруга.
Момент, когда она творила, был для Сергея чем-то священным, к чему нельзя прикасаться, тем более, прерывать. Подумав, он отрицательно покачал головой:
— Не буду мешать.
Пальцы жены вновь забегали по клавишам, на какое-то время драгоценное звучание окружило Сергея спасительным кольцом, через которое не могли проникнуть даже призраки. Они исчезли из сознания, и Сергей, несмотря на новый всплеск усталости, в уже более спокойном настроении покинул комнату жены.
И почти сразу наткнулся на Аглаю, которая сообщила:
— К вам господин Городков.
— Пригласи его. Я только приведу себя в порядок.
В ванной комнате он несколько раз промыл глаза. А затем…показал призракам язык: «Не усну, не надейтесь».
Те лишь усмехнулись…
3.
Петр Петрович Городков был их соседом. Он имел удивительную способность приходить в гости, когда у хозяев обед или ужин. Делал это он не специально, просто почему-то так получалось.
У него имелось средней руки поместье, да плюс доставшийся в наследство небольшой капитал от родителей. Проценты от него и определенная рента с хозяйства позволяли ему жить относительно безбедно, с открытым отвращением к государевой службе.
— Увидел вас из окна, дорогой Сергей Александрович, поприветствовал. Однако вы не отреагировали. Шли как-то странно, спотыкались. И вид у вас нехороший. Не заболели?
— Нет, Петр Петрович.
— А я на всякий случай решил вас проведать.
— Просто устал. Да вы присаживайтесь. Кстати, Аглая готовит ужин. Не окажете ли честь присоединиться к нам с Галиной Никаноровной?
— Полноте. Я и так злоупотребляю вашим гостеприимством.
— О чем речь?!
— Тогда и вы ко мне с ответным визитом.
— Обязательно, — согласился Сергей, понимая, что конкретного приглашения придется ждать довольно долго.
Городков развалился в кресле и сказал:
— Помните, что за число сегодня?
— Конечно. Четвертое июня, пятница.
— Ровно два года назад мы с вами познакомились.
Жуковский всегда удивлялся способности Петра запоминать даты даже незначительных событий. А уж как он помнил статистические данные. Какой экономист пропадает!
— Два года назад… — повторял Жуковский, без конца прогуливаясь по летней веранде. Он знал, что стоит опуститься в кресло, как сон подкрадется к нему, точно лисица к сбежавшей из курятника птице.
— Как вы относитесь к новой инициативе нашего премьера Павлова? – спросил Городков.
— Какой инициативе?
— Теперь действующие на территории России крупные иностранные компании подлежат национализации. Помилуйте, Сергей Александрович, вы как человек, обличенный определенной властью, должны быть прежде меня в курсе любых государственных указов.
— Слышал об этом. Я вот только боюсь возможных осложнений в отношениях с Европой.
— О чем вы! В то время, как Европа изничтожает себя в войне, Россия поднимается исполином. Кто полезет на нас из-за этой собственности? Немцы? Так они дерутся с англичанами. Англичане? Они дерутся с немцами. Каждый пытается перетянуть нас на свою сторону. Мы вроде соглашаемся, обещаем, только… получат они от нас дырку от бублика.
— Да, да, хорошо, что мы год назад не влезли в войну, — согласно пробубнил Жуковский.
— Еще бы! И хорошо, что этого дурака Горемыкина (премьер России в 1914-1916 гг. – Прим. авт. ) государь поменял на Павлова. Вы ведь вызнаете, как они были против него…
— Кто?
— Ну, как же, — Городков аккуратно поправил свою роскошную темную шевелюру. – Они – это они! Потомки неразумных хазар. Один мой товарищ… может, слыхали, журналист Михаил Меньшиков (известный в России журналист начала двадцатого века. – Прим. авт.)?.. привел интересную статистику. В 1912 г. среди помощников присяжных поверенных их было не менее восьмисот на каждую тысячу. И примерно столько же среди самих присяжных поверенных. Вот так они шли к власти.
— У нас в министерстве их практически нет.
— Опять же, все благодаря Павлову. Он ввел жесткие процентные нормы при поступлении их в институт, при принятии на работу, на представительство в коммерческих и финансовых структурах. Вот они и побежали из страны.
— Вижу, вы горячий сторонник Павлова?
— А то как же! За несколько месяцев он ликвидировал все сепаратистские движения на Кавказе. А Среднюю Азию практически отсек от России, оставил там только военные базы, чтобы не лезли англичане. Правильно, какой толк в экономическом союзе с голодранцами? Мы все должны поддержать его. Я вон вступил в Союз Русского Народа. И вам пора. Соглашайтесь. А я посодействую.
— Меня уже приглашали и в недавно созданный Русский рабочий союз и… еще куда-то. Но я сам по себе.
Разговор мужчин был прерван появлением хозяйки. Петр Петрович тут же вскочил, приложился к ее руке.
— Господа, — сказала Галина. – Прошу к столу.
К ужину подавали жареного лосося, салат оливье и бутылку красного вина. Едва Жуковский сделал глоток, как почувствовал, что бороться со сном больше не в его власти. Захотелось плюнуть на все: приличия, страх, доплестись до ближайшего дивана и повалиться на него. «Браво!» — тут же зашумели призраки.
— …Дорогой, что с тобой?
Жуковский с трудом открыл слипающиеся веки и посмотрел сначала на жену, потом на сидящего напротив Городкова.
— В чем дело? – резко спросила Галина, а сосед озабоченно произнес:
— Друг мой, вам все-таки стоит показаться врачу.
— Пожалуй…
Желание поделиться симптомами своей таинственной болезни сделалось столь сильным, что Сергей решился рассказать им обо всем. И прямо сейчас!
От такой его решительности даже спать расхотелось.
4.
— Со мной действительно происходит нечто непонятное. Началось это несколько недель назад. Как-то ночью привиделся сон, будто моя жизнь… не моя вовсе. И неведомая тревога распростерла крылья над всей Малаховкой.
Я поднялся, вышел на крыльцо. И увидел, как небо стало багровым. Вокруг — тревожная тишина, но потом в ней послышались звуки… Они были так похожи на стоны, плач, крики. Мне показалось, как на дороге появились чьи-то странные тени. У нашей калитки они остановились и в упор глядели на меня. Я всмотрелся…. Боже мой! То — изуродованные скелеты; на одних болтаются куски до конца не сгнившего мяса, на других – остатки тряпья, похожего на военную форму.
«Гости» молчали, но я словно слышал их вопрос:
— Ты с нами?
Мне вдруг подумалось, что окружающая спокойная жизнь — иллюзия, что на самом деле Россия вступила год назад в войну. И мы уже пожинаем ее первые горькие плоды.
Жуковский прервался, посмотрел на собеседников. У обоих в глазах читалось непонимание: Городков лишь развел руками, однако Галина приказала мужу продолжать, что главное в его рассказе впереди.
— Когда я проснулся, солнечные лучи слепили радостным светом, птицы за окном точно призывали присоединиться к их счастливому хору. Я быстро забыл о нелепом кошмаре, собрался и поехал на работу.
Но на следующую ночь кошмары повторились и той поры начали терзать постоянно. Я вдруг увидел себя в Петербурге. Был конец зимы, повсюду люди, которые без конца пили спиртное, плясали, точно пораженные пляской святого Витта, срывали символы династического рода Романовых, поздравляли друг друга с победой. И я понял, что монархия в России закончилась.
Какое же потрясение я испытал в тот миг! Да, я мог подтрунивать над бездарностью царя, слабостью его правительства. Но, чтобы пришел конец Империи… Это конец самой русской истории!
Рядом стояла прозрачная тень, беззвучно наблюдая за моими страданиями. Потом она вдруг подхватила меня, перенесла в какой-то темный подвал, где прямо на моих глазах расстреливали императора и всю его семью…
— Семью? – вскричала Галина. – То есть и девочек и маленького наследника?
— Всех до единого. А затем убийцы приблизились к мертвым и разрубали их тела… Признаюсь, я ошалел от страха, понимая, что и меня, как свидетеля величайшего преступления, в живых не оставят. И только после сообразил: они не видят меня. Я – незримый наблюдатель истории, молчаливый, как друг Гамлета Горацио, ибо у меня нет ни малейшей возможности даже рта открыть.
Я опустился на землю, рыдал, готов был проклинать все и вся. А мимо радостно проносились бесы… Сколько же я их там перевидал!.. Знаете, как они выглядят? У них не обязательно должны быть хвосты или рога. Они могут казаться обычными людьми: одни – в солдатских шинелях, другие – в шубах или котелках. Но все это бесы!
Сергей резко поднялся, подошел к окну и кого-то напряженно высматривал. Кого? Уж не сбежавшего ли из сна беса?.. Все в комнате словно застыли, даже Аглая стояла в дверях, как статуя, не выпуская из рук самовар. Жуковский продолжал:
— То, что я узрел дальше, не поддается нормальному описанию. Война пришла в каждый дом. Но теперь русские воевали не с немцами, а друг с другом.
Как это страшно! Твой вчерашний сосед оказывается злейшим врагом, готовым наградить тебя смертельным свинцом. Твой дом перестает быть крепостью, в него могут зайти бесы, теперь уже охраняемые законом, увести в камеру пыток и расстрелять. Вспыхнувшая повсюду ненависть сжигает города. В этом пожаре сгорают даже семьи, разделенные отныне на враждебные лагеря.
Я отчаянно силился отыскать яблоко раздора. Повсюду называлось фамилия какого-то человека… Забыл ее!.. И вновь рядом — та же призрачная тень, она сказала:
— Пойдем, ты его увидишь.
Тот, кого я жаждал узреть, поднимался на трибуну, под сумасшедший вой толпы. Он был маленький, рыжий, вертлявый и удивительно невзрачный. Но когда он заговорил, то от его картавой речи стыла кровь. Ему невольно хотелось верить, ведь он призывал к миру равенства и справедливости. Но только справедливостью этой назывались закрытые и порушенные храмы, а также гвардия людей в кожаных куртках и с лицами уголовников.
— Привыкай! – шепнул стоящий рядом со мной призрак. – Тебе также предстоит стать частью этого мира.
…Помню, как от страха я очнулся. Была ночь. Я догадался, что если усну, мир призраков вернется снова. Кое-как промучился до утра. Но что дальше? Спать нельзя, но и без сна тоже невозможно…
Надеялся ли я, что призраки оставят меня в покое и все будет как прежде? Конечно! Только та альтернативная реальность не исчезала, наоборот, становилась все ближе. В последующих сновидениях я увидел ее развитие…
За окном громыхнул гром, Аглая чуть не выронила самовар, прошептав: «Господи, помилуй!», остальные, молча, перекрестились.
— Вы сказали, что увидели ту реальность в развитии, — нетерпеливо произнес Городков.
— Да. Призраки вели меня дальше все дальше в спрятанное от нас будущее, которое иногда лучше не знать. Война вроде бы закончилась и жизнь успокоилась. Но это уже была иная жизнь, до безумств которой не додумались бы ни Жюль Верн, ни Герберт Уэллс, а Томас Мор просто сжег бы свою «Утопию». Мир равенства и справедливости – это ловушка, когда свободные люди становятся рабами и не только не осознают своей рабской участи, а часто… радуются ей. Как хорошо, друзья, что вам неведом мир, где за небольшое ослушание вас ждут тюрьма, а то и расстрел.
— В истории известны подобные деспотии, — заметил Городков. – Но все они приходили к своему логическому концу. Даже знаменитая Спарта.
— Э, нет, бесы, управляющие той реальностью, слишком хитры. Когда они почувствовали, что сделались «немилыми», то вновь опоили людей лукавым зельем свободы, а под шумок отняли у них собственность, и безбоязненно… вернули тюремные законы.
Сергей вновь обвел взглядом присутствующих:
— В той… реальности я перешагнул границу следующего тысячелетия. И я уже говорил, что чувствую, как тот мир почему-то становится моим! Как ужасы сна кажутся ужасами яви! Теперь и не знаю, какая из альтернатив настоящая – эта или та? Все, что окружает меня здесь, будто растворяется в тумане. Я безумно люблю своих детей, однако даже их проблемы – все равно, что проблемы кого-то чужого. Да, да, все вокруг прекрасное, но чужое и далекое.
— И я чужая? – с вызовом произнесла Галина.
— Дорогая, ты ведь в курсе, что ты для меня значишь. Ты ангел, властительница моей души! Но и тобой я любуюсь как той, что где-то вне моей настоящей жизни.
— Дело ясное! – решительно произнес Городков. – Завтра же отвезу вас к прекрасному специалисту. И не спорьте, он поможет.
— Думаете, мне кто-то сможет помочь?
— Не сомневайтесь! Да поймите же: вы обеспеченный человек, живете в стране, что не ведет никаких войн. Новый премьер Павлов уничтожил все террористические антигосударственные группы, которые у нас за «равенство и справедливость». Недавно вон в Париже, как собаку пристрелили известного социалиста Савинкова. Так что жизнь прекрасна и удивительна.
Городков распрощался с хозяевами и на прощание сказал:
— Завтра в девять будьте готовы.
«Если только сегодня призраки не заберут меня отсюда навсегда» — подумал Жуковский.
5.
Несмотря на страшное предчувствие, он лег в постель, ибо наступил окончательный предел его бодрствованию. Галина примостилась рядом:
— Спи! В случае чего, разбужу.
— Обязательно! Если только я начну стонать во сне или… нечто подобное.
— Разбужу, даже если замечу что-то ужасное на твоем лице. Жена должна охранять покой мужа. Теперь я за тебя отвечаю.
— Нам бы только дотянуть до завтра. А утром Городков отвезет меня к врачу, который обязательно поможет. Я в это верю. А ты?..
— Все закончится хорошо. Это лишь болезнь, скорее всего, из-за переизбытка информации. Нам много чего говорили, многим пугали…
Сергей хотел что-то ответить, но не мог. Он еще успел подумать: а не лучше ли собрать всю силу воли в кулак, попробовать бодрствовать эту ночь? А там уже спасительный кабинет врача. Увы, то было не в его силах…
…Некогда прозрачная фигура, приняла теперь реальные очертания мрачного сухопарого мужчины, протянувшего ему руку. Сергей знал, что следует избежать соприкосновения, потому невольно отступил. Однако последовал резкий, ломающий волю приказ:
— Дай руку!
И он, поступил как некогда Дон Жуан, смирившийся с волей Командора.
И снова – вихрь событий, от которого уже невозможно спастись. Единственная, кто могла бы сейчас помочь – жена Галина. Но и она уснула, то ли поддавшись чарам призраков, то ли потому что так до конца и не верила в серьезность слов мужа.
Жуковский был уже видим и осязаем для людей, что встречал на пути. Он становился частью мира, который считал миром помутившегося разума.
В последний раз он обернулся, в отчаянной попытке узреть заветную дверь, что открывала бы ему обратный путь в свой летний дом в Малаховке, где остались любимая семья и перспективная работа. Провожатый понял его желание, разжал железные пальцы:
— Иди!
Никакой двери не было. Вместо нее — бесконечная стена плакатов, на которых один и тот же человек с хитрой улыбкой предлагал Сергею поддержать продолжающиеся игры бесов.