Тридцать первое декабря было рабочим днем, поэтому еще с утра я оказался на самой отдаленной ферме района. К обеду налился колючим соком мороз, выползла поземка, а уже к трем часам дня на дорогу начали опускаться сумерки.
Заведующий фермой, немолодой мужчина, предложил остаться на ночь в теплом красном уголке. Но я решился ехать домой, рассчитывая обязательно Новый год встретить за праздничным столом.
Заведующий фермой, немолодой мужчина, предложил остаться на ночь в теплом красном уголке. Но я решился ехать домой, рассчитывая обязательно Новый год встретить за праздничным столом. Основательно остывший «Запорожец» тужился рывками преодолевать заносы. Сразу же за селом пришлось включить свет. Монотонно заурчала печка, теплый воздух принялся пожирать явно проступивший морозный узор на стекле.
У Окорокова Клина (так называлась ложбина на дороге) забуксовал первый раз. Часа два боролся с пургой, то дергая машину взад-вперед, то вручную выгребая из-под кузова снег. Помаленьку пробился. Через километр — новый занос. Стемнело окончательно, дырявые тучи вытряхивали клубящийся снег прямо на меня, перед фарами — словно бесы танцевали.
В очередной раз покачав машину, я мельком взглянул на доску приборов и похолодел: стрелка указателя горючего танцевала на нуле! А без бензина ведь на моей машине дело —труба.
Заглушил двигатель, чтобы хоть с печкой пару часов протянуть, прилег на заднее сиденье. Вот тебе и Новый год! К утру так занесет, что вряд ли и пешком выберешься из этой глухомани. Включил приемник, послушал праздничный концерт. И уже начал дремать, когда услышал слабый стук в окно.
Что за напасть? За дверкой стоял человек. Он ввалился на переднее сиденье и тоненько завыл, сразу сунув руки под поток горячего воздуха из печки. Одетый в лохматую шапку и короткий черный полушубок, гость был густо запорошен снегом. Он повернулся ко мн
— это был сравнительно молодой человек с аккуратными усиками и болезненными карими глазами.
— Василий, — представился он. — И чего тебя в поле занесло?
— Как в поле? — не понял я.
— Так ведь ты от дороги метров двести левее взял, — пояснил он. — Хорошо хоть свет в салоне держишь, а то бы я протопал мимо… Замерз же, едрена корень!
Теперь под печку он сунул ноги в полосатых носках, стукнув о полик сапогами. Оказалось, Василий еще в обед вышел из дому в том самом селе, где я был на ферме, и направлялся к трассе, чтобы попасть на рейсовый автобус. Да заплутал в метели, а потом и в темноте.
— Значит, встретим Новый год в машине! — по-хозяйски распорядился он и достал из внутреннего кармана бутылку водки. Я разложил немудреную закуску, какую всегда сыщешь в любой машине, и мы подняли тост — из крышки термоса и стакана за Старый год. Василий опорожнил крышку, крякнул и добавил:
— Что б ему пусто было, Старому году!
Я поинтересовался, за что такая немилость? Вместо ответа Василий расстегнул полушубок и закатил вверх свитер. Безобразный рваный шов лежал поперек его груди и вроде даже пульсировал под неровным светом плафона.
— Афганистан живет в моей душе! — вдруг фальшиво пропел он и опустил свитер. — Одним словом, вторая группа инвалидности и скромная пенсия интернационалисту. Вот — пропиваю! — он потянулся к бутылке, плеснул еще.
Я не стал расспрашивать, мы молча набросились на сало.
— Слушай, — спустя минуту сказал Василий. — Мы что, так и будем сидеть?.. Ехай давай, а я подтолкну.
Я объяснил, что бензин на исходе. Парень махнул рукой и посетовал, что не доберется нынче к своей Марухе.
Посидели, послушали музыку. Но как-то уж очень не хотелось ночевать в ноле. Василий предложил идти до трассы пешком.
— Это пятнадцать километров в пургу?
— Ну и что! — загорячился собеседник. — Я по пустыне версты мерил, а пурга мне мать родная
— Ты ведь уже чуть не замерз, к тому же выпил…
— Нет, — говорит, — пойду. Все равно бензин кончится — околеем тут. Да и посветлело вроде. Значит, метель кончается.
Действительно, стало светлее. Я выключил плафоны, по салону забегали лунные блики. Однако снег по-прежнему шуршал по стеклам, ветер бил со страшным остервенением. Что за чудо?!
Я с трудом толкнул дверь и выбрался в снежную круговерть. И прямо над машиной увидел яркий бок ущербной луны,которая висела… ниже туч! А метрах в пятидесяти по снежной целине, наваливаясь грудью на ветер, двигался какойто человек. Он явно забирал в сторону, не видя машину.
— Э-ге-ге! — закричал я, но ветер тут же загнал мой крик обратно в захлебнувшийся рот. Тогда я кинулся за незнакомцем. Сзади хлопнула дверца, это за мною бросился Василий.
— Включи все освещение! — только и успел я пустить ему по ветру и побежал, глубоко проваливаясь в неслежавшийся еще снег. Полный сил, я быстро настигал бредущего человека. А скоро он заметил меня, остановился, медленно побрел навстречу. В свете странной луны я увидел старого человека с длинной бородой и в длинном черном пальто.
— Поп, что ли?
— Настоятель Митрофановского храма отец Иоаким! — он заслонил глаза рукой без перчатки и дрожал в ознобе. Я повел его в машину.
— Гы-гы, поп! — вместо приветствия загоготал Василий, — черт тебя носит по полям в такую ночь!
Батюшка гневно блеснул очами:
— Отпевая (он назвал то самое село, откуда мы с парнем добирались) новопреставленную рабу божью Арину, призадержался. А ты, молодой человек, не поминай всуе имя нечистого, тем более под Новый год. На святки всякое бывает.
Василий махнул рукой, вылил остатки водки в крышку термоса и протянул священнику:
— Помяни, батя, бабку Арину. Хорошая была старуха, хотя, говорят, и ведьма. Я в эти сказки не верю, но почему она семерых дедов пережила? И каждый-то помирал как-то не по-юдски: то в проруби, то бревном в лесу зашибало. А последнего, деда Афанасия, током блызнуло. А ей, ведьме старой, хоть бы что!
Иоаким выпил, слегка крякнул, вытер усы широким рукавом:
— Предрассудки, молодой человек. Хотя, впрочем, от причастия она отказалась. Так и отошла в полной памяти, не дав лба перекрестить.
— Разговорчики у вас! — остановил я их. — Прямо как у Гоголя. Вурдалаков только не хватает.
— Кстати, о вурдалаках, — начал Василий, но батюшка остановил его:
— Мне кажется, я огонек видел в поле. Туда, собственно, и шел. И вроде крыша…
— Ты что! — Василий кивнул за окно. — Какая крыша, тьма кромешная.
Действительно, кромешная. Луны как не бывало, а ветер аж покачивал машину. И тут, как-то виновато промурлыкав, печка замолкла. Бензин иссяк до последней капли.
— Свет потух, кина не будет! — прокомментировал это событие Василий и сказал батюшке:
— Веди нас, Сусанин, не видно ни зги…
Мы двинулись за батюшкой след в след. «И примерещится
же такое!» — подумал я о луне, едва различая впереди себя сутулую спину священника. Ветер несколько раз срывал шапку с Василия. Чертыхаясь, он бросался за ней вдогонку, то и дело задерживая нашу процессию. И наконец, когда мы подошли к покосившейся калитке, шапка убежала от него окончательно. Он поднял воротник и первым отодвинул калитку в сторону.
Признаться, хоть и нередко бывал я в этом уголке района, но хуторка здесь как-то не замечал.
— Что за хутор? — спросил я Василия уже на крылечке.
— Липовый Лог, — ответил он, — но я думал, тут лет двадцать уже никто не живет.
За порогом плавало обволакивающее тепло. Зыбкий желтый свет в маленькой горнице, посередине которой стоял грубый деревянный стол с самоваром и чашками. В дальнем темном углу жужжала прялкой женщина. Под потолком висела трехлинейная керосиновая лампа с пузатым стеклом, но светила не только она, сколько… желтая ущербная луна, заглядывавшая прямо в маленькое оконце. Света было достаточно, чтобы получше рассмотреть пряху. Было ей лет около тридцати, одета в ситцевое платье с мелкими цветочками, химическая прическа.
— Заблудились, путнички? — певуче проворковала она. — Так самовар уже готов. Присаживайтесь. Иконы, батюшка, нету, извините одинокую женщину.
Мы приняли приглашение. Василий по-хозяйски разлил чай, отхлебнув первым:
— Сахара нет, хозяйка?
— Приходили бы со своими сластями, — тихонько засмеялась она и посоветовала: — Капните еще по чуть-чуть из самовара — оно и послащает.
Василий поднес чашку к крану, чуть приоткрыл. Капелька влаги как-то стеклянно упала в чай и Василий отпил его. Потом молча принялся за наши чашки. Мы пригубили: сладко С привкусом тмина, даже хмельное вроде бы.
— Может, чего покрепче есть? — осмелел Василий.
— А ты у самовара спроси — опять проворковала хозяйка. Недолго думая, парень плеснул через плечо, опять наполнил чашку. Самогон!
— Глаза его округлились, и он одним духом осушил посудину. Отец Иоаким посуровел и отодвинул чашку.
— Али брезгуете моим чайком? — заметила женщина. — Так испейте молочка.
Она легко снялась со скамейки, вылила поповский чай в блюдце, а чашку поднесла к крану. И брызнуло оттуда белое молоко! Батюшка вскочил, заслонился рукой:
— Свят, свят, свят!..
Хозяйка опять улыбнулась, поправила прическу. А Василий разочарованно потянул носом: в чашку опять полился горячий чай.
Батюшка пытался открыть дверь,шарил в поисках щеколды. Ее не было. Тогда Иоаким принялся пинать дверь ногами, ожесточенно читая молитву. Женщина засмеялась и снова принялась за прялку:
— Вот, тяну нить твоей судьбы, а ты мне мешаешь. Вдруг порвется? — это она попу.
Но священник вышиб дверь и кинулся прочь в гудящую метель. Дверь за ним шумно захлопнулась, а хозяйка вскрикнула:
— Старый дурак! И ведь не свяжешь теперь, гнилая нитка-то…
Признаться, я воспринимал все происходящее с опозданием,
машинально отхлебывая чай и все поглядывая на луну в окне. Однако Василий сориентировался быстрее.
— Что ты там прядешь, ведьма?
Нисколько не обидевшись на «ведьму», хозяйка ответила:
— А вот тяну нитку твоей жизни. Могу сто лет намотать, а могу и оборвать.
Василий раздавил в мощной руке чашку, свирепо приподнялся с табурета.
— Пошли отсюда, — дернул он меня за плечо и сшиб самовар со стола. Тот гулко, с пустым звуком, покатился по земляному полу, не проронив ни капли влаги. Я рывком встал. Прялка умолкла. Женщина поднялась, подошла к печке и вынула из нее деревянную бадейку в обручах. В бадейке курился пар от кипящей воды.
— Ну, куда вы без бензина? — воспросила она. — Возьмите вот, доехать и обогреться хватит.
Василий перехватил ведро:
— Бензин?!
— Конечно, — пожала она плечами.
Василий размашисто плеснул из бадейки по стенам и тут же чиркнул спичкой. Попав в лужицу, спичка зашипела и погасла.
— За кого ты нас держишь, старая?!
— Старая? — вдруг обозлилась на Василия женщина. — Да я за тебя еще замуж выйду.
Она метнулась к прялке, лихорадочно принялась разматывать клубок ниток. Василий так и стоял с бадейкой, раскрыв рот, глядел на женщину. Наверное, я тоже нелепо выглядел в полунакинутом пальто и с ошарашенными глазами.
Вот! — кричала хозяйка, пощупывая нитку. — Какой узелок… Долой его… Теперь живи, живи.
И она опять раскрутила колесо.
— Ну, чего стали? — вдруг дико закричала она. — Марш отсюда, бродяги! Да бензин не расплескайте.
…Признаться, заяц вряд ли догнал бы нас в ту минуту, за которую мы покрыли расстояние от хутора до машины. Не соображая, что делаю, я бессознательно вставил в горловину бака лейку, а Василий бухнул туда почти полную бадейку кипятка.
В машине, не попадая зуб на зуб, я слепо тыкал ключ, пока не вонзил его в замочную скважину. Легко повернул его, и мотор… запел! Мы уставились друг на друга и враз дико захохотали. Надо ли говорить, что машина без особого труда двинулась по полю, а через несколько минут я ощутил под колесами асфальт. К моему дому подъехали, когда по радио начали бить Кремлевские куранты. Конечно, Василий остался у меня, и мы отменно встретили Новый год, условившись никому не говорить о случившемся, чтобы нас не посчитали за чекнутых.
Правда, в три часа ночи, когда мы разошлись на отдых, из комнаты Василия раздался дикий крик. Я ворвался к нему и увидел, как, стоя у зеркала, тот яростно растирал грудь. От шрама на ней не осталось и следа.
А утром мы решили съездить на хутор и рассмотреть на трезвую голову, что за хозяйка там обитает. Понятно, что машина не завелась, ведь в баке намертво замерзла вода. Пока разогрели ее да слили, пока добрались на хутор, опять перевалило за полдень. И что же? К заваленной снегом избе не было никаких следов, мы едва пробрались к ней. Вошли внутрь через сорванную с петель дверь. Холодом и давнишним запустением веяло изо всех углов избы. Только посередине ее лежала потерянная вчера Василием шапка да покачивалась у окна на нитке вырезанная из бумаги серповидная луна. Очевидно, осталась от живших здесь некогда детей… Василий поднял шапку, напялил се на ухо и только протянул: «Де-ла-а-а».
И так уж получилось, что вгороде, в толпе у Митрофановской церкви нам объяснили, что поутру скончался её настоятель, отец Иоаким.
С той поры прошло несколько лег. Время от времени мы встречались с Василием. С него сняли инвалидность, он вскоре женился. Правда, детей у них не было.
История, происшедшая с нами в давнишнюю новогоднюю ночь, постепенно забывалась и, наверное, совсем ушла бы из памяти, если бы не одно обстоятельство.
Неделю назад умер Василий. Умер странно: упал с невысокой лестницы и разбился насмерть.
Не по-людски помер, вроде деда Афанасия…