Двигатель чихнул, дёрнулся и издох.
Я оказался один на один с февралём на незнакомой просёлочной дорогой. Беглый осмотр нагромождения железа под капотом не дал ничего. А ночёвка в промороженном авто обещала простуду или даже смерть. Я чертыхнулся, запер дверки на ключ и пошел по направлению движения в поисках населенного пункта.
В спину дуло и погоняло. Как там у Рубцова? « Я сильным был. Но ветер был сильней, И я нигде не мог остановиться».
Какое-то время была надежда, что нагонит или встретится какой-нибудь автомобиль. Но заснеженное пространство, зажатое между отдаленными лесозащитными посадками, отливало белым равнодушием и пустотой. Ни птиц, ни зверей.
Но вот со взгорка отрылась деревня. Скособоченная черная
деревянная церковь без креста. Там и сям не улицами, а кустами разбросаны дома.
Под белыми снежными шапками, с темными пятнами стен. Вдруг резко и весело
брызнуло стекло, отразившее из-за моей спины узкий солнечный луч.
Я прибавил шагу. Странное дело – на взгляд, деревня казалась
рядом, но чем быстрее я припускал, тем она как бы отдалялась. Мне стоило трудов
и одышки добраться до первой калитки на окраине.
Но радовался я зря. Калитка и все подворье были наглухо
забиты нетронутым слежавшимся снегом. В доме явно никого не было всю зиму.
Что ж, согреемся у соседей. Но и соседняя калитка
оказалась столь же недоступной. Я сдвинул шапку с потного лба и вдруг
понял, что мне не хватает собачьего лая. И хотя бы птичьих следов на
снегу. И все подходы к воротам на этой улочке оказались засыпанными
снегом. Тут давно никто не живёт. А солнце уже предательски
наладилось свалиться за горизонт.
Я кинулся дальше. Благо, здесь недавно расчищена сама
дорога. Очевидно, через деревню проходит тракт между городами. Потому идти
между домами можно без особого труда.
Но все постройки засыпаны снегом. Тщетно я искал хоть одну тропку к калитке,
хоть один человеческий след. Деревня была пустой, нежилой, мёртвой.
И тогда я сам протянул след к голубой калитке у добротного
пятистенка. Перебраться через ворота было трудно, но у меня
получилось. Поднялся на крыльцо и, как говорят в деревнях – поцеловал
пробой.
Кто не знает, пробой – это такая дырка в опалубке вокруг
дверного проёма. В эту дырку вставляется особый ключ – металлический штырь со
свободно висящим железным же язычком. Когда такой ключ оказывается в отверстии,
то язычок с той стороны дырки падает и попадает в паз задвижки с насечками.
Ключ поворачивается, язычок отодвигает задвижку – и добро пожаловать.
На дубовой двери мелом было написано «Негодяй, чтоб ты провалился. Если ты
заберешься в дом, то будешь вором. А если ты покупатель, то позвони по
телефону…». И ряд циферок.
Я был не покупатель, а негодяй. И у меня не было выбора. По наитию, руководимый
детской памятью, я окинул глазом двор и безошибочно протянул следы,
проваливаясь по самую вилку, к столбу у ворот. За ним, разгребая снег, нащупал
тот самый ключ с язычком. Вернулся на крыльцо и минут пять колдовал с задвижкой,
ловя её вслепую с той стороны притолоки.
Дверь отворилась без скрипа, словно она привыкла это делать
каждый день. Внутри оказалось просторно, сумеречно и холодно. В большой
комнате все было так, как будто хозяева отлучились на пять минут. Абажур, шкаф
с книгами, большой диван и огромный мягкий палас. На этажерке телефон, в углу
на тумбочке большой цветной телевизор, каких давно уже не делают.
Но холодрыга, черт возьми. Я прошел на кухню. И здесь неведомая хозяйка
все оставила в полном порядке. Чашки и фужеры в шкафу, набор ножей и вилок в
столе, газовый котел…
…а что, если? Не веря себе, взял со стола коробку спичек. Тяжелые,
отсырели. Но на пятой или шестой штуке одна вспыхнула с шипением, серно ударила
в нос, и я… запустил котел!
Живем, как говорится.
Уже не удивляясь, повернул выключатель в зале. Абажур ожил и
мягко засветился, разливая уют до самых уголков комнаты. Я поднял трубку
телефона. Телефон работал.
На ладони после трубки остался густой пыльный след. Тут ни к чему без
последствий прикасаться нельзя. Веник и тряпка оказались на месте. Снявши
куртку, я принялся наводить порядок в своем случайном жилище. Согреюсь,
освоюсь, переночую – а там можно и летучку вызывать. Тепло пришло быстрее,
чем я ждал. Я включил телевизор, смахнув с экрана серый налет, и принялся
перебирать книги, не обращая внимания на синий экран.
Набор книг оказался интересный. Наверное, в этом доме жили
муж – полицейский, жена – учительница и двое детей. Уголовно-процессуальный
кодекс с пометками, «Педагогическая поэма», стихи Гумилёва и Рубцова…
Что же согнало этих людей с места? И почему посередине
огромной России вымерла эта деревня? И не есть ли здесь зародыш смерти в самом
сердце державы? Неужели я – единственная русская живая душа на пространстве
сотни километров между городами?
Не сказать, чтобы я был робкого десятка, но от этой мысли
мне стало не по себе. А вдруг сейчас в окно постучат?! Деревня открытая, тут
для мародеров самое раздолье. Не случайно и меня хозяева предварительно
обозвали негодяем. Негодяй и есть.
Я улегся на диван и укрылся хозяйским пледом. Утро вечера
мудренее.
…разбудил меня резкий и непрерывный телефонный звонок. Так
раньше звонили с междугородной станции. Я скинул ноги на пол и едва не
задохнулся.
В комнате стоял плотный удушливый запах газа. Очевидно, я не открыл на кухне
отдушин. В миг я сообразил, что выключателя трогать нельзя, а нужно немедля
уносить ноги. Краем мысли зацепил, что с вечера хотел прихватить с собой
Рубцова, что и сделал, нашарив томик у изголовья. Руки в рукава засовывал
уже в сенях, шапку нахлобучивал на себя на улице. Через ворота перелетел
обратным порядком.
И когда выскочил на середину дороги – оно и рвануло. Мне
показалось, что взрыв озарил всю поднебесную. Я увидел деревню от края до края,
убегающую прочь дорогу, свою машину далеко на ней, черные линии лесополос, и
огромную чистую луну, по которой уже бегали блики земного пожара.
Я бежал прочь, но спиной, накалом жара чувствовал, как
занимаются и другие дома. И когда я взбежал на знакомый пригорок и оглянулся –
деревня пылала весело и вся. А церковь, отчаянно сопротивлялась, черным
поплавком еще долго ныряла в огненных волнах.
Но до жути, до озноба был страшен не пожар. А то, что по
всему поднебесью, и даже от луны до земли, не было на этот огонь никакого
движения. Не звонили пожарные колокола, не сновали красные машины, не блестел
медный шлем брандмайора, не слышалось бабьего воя и коровьего рёва.
Пустая деревня горела при полном равнодушии мира. Она была
никому не нужна, она сделала своё дело, она исчезала в огне, как отжившая свое
империя. А я, подобно Нерону, стоял над морем огня и понимал, что ничего мне за
этот пожар тоже не будет. Некому судить негодяя.
Я вернулся к брошенной машине. С трудом отодрал примерзшую
дверцу, втиснулся в сидение, кинув перед собой на панель прихваченный томик.
После всего я не удивился, что мотор завелся от первого поворота ключа. Грея
его и салон, я потянулся к книге. И лишь приблизив её к плафону, с досадой
понял, что это никакой не Рубцов, а Уголовно-процессуальный кодекс.