Елена КРЮКОВА
ИРКУТСКИЙ РЫНОК
ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ
Едва застыл байкальский плес, глазастая вода, —
Как по воде пошел Христос, по нежной кромке льда.
Как зимородок-изумруд, озерной глуби гладь…
И так Он рек: — Здесь берег крут, другого — не видать…
Карбас качало вдалеке. Курили рыбари…
Мороз — аж слезы по щеке… Андрей сказал: — Смотри!
Смотри, Он по водам идет! По глади ледяной!
И так прекрасен этот ход, что под Его ступней
Поет зеленая вода! И омуль бьет об лед!..
Петр выдохнул: — Душа всегда жива. И не умрет.
Гляди, лед под Его пятой то алый, будто кровь,
То розовый, то золотой, то — изумрудный вновь!..
Гляди — Он чудо сотворил, прошел Он по водам
Затем, что верил и любил: сюда, Учитель, к нам!..
Раскинув руки, Он летел над пастью синей мглы,
И сотни омулевых тел под ним вились, светлы!
Искрили жабры, плавники, все рыбье естество
Вкруг отражения ноги натруженной Его!
Вихрились волны, как ковыль! Летела из-под ног
Сибирских звезд епитрахиль, свиваяся в клубок!
А Он вдоль по Байкалу шел с улыбкой на устах.
Холщовый плащ Его, тяжел, весь рыбою пропах.
И вот ступил Он на карбас ногой в укусах ран.
И на Него тулуп тотчас накинул Иоанн.
— Поранил ноги Я об лед, но говорю Я вам:
Никто на свете не умрет, коль верит в это сам.
О, дайте водки Мне глоток, брусникой закусить
Моченой!.. Омуля кусок — и нечего просить.
Согреюсь, на сетях усну. Горячий сон сойдет.
И по волнам Свой вспомяну непобедимый ход.
Так на Вселенском холоду, в виду угрюмых скал,
Я твердо верил, что пройду, и шел, и ликовал!
И кедр, как бы митрополит сверкающий, гудел!..
И рек Андрей: — Спаситель спит.
О, тише, тише… Пусть поспит…
Он сделал, что хотел.
ЛЮБИМЫЙ
На скамейку присядь. Ты устал шагать. По дороге и вброд.
Ты ходил по воде, в никуда и в нигде, нес сокровищ рюкзак
За спиной. Вырастал предо мной, как снег, как народ,
Как серебряный ливень, авто в крушенье, отказавшие тормоза.
Я любила тебя всей почвой, кровь-тире-точки, звонок надвое рвал
Одичалую дверь! отвергала: уйди! обнимала: поверь!
Не считала потерь, бормотали уста: да, расстанемся, да, наповал,
Да, убиты самими собой, навсегда обнявшись, горячие зверь и зверь.
А потом — рви одежду, и станем слепыми щенками, и душу порви,
Без тебя — о, зачем мне она?! снега дурь заволокнет стекло,
Не окно это — зеркало, ляг на меня, так во рвы
Танк валится на трупы, и сажу, и кровь, в собачьей земли тепло.
Ты уйдешь на войну, улетишь, ну и ну, заколотит прощальная дрожь,
Я тебя провожу, видишь, изо всех силенок держусь, видишь, я не дрожу,
Не пойдешь ко дну… красным дождем прольешься, и тихо пройдешь,
Красной каплей плывешь по лезвию, по дареному мной ножу.
А ножи-то не дарят! За них деньги платят! Из кармана вынул пятак…
Протянул… всунул мне в кулак… в лоб, как покойницу, поцеловал…
Или будто ребенка… заплакала тонко… забилась, под ветром флаг,
А внутри стала темь, и плесень, и вой, паучий подвал.
Там душа не живет. Она рвется в полет! Она ветер, ветла.
Рынок солнцем залит! Рынок снегом забит!
Блещет цедрой, костьми, чешуей!
Мой снежок, посошок, поросенок, дружок… с тобой об руку шла,
А потом тебя под локоть брала, ты ведь был такой мой!
И такая — твоя! Жги, таймень-осетры! Рви носами водоросли сетей!
Позабытого Рождества заревую парчу, что хрустит под ногой!
Золоченая гать… каблуком растоптать… обними же сильней!
При честном всем народе целуй — я не стану другой!
Улетишь на войну, а останусь я, вся твоя однова-семья,
Однова мы живем, однова водку пьем да причастный кагор,
Рынок нам загудит, заблажит меж ворья Еруслан-ектенья,
Над затылком застонет лазурь января, снегириный мой хор!
Ты и сам что снегирь! Мой родной богатырь! Парень шалый, простой…
Плюнешь… куришь чинарь… вот сейчас ты — царь… а на солнце — солдат…
Ртом своим в бесконечную жизнь врата мне открой.
Проведи меня сердцем, руками туда, где планеты горят.
Положи на багульник-бархат спиной.
Наклонись надо мной всей жизнью одной.
Снова ляг на меня, сплетись со мной на резучем снегу.
Вот лицо на лицо. Вот на душу душа. Меж войной и войной —
Мир и мир: ни кола, ни двора, ни гроша, смех в сугробном стогу.
Лишь любовь на морозе, Царь-Космос грозен, с иконы на нас
Глянет в лютой смоли… рубиновой боли катятся огни
С перстов и запястий — в одинокое счастье, в сосновый карбас,
С лап железной короны — на нас, влюбленных, в наши ночи и дни.
И лежим на снегу, бирюзовой подстилке, целуемся так!..
…ты не знаешь еще, как умрешь, родной. Тебя на войне не убьют.
На скамейку, старик, присядь. Ты устал шагать.
В кармане сожми пятак.
Перед боем дрожь. В синий снег упадешь.
Посиди еще пять минут.
И глаза закрой, а камни, дым, плоть и снедь наплывают горой,
И лицо мое на просвет — негативом — насквозь увидь —
От любви дрожащие губы, зеркалами соли — глаза, шепота снежный рой,
Лишь еще, ну, еще один поцелуй, на прощанье,
предсмертною просьбой: пить.
(торговка молоком)
Молока круги застыли —
С маслом спутать запросто.
А в ошметках снежной пыли —
Торговка глазастая:
— Эх, автобус уйдет
Да до родного Култука!
Налетай, народ,
Чтоб не быть без молока!
Молоко жирное
Все застыло слитками.
Время нынче мирное —
Угощайтесь сливками!
К ветру повернусь спиной
В ватнике отцовом —
Ватник пахнет махрой,
Пулею свинцовой…
А домой как приду,
Подсчитаю выручку, —
Плачу, словно в бреду:
Против сердца дырочка…
Жизнь моя, жизнь моя,
Сибирская сторонушка!
Вся осталась семья —
Рыжая коровушка…
……………………………………………………………….
БАГУЛЬНИК
Закрываю глаза. Это мука. Это радости злой малахит.
Я живу — от рыданья до звука. Я звучу — значит плачу навзрыд.
Я — мерцанье Саянских опалов, хорда синяя, Хамардабан.
Чудотворный Ольхон целовала — нежным сердцем покинутых стран.
Я — все пихты, и кедры, и ели, вся смола, перелита в слова,
А спилить вы меня не посмели, расколоть на шальные дрова!
А согласна была жадным жаром, вечной печью тебя согревать,
Многодетным, стоцветным пожаром, иван-чаем, целующим гать!
Орион, ты взойди над тайгою… Волю дам бестолковым слезам…
Меч на поясе — жизнью другою так сверкает, что больно глазам…
Звездный парень, великий Охотник, язычок староверской свечи,
О букашках небесных заботник — легкой смерти меня научи!
Ты стреляешь — изникли столетья. Целишь метко — и в пепел года.
Ты же зришь: я одна в целом свете, не вернусь я к тебе никогда!
Я по дну древних царствий гуляю. По латуни земного котла.
А когда попрощаюсь — не знаю… изожгу воск соленый дотла…
Мой безумнейший мир! Я вдохнула твой железный и каменный лес.
Обвязала я голову гулом. Сталью — по сердцу — алый надрез.
Перепутала рельсы и тропы. Испила не вина, а бензин.
И сижу, тку ковер Пенелопой — в жемчугах, во поземке равнин…
Ах, узлы, и под пальцами — нити, жилы арфы, свирелевый путь,
Вы спасите меня, сохраните, дайте ветер влюбленный вдохнуть!
Я в тюрьме, среди блуда и стона, иссеченно срываясь на крик,
Снежным бисером вышью икону — чуть раскосый раскольничий лик…
Утоли ты моя вся печали! Мне немного осталось во тьме.
Дай побыть хоть немного в начале — в шубе детства, в лазурной зиме!
Я одна о Сибири молитва — на увалы ее и хребты.
Я одна — вся Сибирская Битва: на сраженье гляди с высоты.
Я багульник роскошно-лиловый, бью прибоем, качусь по кругам!
Жжет набат, и разбиты оковы, и жар-птицей — осенний мой храм!
Я твои разливанные реки! Я пожаром таежным воплю!
…лишь закрою тяжелые веки — умираю, прощаю, люблю.
И лицом упадаю в подушку, и лежу одиноким пластом:
За душой ни гроша, ни полушки, а на свете на этом, на том —
Лишь любовь моя, неутолима, тише воздуха, ниже травы,
Лишь любовь моя, мимо и мимо, в зазеркалье тугой синевы,
В толщу вод, где искрит голомянка, мое голое сердце насквозь,
Где тайги всенебесная пьянка, где мне Бога любить довелось.
КРИК
Я стою. Меня не слышат!
Голову задрав, кричу.
Крик пускаю выше, выше —
Я, подобная лучу!
Этот крик — он мой младенец.
Этот вопль — он мой кондак!
Этот хрип — он поселенец
То во пламя, то во мрак…
Я кричу! Тромбоны, тубы…
Медь посмертных духовых…
Дух святой… Замерзли губы.
Крик — во имя всех живых!
Я кричу, как отжимаю
Водосвятное белье!
Я, охриплая, немая,
Криком славлю бытие!
Криком выпущу на волю
Все, о чем молчите вы!
Задыхаюсь вашей болью!
Винной горечью молвы!
Крик — моя святая правда!
Кровь моя — хватай и пей!
Ну, услышь мя, ты, отрада,
Распоследний из людей…
Я кричу — войной и миром!
Я воплю!
…а тишина.
Криком штопаю я дыры,
Злобе мира не нужна.
Затыкайте рот! Бичуйте!
Не заткнете никогда.
Я, по небесам кочуя,
Вспыхну, Новая Звезда!
И с небес, слепя и плача,
В мир лия лучей багрец,
Выкричу любовь незряче —
Напоследок, наконец.
БЕГ
я так помню пламя а впрочем помнить огонь на кой
сбросить на пол бельишко презрительно перешагнуть
через шелка ком
провести языком по губе сухой
звезды-луны валятся и ребра горят и влажнеет грудь
есть одна лишь тайна в мире — тайна двоих
иероглиф Египта алеф молитвы всех одеял
бормотанье толп брада вьюжного столпника да кулак под дых
где никто не видал звериных объятий
стонов царственных не слыхал
мой плывущий воск я не вижу от слез ни огня ни рта ни лица
я — навек поцелуй вязь кровавых струй
жар полночных письмен
прочитай ты меня спой до солнца дотла до конца
и любви другой не проси у Бога никогда ты взамен
это в тесто изюм вминать класть патрон в магазин
это просто ночной пить пот из ложбины между грудей
я одна у тебя а ты у меня один
и плевать что там с нами случится между других людей
люди это слепые птенята кутята волчата перехожая хмарь
вдаль невидяще в кафтаны друг другу вцепляясь по метели идут
Ангара обрыв и истошный крик нараспашку январский ларь
сыплет мышью крупу
троеперстье ко лбу
поминальный салют
за слепым — влет — слепой
я кричу: я с тобой
да ты слеп и глух
ты не слышишь меня всю любовь твою всю твою Ангару
пар от губ летит без вранья-обид дымный козий пух
просыпались вот так — лишь мечом разрубить — дрожа поутру
холод хата пуста на столе ни черта сетки панцирной лязг
будто хохот в психушке да милый сошли с ума
у тебя жена я реву одна нет будущего у нас
нет форштевня одна сирота в белой пене корма
может кофе чай любовь выручай дай смеха глоток
языки сплелись это плещет жизнь прямо в смерть — из ковша
ну давай любимый беги
сибирский мороз жесток
на балкон в ночнушке выйду гляжу твой бег не дыша
(попрошайка на рынке)
Подайте, милые, на шкалик
Господней грешнице, рабе!
В мешке с дырой, в рыбацкой шали,
С алмазным потом на губе!
Сижу на рынке я в сугробе.
Устану — лягу в жесткий снег.
Как будто я лежу во гробе,
И светят полукружья век.
И вновь стручком в морозе скрючусь,
И птичьи лапки подожму.
Свою благословляю участь.
В собачьих метинах суму.
Пошто сошла с ума? Не знаю.
Так счастливо. Так горячо.
И тычет мне людская стая
То грош, то черный кус в плечо.
А нынче помидор подмерзлый
Мне светлый Ангел тихо дал:
Ешь, детка, мир голодный, грозный,
Но в нем никто не умирал.
И я заплакала от счастья,
И красную слизала кровь
С ладони тощей и дрожащей,
С посмертной белизны снегов.
…………………………………………………………………………
НИЩЕНКА ЕЛЕНА ФЕДОРОВНА
…моя ненастная паломница по всем столовкам да по хлебным.
Моя нетленная покойница — о, в кацавейке велелепной.
Моя… с котомкой, что раззявлена — нутром — для птиц: там злато крошек!..
Моя Владычица, раздавлена любовью всех собак и кошек…
Живая, матушка, — живущая!.. Ты днесь во чье вселилась тело?..
С вершок — росточком, Присносущая, катилась колобком несмелым.
Неспелым яблоком, ежоночком, колючим перекати-полем… —
Дитенок, бабушка ли, женушка, — и подворотней, как престольем!.. —
Ты, нищенка, ты, знаменитая, — не лик, а сморщь засохшей вишни, —
Одни глаза, как пули, вбитые небесным выстрелом Всевышним:
Пронзительные, густо-синие, то бирюза, то ледоходы, —
Старуха, царственно красивая последней, бедною свободой, —
Учи, учи меня бесстрашию протягивать за хлебом руку,
Учи беспечью и безбрачию, — как вечную любить разлуку
С широким миром, полным ярости, алмазов льда, еды на рынке,
Когда тебе, беднячке, ягоды кидала тетка из корзинки:
Возьми, полакомись, несчастная!.. А ты все грызла их, смеялась,
Старуха, солнечная, ясная, — лишь горстка ягод оставалась
В безумной жизни, только горсточка гранатиков, сластей, кровинок, —
И плюнул рот, смеяся, косточку на высверк будущих поминок,
На гроб, на коий люди скинутся — копейкой — в шапку меховую…
Учи, учи меня кормилица, ах, дуру, ах, еще живую…
(шофер)
Запусти-ка зуб, шофер,
В бутерброд засохший!..
Снова ждет тебя простор
И мотор заглохший.
На большак завернуть —
По ухабам гонка.
Будет руку тянуть
У столба бабенка.
Ты вчера ел кутью
На поминках брата.
Спьяну побывал в Раю,
Да закрылись враты…
Спьяну братнино лицо
Маленьким помстилось,
Будто сам стал мальцом —
Время покатилось…
Будто снова, солдат,
Пропечатал шину
От сибирских зимних врат
До ворот Берлина…
Эх, живем однова,
Материмся строго!
Может, вырастет трава
На моей дороге.
Но, покуда стезя
Не свернет на ладан,
Повожу и груза,
И детишек в лагерь.
Видел тысячу раз,
Как уходят люди…
Давану-ка на газ —
Пошибчее будет!
Вся дорога людей
Смертями изрыта.
Мимо станции моей —
Поворот закрытый!
Зуб блестит золотой.
Забираю круче.
Ну, а тормоз под пятой —
На пожарный случай…
……………………………………………………………………….
НА СКАМЕЙКЕ, В НОЧИ
Я сижу над рекой
Зеленой Ангарой
Я сижу над тоской
Над метельной дырой
Над сосновой доской
Над ельцовой икрой
Я молюсь — не слыхать
Сердце лишь приоткрой
Я хотела бы жить
Не дымя не дыша
Я желала бы пить
Из Ночного Ковша
Я на лавке вдали
Плачут так поезда
Волчьим воем земли
Что летит в никуда
Я безгласо кошу
Я без губ и без глаз
Я душою дышу
Я молюсь за всех вас
Люди люди забудь
Люди люди торгуй
Люди зимний ваш путь
Реки радужных струй
Ежусь ветер крадет
Из-под шубы тепло
Ангара зелен лед
Мое время ушло
Мое время замри
Знает все наперед
От зари до зари
Мое время придет
Я молюсь за живых
Я за мертвых молюсь
Холод дух или дых
Я не плакать учусь
Поминаю святых
Слезы душат опять
Староверских златых
Образов не сыскать
Поживите прошу
Хоть немного еще
Полюбите прошу
Горячо горячо
Для себя не молю
На полмира — любви
Я и так всех люблю
Люди люди мои
ЛИТИЯ
Ты шел по земле, вынимая
Сверканья ее камней.
Искать на пороге Рая.
Искать до скончанья дней.
Меня поймал над обрывом.
И обнял, и приподнял
Над мощной кедровой гривой,
Тюрьмой человечьих скал.
Тебе драгоценный камень,
Топаз, флюорит была.
Истаяла меж руками,
В плетеной пыли стола.
Меж болью звенящих рюмок,
Бутылей, застывших в ряд,
И пялился межеумок
На слишком веселый взгляд.
Пытался бродяжке построить
Шалаш, судьбу возвести.
Слетались к нам годы роем
И пили синь из горсти.
Друг друга так раздевали —
Молитвою рук и ног.
Друг друга так называли —
Ни слова не слышал Бог.
Боялась кондак низринуть,
Ирмос не так бормотать.
На синий Иркутский рынок
Меня ты водил гулять.
Порфира, пурги косынка,
Охранный еловый лес…
На нас, идущих по рынку,
Глядел серафим с небес.
О, только лишь, только этот,
Крылатый ангельский шаг!
О, только лишь, только этот
Ночной поцелуй впотьмах!
И жадное сочетанье
Морозных и жарких тел…
И смерть, плохое названье
Любви, которой — предел…
Мной такт отбивает время.
Жжет музыки медный ком.
Во всех похоронок семя
Швыряет ярким снежком.
Прошло Бог знает сколь нежных,
Черт ведает, страшных лет.
То ль праведно, а то ли грешно
Коптили кромешный свет.
И вот я пошла паломно,
Буреполомно так,
Слепую любовь воспомня,
На свет ее и во мрак.
В Байкала зеркало гляну.
Серьгою — нельму мою
Из мочки выну… и спьяну
В себя, как в колокол, бью…
Пробью всю жизнь на прицеле,
Заплачу медью без слов,
У Крестовоздвиженской церкви
Живейший из колоколов!
И сверху вижу: копейка,
Фонарь, Ангара, причал.
И сверху вижу: скамейка,
И ты с нее в снег упал.
И сердце остановилось.
Разбилась медная клеть.
О, Господи, сделай милость —
Оплакать тебя и отпеть!
Но нет… хор птиц ненаглядный.
Железные языки.
Кимвальный, снежный, громадный
Рыдает мир от тоски.
И я посреди метели,
И я поперед пурги
Пою, что с тобой не спели,
Не выплакали враги!
И плачу, Господи, плачу,
Среди зверей и людей,
Сияюще, чисто, незряче
О вечной любви твоей.
(девка с облепихой)
…а в стакашке — облепиха,
Как огня шматок!
Хоть свекровь и Кабаниха,
Я не сизый голубок!
Облепиху клюнул голубь —
Притоптал крестом снежок:
Знать, по лету зимний голод
Птичье горлышко обжег!
Я-то знаю, почем лихо,
Коли насмерть люблю:
Как пойду по облепиху —
Все ладони исколю!
Вот уж ягода лечебна,
Всем ягодам ягода!
Чтоб не заболеть ничем,
Кушай загодя!
Ешь, детям бери —
Колючка уж облуплена.
Да обо мне не говори,
Что у Любови куплена…
…………………………………………………………………
ПЛАЩАНИЦА
Ах ты, сколько ж я живала! Так жила широко —
От стола до карнавала, от гульбы до срока!
По земельке колесила! Грудь колола хвоей!
Выла на родных могилах… там, где волки воют…
Я жила, как зверь, так жадно! Вкусно и захлебно!
Обворачивала плечи я песцом сугробным!
Я сама в зверье стреляла! Рыбоньку ловила!
А мне мало было, мало жизни дикой, милой!
Воевали звери-люди да со мной, плясицей!
Им несла себя на блюде — яростной жар-птицей!
Да не жареной цесаркой, а живой безумкой!
Изумрудно перья вспыхнут! Сполохом трезубым!
Жадина, княжна, залетка! Посреди народа
Ела жирную селедку в радужных разводах!
Из руки кормила барса! Забивала стрелки!
Пули мимо просвистели, экие безделки!
Вот ты, жизнь моя, распята на руках в морщинах:
Вот они, мои дитята, вот и все мужчины,
Вот младенческие вопли в козьем одеяле,
Вот они, мои колеса, что — колесовали!
Вот, хватайте, налетайте! Ничего не жалко —
Ни поневы и ни корзна, ни бармы стожарной,
Ни веков, что догорели, ни любви, что жрали,
Грызли, лапали, когтили, били и свергали!
Всю я выткала на плате беспощадным златом
Распотешную жизнешку, дары и утраты,
Образа и бездорожье, шепотом — молитвы,
Вены, резанные молча ночи жадной бритвой…
Подходите! С рук сорвите! Рвите в одночасье
Письмена, огромней ветра, злое бабье счастье,
Жемчуга речонок сирых, давно пересохших,
Фотоснимки всех убитых, всех моих усопших!
Я-то тут! Еще живая! Поживу, наверно!
Люди, пред вратами Рая вас люблю безмерно!
Нападайте! Растопчите! Яхонтом всех ягод —
Клюквой — россыпью брусники — вам под ноги лягу!
Раздавите в кровь! Идите вы по мне, по насту!
Пробегите мимо, волки, молоды, клыкасты!
Каждый глянет — воеводой! Каждый — князь и витязь!
На кровавый снег, на красный вы не оглянитесь!
…и застынет во сугробе моя плащаница,
Вся развышита смарагдом, что лишь Богу снится,
Вся унизана судьбою, повторить не сможешь,
Кровью царскою, живою, жаркою до дрожи.
(дворничиха)
Вот бурятка снег сугробит
Тощею лопатой.
Целый день до ночи робит —
Снегу тут богато!
У нее семь внучат —
У всех глаза раскосы:
Скулы скалами торчат,
Проволокой — косы!
— Проходи, мой народ,
Расчищена дорожка!
Что-то ухо мне жжет
Старая сережка!..
На коне я — напролом
По степи подлунной…
А теперь в руках лом —
Черный, чугунный…
Снег горчит, как из печи
Молоко топленое…
Степью пахнет в ночи
Тело истомленное…
Умер мой отец Бадма
В госпитале у реки.
Била ломом я сама
Землю — мерзлые комки.
Била ломом беспробудным,
Скулами в ночи горя,
А внизу глазами Будды
Зеленела Ангара…
И солдаты тут стояли,
Только кто бы чем помог?
В русском снежном одеяле
Спал отец,
как сынок…
По-бурятски прокляла
Войну бестелесную!
Тяжкий лом подняла,
Как свечу железную!
Не сдержала белых губ,
В снег упала хрусткий,
В медсестрицын тулуп
Заплакала по-русски…
Люди идут, зарясь
В снегу на медяшки.
Я в морозы парюсь
В дворницкой рубашке.
Да в серебряной пыли —
Руки мои нищие.
…Привередные пошли —
Ходят, где расчищено!
Эх, в юрте, в степи
Молоко так сладко!..
Новорожденный сопит.
Светится лампадка.
Вот и догорела вся.
Тьма над миром реет…
Может, это родился
Будда Майтрейя?
Этого мальца родит
Смертная бурятка.
Он все войны победит,
Спящий ныне сладко.
Лом — оружье мое —
Лед грызет жестокий.
Сыто ныне житье,
Да приходят сроки.
Я мозоли на руке —
Не гроши считаю.
Покупаю в ларьке
Я печенье «К чаю».
Но в каком-нито году
Про войну забуду —
Ломом выбью во льду
Будущего Будду!..
…………………………………………………………………….
СМЕРТЬ И Я
Толпа, ты вся моя семья! Иду по рынку я.
По сини снежного жнивья ступает Смерть моя.
Ах, скулы — в зареве румян! Серьга — в пурге звезда.
Морщин густеющий туман, а мнит, что молода!
Вот подбоченилась. Глядит. Подмазаны глаза.
Щека обвислая дрожит. На шее бирюза.
На шее, сморщенной, как жизнь, как старая гармонь.
Зрачки ее кричат: ложись! Ладони: только тронь!
А я себе кричу: держись! Средь рыночных огней —
Не подходи, овцой не жмись, не прикасайся к ней!
Но делает лишь шаг ко мне, всего лишь мелкий шаг —
И я стою, как бы в огне, вокруг — безвидный мрак.
И близко вижу жадный рот, сердечком — жир помад!
Румян кровавый ледоход! Зубов волчиный ряд!
И шепот слышу: — Ну, давай, вмиг обними меня!
Искала долго я тебя — в ночи, во свете дня!
Я твой покой! Змеиный яд! Я ненависть твоя!
Я ненавижу, и люблю, и презираю я!
А после — мрачно я молчу! Лелею красоту!
Тебя несу, во тьме свечу, к накрашенному рту!
Ах ты!.. я выступлю тебе лишь потом — на губе!
А я, костлявая, давно завидую тебе!
За то, живёнка, что живешь! За то, что в буре дня
Весь мир — он на тебя похож, а ты плюешь в меня!
Твой рынок! Он предаст тебя. Падешь ты, будто рать —
Он не узрит, как рот кричит, как будешь умирать!
Да не нужна ты никому! Ни сердцу, ни толпе!
Растай в забвения дыму! Нет памяти тебе!
А я-то, Смерть!.. Лишь мне посметь владычить и царить!
Лишь мой дворец! Моя поветь! Моя косая прыть!
Живая — ты?! А вон кресты! На кладбище чужом!
Живая, будь землею ты! Стань камнем, вечным сном!
А я глядела на нее, старуху во шелках,
Пылило снежное белье, качался звон в ушах,
Баранью шубу ветр трепал, неистовый култук,
Мерцал дырявой шали пал и чернобурки круг,
С ресниц плыла на щеки тушь, чернела вязь морщин,
И рынок весь на нас глядел, как человек один,
И я шагнула ближе к ней, бесстрашно и светло,
Почуяв смертный хлад ее, своей груди тепло,
Почуяв, сердце как стучит, из кузни ребер — вон,
Узрев, как надо мной горит морозный небосклон!
И руки протянула к ней! Через полынь-века!
Сквозь сумасшедший снеговей, алмазные снега!
И закричала: — Смерть моя! Обнимемся! Пускай!
Тебя, как зелье бытия, я выпью — через край!
И рюмку за плечо! И смех! На счастье — разобью!
Да в память всех любимых, всех, что жизнь сожгли мою…
И я шагнула ближе к ней, рукой к доске весла,
Средь омулей, кулей, саней так крепко обняла!
Безглазый череп… вой безнос… оскал нагих зубов…
Все мне врала про чудо слез! Про вечную любовь!
И сжала плоть мою в костях, и дух мой занялся,
А надо мною в небесах жизнь улетала — вся!
Запела, птица свиристель! орлец, рубин-снегирь!
Разметана любви постель, горит звезда Чагирь,
В зенит — подброшу! — крик летит, мой халцедон, сапфир,
Собою заплатила мыт на рынок, где весь мир!
А я-то — в грудь толкнула Смерть! И вот, средь жизней всех,
Не устояла на ногах! свалилась в синий снег!
И я стояла так над ней, и плакала я так —
Над Смертью, над землей людей, зажав тоску в кулак.
(дед с мешком орехов)
Дед, дед, старый дед
С орехами кедровыми!
Источаешь старый свет
Очами суровыми.
Руку запустил в мешок —
Горсть орехов вынул,
На резучий снежок
Голубям подкинул…
Солнце выест глаза
Луком репчатым.
Ой, покупки нельзя
Делать опрометчиво!
Средь метели да зимы,
Каторжной работы
Вот орехи возьми —
Детская забота!
Зубки острые есть
У детишек малых.
Так грызите прямо здесь,
На снегу подталом!
Солнце очи слепит
Так неистово!..
Кедр колотом бит,
А я выстоял!
Изругаюсь наугад
Словесами грустными:
Ишь, ладони горят,
В деньгах заскорузлые!..
Весь мешок
на снежок —
Веселися, голуби!
Слишком руки я обжег —
Пусть померзнут голые!..
…………………………………………………………………….
ИРКУТСКИЙ ВОКЗАЛ. ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ
Молчит раскосая бурятка.
Лицо как яблоко сухое.
А расписание — в порядке
От Кулунды до Уренгоя.
Эх, кабы навсегда уехать,
В слепую синь стрелой вонзиться!
…Цыганка вся — в монистах смеха,
И ноги тонкие, как спицы.
Здесь ветры с запахом Байкала,
Когда с Востока снег наносит —
Грызни и ругани вокзала
Не занесешь, но он — заносит!
И на сухие иглы снега,
Как на дорогу столбовую,
Выносит ветром человека,
И пьет он водку ледяную.
Берут буряты бутерброды,
Глотают кофе, как в пустыне!
Переселение народов —
Переселение доныне!
Девчонка про любовь щебечет.
Старуха про войну вздыхает.
А рядом Сыне Человечий
На жесткой лавке отдыхает.
У каждого — своя святыня.
У каждого — свои порядки.
Рыдает об убитом сыне
Над Буддой старая бурятка.
А рядом крестик, будто рану,
Старик ощупал под рубахой:
Молиться о грядущем рано —
Спаси от нынешнего страха!
В Афганистане — это рядом —
Месторожденье лазурита.
На карте весь Саян под взглядом
Не больше бабкина корыта.
Что, люди, смотрите умильно
В бычачью морду паровоза:
Вам мало крыльев семимильных?
Не жмут шумерские колеса?
Глядит уборщица колюче,
Подняв метлу убогим флагом,
Хоть ноготки ее на случай
Покрыты земляничным лаком.
Она, как матерь Чингисхана,
Глядит из-под руки на лица.
А жарко — можно из-под крана,
Как из реки в горах, напиться!..
Два старика, очистив воблу
И выпив из бутылки пива,
Заснули тут же в позе «вольно»,
Орлиной, нежной и красивой.
Во сне, спасаясь от погони:
«По коням! — крикнули. — Победа!..»
Я с ними в прицепном вагоне —
Ура! — до Култука поеду.
Лежат пирожные в буфете,
Воздушны, дешевы, бесплотны…
Все человечество на свете
Заброшено в вокзал холодный.
Но сквозь овчинные тулупы,
Сквозь чемоданные наросты
Я вижу вдруг глаза и губы,
Как дети в детстве видят звезды!
Мальчишка в вытертой дубленке
И с грубыми руками Бога.
И чистые глаза ребенка,
Чья мать — январская дорога.
И я иду к нему, толкая
Мешки, баулы, локти, плечи,
И я красивая такая,
И пальцы подняты, как свечи!
И пальцами в толпе бездомной
Свечу, морозы прожигая,
Свечу во тьме на мир огромный,
К тебе — любимому — шагая!
Как долго я тебя искала!
Родство — о, что за наказанье:
Сродниться вмиг в чаду вокзала —
Без рода, имени и званья…
Но вдруг в огнях метельной пыли,
В пару медвежьем и морозном
Меж нами люди повалили
Под голос горестный и грозный.
Оно летело и бежало,
Родное перекати-поле,
И направление держало,
И брало уходящий поезд!
Клубок с колючею холстиной,
С тысячеглазым счастьем-горем,
Куда ты, как под хворостиной?
В священное какое море?..
Девчонки с красотой живою,
Старухи, жизнь кому — как милость…
Я в нем была сухой травою
И по снегам земли катилась.
Клубок промчался между нами —
От похорон до колыбели…
А где стоял ты — встало пламя,
Слепое снежное веселье.
Кассирша в обморок упала.
Старуха мелко закрестилась…
А я стояла и молчала,
Поскольку я с тобой
Простилась.
(геолог)
Эх, геолог из Саян —
В карманах минералы!
Ты на рынок прибежал
Прямехонько с вокзала.
От тебя прет вперед
Свежий дух мазута.
А глаза твои и рот
Раздеты и разуты!
По звериным следам
На лыжах носило…
На земле камней — завал!
Звезд в небе — сила!
— Эх бы, вот купил каво —
Я теперь богатый.
Дай мне, бабка, молоко —
Расплачусь агатом!
Будешь серьги носить,
Похваляться пред людьми…
Есть кому обточить?
Нет — в точильщики найми!..
………………………………………………………………………
НА СНЕГУ
на рынке милом сумасшедшем
усядусь в снег у ваших ног
реву над жизнию прошедшей
в холщовый загляну мешок
что там картошка иль орехи
а может хайрюза сребро
течет из крошечной прорехи
в пургу — семянное нутро
щелкай и плюй и наслаждайся
и мимо мимо ты иди
тяну ладонь тоску подайте
согрею плача на груди
и превращу в любовь немую
в седую песню обращу
не бойтесь люди все пойму я
благословлю и все прощу
и помолюсь за вас богатых
и бедных и таких простых
за ненавидящих проклятых
чудесных на снегу одних
МОЛИТВА О ГОРАХ
Лишь закрою глаза – и отвесно обрывается скал лазурит…
О, я верю, что Время – чудесно, только страшно, что Время творит.
Горы, острые, словно рубила, душу грубо стесали огнем.
Я молилась им. Я их любила – ныне, присно, и ночью, и днем.
На гольцы я взбиралась! Глядела на зеленые шкуры Саян!
И тугого шаманского тела бубен пел, ненасытен и пьян!
Я вратами зрачков забирала, всю всосала жестокую синь
Глаз охотницких старца Байкала, злую Хамардабанскую стынь!
Стрелы гиблые, меч мой каленый, меч Гэсэра – слепая гора!
Да звезды, до меча Ориона дотянулись, допели ветра…
Улетела я нищею птицей. Причастилась сладчайшей беды.
Глотку выжгла мне – мнила напиться! — боль железнодорожной воды.
Я устала – той нечеловечьей, той усталостью, где топоры
Острых звезд ищут шею и плечи, и сребристой лучины горы
Не видать – в этом каторжном гуле, в сальных, кучно набитых возках,
В сумасшедшем сем граде, где пули – в пистолетных стальных кулаках!
Здесь, где, пшенкой давясь, умирают – в пересохших колодцах квартир
Больнокомнатных! Где удирают за кордон, будто чистят до дыр
Снеговой наш ковер, грязно-русский, обветшалый, в разводах пурги!..
Где, гора моя, меч ты мой узкий в небесах смоляных, где – ни зги?!..
Узел зол и страстей не развяжет мне никто на краю забытья,
Лишь Сибирь-Богородица скажет: “Утоли вся печали твоя…”
И молюсь, лик горе подымая, лик в морщинах подъявши горе —
Я, бастылка, я, пижма немая, я, багульник в пурге, в серебре,
В шубе латаной, козьей и драной, на равнине, где воет метель:
Дай мне, Господи, да без обмана во горах ледяную постель,
Чтоб уснула я сладко и строго в междузвездной пуржистой пыли —
Под присмотром Охотника-Бога, близ объятья небес и земли,
Чтоб забыла – при свете Вершины – в ослепительной сини стальной —
Как рыдал надо мною мужчина, как ребенок угас предо мной,
Как бросала в отчаянье матерь мне тряпье для скитальной сумы,
Чтоб раскинулась звездная скатерть от Елабуги до Колымы,
И спала б я в роскошном просторе, позабытая миром моим,
И горела б, как шапка на воре, золотая Гора Серафим.
(продавщица побрякушек)
Какая ж красотища!
Бабенки, подгребай!
Не жмитеся, не нищи!
Красотки — прямо в Рай!
Прикиньте вы сережки
Да к мочкам! Эх, мороз!
Вот бусики и брошки,
Браслет светлее слез!
Нет ягодам помину.
Мне в чаще не бродить.
Сушеную рябину
Я нанижу на нить.
Украсься — и воскресни!
Люби — в ночи, в жару…
За бирюзовый крестик
Я дорого беру…
Ах, я сама старуха,
Туда же я, туда!
Украшусь — тихо, глухо
Звенят мои года…
Навешу я на шею
Агат и лазурит.
От счастия косею,
А рынок мой гудит!
Ко мне склоняет ухо,
Ведет по мне зрачком:
Безумная старуха
Увешалась рыжьем!
Сверкаю справа, слева!
Снег яхонтом палю!
Морщинистая Ева
И яблоня в Раю!
Гляди, какая кика!
А ожерелье — смерть!
Вот зеркало… гляди-ка…
Успеть пожить… успеть…
…………………………………………………………………………..
В НЕБЕСАХ
Сколько сношено в ржавь железных сапог
Оглянись — ужаснешься: дымы и гарь
Лошадиным черепом на порог
В ночь я выкачусь в синий призрак-январь
Оглянись! Обведи утопающий век
Смоляными каплями старых зрачков
Сколько ты невинных людей человек
Перебил а сам-то и был таков
Ты гордился смертью — своей чужой
Ошалелым знаменем — маков цвет
Ты людей-траву так косил косой
Что лишь волки бежали тебе вослед
Революции войны узор времен
То латынь то арабская вьюжная вязь
То родной распев набегом спален —
Чингисхана мать еще не родилась
Тестом сдобным время мое леплю
Подмешаю полыни крови стекла
Ах зачем я так Бога насквозь люблю
Чтобы стал человеком — и все дела
Казни выстрелы не сносить головы
Не сберечь сердчишко от вечных мук
В этом веке будет пожар Москвы
Возведут опять ледяной Петербург
Я мой век все ткала и ткала ковер
Обожгут жарки махаон глухарь
Ослепит — плывя — острый нож-осетр
Озарит облака пожарища марь
Умирает костер да осталась шерсть
Мне последний овечий огонь связать
На ветру гремит водостока жесть
Я зверям и людям последняя мать
Я всего лишь Богов железный сапог
Под подошвой камни иных веков
Черный Живый-в-помощи поясок
На страданья сорока сороков
И когда горячего вкусим рожна
И застынут стрелки на ржавых часах
Пусть я буду Облеченная в Солнце Жена
Над вопящей площадью
В небесах
АВОСЬКА
О, дай авоську. Сетку ту,
Везде прозрачную, насквозь,
Чтоб видели всю красоту,
Когда несешь ты на авось
С чудного рынка — сот кусок,
Пахучим миром льется мед,
Лиловый лук и злой чеснок:
Вкушай, и ненависть умрет.
Сегодня рынок дорогой.
Сегодня рынок золотой.
Туда клялась я — ни ногой.
А лед кренится под пятой.
Ах, я уже почти стара.
Ах, я уже почти свята.
Творог добыла я вчера.
Вот Пасха. Сняли со Креста.
Старухи тянутся — купить.
Старухи тянутся — во снедь
Зайти, в чащобу, снег испить,
Во вьюге давней умереть.
Зайти в руины, нежный храм,
Икону слезно целовать.
Насквозь — авоська: всем ветрам
Открыто сердце, исполать.
Вот меда баночка… морковь…
Лишь из земли… бедна, грязна…
Вот неподкупная любовь:
Убитым омулем, одна.
Сорога, щука ли, карась…
Буханка хлеба, ешь и пей…
Ступай, читай над рынком вязь
Созвездий, лун и голубей.
Старухи ласково идут,
Причастницы, принять Дары.
Я — к ним. Сегодня берег крут.
Мой рынок, пристань до поры.
Неужто можно все купить?
Неужто можно все продать?..
Неужто можно все забыть…
Неужто можно все понять…
Я со старухами тянусь
В рожденье торжища опять.
Зима. Я смерти не боюсь.
Не все сокрытое — сказать.
А я боюсь не все простить,
Не всех, кто бил меня в лицо.
Кто заклинал меня не жить.
Катил мне черное яйцо.
Кто Пасху Черную справлял,
Читал псалом наоборот…
Мой рынок! Снежный мой опал!
Румян — на холоду — народ!
И я в народе. Среди глаз,
И рук, и сдернутых голиц.
И я, о люди, среди вас!
Заиндевелых средь ресниц!
Среди столиц и деревень!
Среди недреманых полей…
Стакан реки зальделой — всклень,
О Солнце, золотом налей…
Средь сельдяных и хлебных бус,
Средь лучезарных тех торгов
Я на колени опущусь,
Во храме зим без берегов!
Во храме солнечного льда!
Где в ризе неба — иерей!
…теперь не страшно — в никуда.
Прими, Апостол, у дверей!
Ты в Рай слугу свою впусти,
Гляди, явилась налегке —
С авоськой в сморщенной горсти,
С байкальским голубем в руке.
(торговка шкурами Люба)
А вот лисы, а вот лисы,
А вот зайцы-волки!..
Мездру мороз прошивает
Кованой иголкой,
Меха иней зацелует
Сизыми губами, —
Не горжетка то — ослеп ты:
Пламя это, пламя!..
Звери рыскали по лесу.
Дитяток рожали.
Целясь, очи потемнели!
Локти задрожали!..
А теперь зверье — гляди-ко! —
Рухлядь, красотища!..
Закупи — и вспыхнешь павой,
А не мышью нищей,
Шею закрути лебяжью
Лисьими хвостами —
Пусть мужик твой, жмот и заяц,
Затрясет перстами,
Затрусит на снег монеты
Из мошны совецкой:
Вот он мех колымский, кольский,
Обский, соловецкий,
Вот — куничий да соболий,
Искристый, богатый,
На руках торговки Любы
Во пурге распятый, —
Рвите, рвите, налетайте,
По дешевке сбуду
Выпивохам да пройдохам,
Черни, сброду, люду,
А не наглым иноземцам
С масленым карманом,
А родной толпе дремучей,
Хвойной, дымной, рваной.
……………………………………………………………………..
ГРАД-ПРЯНИК
Ох, Град-Пряник, я дошла к тебе, дошла.
Перед телом белым расступилась мгла:
Паровозы загудели славу мне,
Даль еловая раскинулась в огне!
И сквозь лузганья вокзальных всех семян,
Через визги, через песню под баян,
Через все скрещенья православных рельс,
Через месяц мусульманский, через крест
То ли римский, то ль мальтийский, Боже, то ль —
Через всю тебя, слезы Байкальской боль!.. —
Через гулы самолетов над башкой,
Чрез объятия, черненые тоской —
Через пепел Родин, выжженных дотла —
Ох, Град-Пряник, золотые купола,
Стены-радуги искристые твои!
Деревянные сараи — на любви,
Будто храмы на Крови! и пристаней
Вдоль по Ангаре — не сосчитать огней!
А зеленая ангарская вода
Глазом ведьминым сверкает изо льда.
А в Казармах Красных не сочту солдат.
Окна льдистые очьми в ночи горят.
И на пряничных наличниках резных —
Куржака узоры в иглах золотых,
А на проводах сидящий воробей —
Лишь мороз взорвется!.. — канет меж ветвей…
Ох, Град-Пряник, — а далече, между скал,
Меж мехов тайги — лежит Бурхан-Байкал,
Сабля синяя, монгольский белый нож —
Косу зимнюю отрежет — не уйдешь…
Синий глаз глядит в отверженный зенит:
Марсом рыбка-голомянка в нем летит,
Омуль — Месяцем плывет или звездой —
В нежной радужке, под индиго-водой!..
Да нерпенок — круглоглазый, ввысь усы —
Брюхо греет среди ледяной красы,
Ибо Солнце так торосы дико жжет,
Что до дна Байкала льется желтый мед!..
Ох, Град-Пряник!.. Я дошла: тебе мой стон.
С Крестовоздвиженской церкви — зимний звон.
Лязг трамваев. Голубиный громкий грай.
Может, Град мой, ты и есть — Господень Рай?!
Я работницей в любой горячий цех
Твой — пойду! — лишь из груди сорвется смех,
Поварихою — под сводами казарм,
Повитухою — тут волю дам слезам…
А на пряничных, резных твоих стенах
Нарисую краской масляной в сердцах
Горемычную, простую жизнь свою:
Всех зверей в лесах, кого кормлю-пою,
Всех детей, которых я не родила,
Все дома мои, сожженные дотла,
Все созвездья — коромыслом на плечах —
Как объятия в несбывшихся ночах,
Как мужских — на миг блеснувших — тяжких рук
За спиной во тьме всходящий Лунный круг,
То зерцало Оборотной Стороны,
Где смолою — до рожденья — стыли сны…
СЧАСТЛИВИЦА
Я так счастлива, что явилась на свет.
Я так счастлива, что уйду.
Ведь за жизнь надо, люди, держать ответ —
Там, на Божием холоду.
Только странно мне, я все странней живу,
Все безумней, все веселей,
Все сильней топчу снеговую траву
Мимо всех царей-королей,
Только все мощнее мой ясный дух,
Тело пламенем налито,
Я пою за всех, я живу за двух,
Победит меня, звери, кто,
И смеюсь надо всеми, кто прочит мне…
То от сердца… то от чумы…
Я-то знаю: мне завтра сгореть в огне,
Да не брать мне жизни взаймы.
БУДУЩЕЕ
загляну я в грядущее
льдяные копья небесные стрелы летят
это было а значит будет разницы нет
из стеклянного среза никто не вернется назад
отраженный дрожит на осколке животный свет
что там будет ах коли бы вправду туда заглянуть
увидать бы воистину этот кровавый грядущий салют
там одно ли железо-стекло да разлитая ртуть
ее капли по крыше жестяной дождями текут
ты скажи мне зеркальце бабье всю правду доложи без прикрас
там живого хоть капля есть или к лешему все мертво
мы всю жизнь верили в жизнь в ее Всевидящий Глаз
в ее голодное злое жнитво в ее ледяное шитво
а нам всем уже ясно безгласно дали понять
о какая там жизнь не лучше ли рьяный распад
и музыку разъять и пустыню постлать и — последнее трать
пустотой славно будущее не оглянись назад
а мне видеть охота ну вот до смерти прям’ увидать
есть ли рынок мой в будущем ожерелье снегов
или только стекло-железо металла блесткая гать
и в осколке зеркала орет погибая вся в кровище любовь
есть ли там прилавки лари в бахроме куржака лотки
облепиха катится в снег ее вороны клюют
вынь из сумки помаду-зеркало — зри — на расстоянье руки
твое будущее — отраженьем улыбки: мороз так лют
эти люди святые даром что торговцы они
это твой народ он торгует чтоб выжить да как всегда
ты за них помолись: Господи спаси-сохрани
без Тебя ведь Господи они никогда-никуда
а сейчас без Тебя обходятся очень даже легко
продают-покупают
лгут-убивают
крадут-грызут
есть ли Господи там столь любимое мной застылое молоко
вон коровница плакать ушла по убитому сыну
под навес в закут
есть ли там Люба-охотница с царскими шкурами в одичалой пурге —
ах зверье я ведь тоже зверица матерь слепым щенкам
одноногий старик под кубовой синью на козьей ноге
курит козью ножку во славу военным всем табакам
есть ли там гранаты
в коробке — котята
купи за рупь
будет кот толстый сибирский ловить голодных мышей
или нет ничего лишь дрожанье холодных губ
лишь стекло и сталь и ветер гонит взашей
так иди по вспоминаньям по насту памяти по настилу годов
наступай тяжело до хруста вокруг все пусто гляди
твое дамское зеркалишко отразит чужое чувство
чужую любовь
чужое зимнее яблоко Ева чужая прижмет ко груди
амальгаму твою не надейся сберечь в брызги слез разобьют
ну постой на том месте где рынок твой шумел и гудел
да на том снегу
еще век еще час еще пару минут
еще не предел
еще миг
а потом — резкий крик
на ветру
на бегу
(точильщик)
…Точу ножи на славу,
А искры — в снег — зерном.
От грязной и кудрявой
Дохи
несет вином.
Красивые бабешки,
Деньгой не дорожи!
Кто расписует ложки,
А я точу ножи.
Мне рыночные кровы
Заменят отчий дом.
Торчу, как нож столовый,
В сугробе молодом!
Бабешки, не робейте,
Давайте острия!
Коль затуплю — побейте,
Чтоб не портачил я.
Разнузданная сила
Сберется в лезвиё,
В мерцание точила,
В дыхание мое.
От мощной и кудрявой
Дохи
дохнет тюрьмой…
Точу ножи на славу,
За голенищем — мой!
……………………………………………………………………….
ЛИМОН
Я хочу очень, очень тихо сказать,
Не сказать даже — тихо пропеть:
Люди, люди, каждому — исполать,
Распахнуть голубиную клеть.
Век мой выпорхнул весь — да и был таков.
Хлеб любви, Боже, даждь нам днесь!
Я учусь молиться за всех врагов,
Кто мне смерти желает здесь.
Люди, ну и что, коль я тут умру.
Это — больно. И это — всем.
Постою на кедровом, вечном ветру,
Ничего о смерти не вем.
Погляжусь в бирюзовый, зеркальный лед:
Я красива, сильна, как встарь!
Время тихо плывет, мой еловый плот,
Белый флаг воздымает январь.
И беру, хулиганка, лимон с лотка,
В мерзлом золоте — инея нить,
На судьбу, на гибель, на все века,
Где мне чистый огонь испить,
Где я буду, незримая, среди вас
Тихо, нежно идти-брести,
Улыбаться, плакать звездами глаз,
С молодым лимоном в горсти.
ПОКУПКА ТКАНИ НА РАБОЧУЮ РОБУ И ПОШИВ ЕЯ
Ты отмерь мне ткани… да не той, поплоше!
Чтобы ту рубаху отодрали с кожей.
Эх, сельмаг заштатный, прилавок дубовый!
Дверь раскрыта настежь, снег летит половой:
В синий глаз Байкала небо звезды мечет —
То ли стрелы свищут, то ль дымятся свечи?..
В срубовой столовке — водка да брусника.
Продавец холстины! Мне в глаза взгляни-ка:
Не для ушлой моды, не в прельщенье тая —
Я для целой жизни робу покупаю!
Все здесь уместится: свадебное платье —
Порву на пеленки, коль буду рожать я!.. —
Та ли затрапезка, в коей режу сало,
Тот ли свет небесный — погребальный саван…
Бабе дайте волю — жизнюшку проходит
В ливнях да в метелях, при любой погоде —
Все в одной да той же стираной холстине,
Все молясь трудами об Отце и Сыне…
Так отмерь мне ткани, ты, чалдон усатый!
Может, в той тряпице буду я — распятой.
Может, что содею, неугодно Богу,
Крест на плечи взложат, повлекут в дорогу?!
И пойду я в этом рубище истлевшем
Пахотами, снегом, полем ошалевшим,
Рыжею тайгою — мокрою лисою,
Заберегом-яшмой, кварцевой косою,
Мохнатым отрогом, ножами-хребтами,
Что стесали сердце, высекая пламя,
Горбами увалов, грязями оврагов,
Зеркалом Байкала в славе звездных стягов,
По Мунку-Сардыку, по Хамардабану,
Вдоль по рыбам-рельсам, по мерзлотам пьяным!
И на всех разъездах, да на станционных
Водочных буфетах, на стогнах каленых,
Там, где рыщут танки, там, где жгут кострища,
На чугунных вечах, на злых пепелищах —
Как народ сбежится, на меня глазея,
Пальцами затычут в меня ротозеи,
Матери младенцев поднимут повыше —
Это Лунный Холод в затылок задышит! —
Я ж — сбивая ноги — дальше, выше, мимо,
Мимо всех объятий, мимо всех любимых,
Не тылом ладонным утирая слезы —
Северным Сияньем, запястьем мороза!
Замычат коровы, заклекочут куры,
Пацанье освищет холщовую дуру,
А на Крест, спорхнувши, сядет с неба птичка,
А мой лоб украсит снеговая кичка!..
И когда дойду я до своей Голгофы —
В слезах не упомню лика дорогого,
Опущу Крест наземь, и меня растащат —
Щиколки-лодыжки!.. из ступней пропащих,
Пятерней дрожащих, из-под ребер тощих —
Кровь моя живая бьется и полощет!..
Эту ржавь по шляпку в плоть мою вогнали?! —
Нет! не гвозди — реки в алмаз-одеяле!
Чехонями — рельсы! Нимбы — над церквами!
Да костров рыбацких на излуках — пламя!
И лечу, раскинув кровавые руки,
Пронзена землею нестяжальной муки,
В той седой холстине, что я покупала
В мышином сельмаге на бреге Байкала,
Да и сарма крутит горевую робу,
Да и сыплет Космос волглые сугробы,
Да и плачут люди по распятой дуре,
Да Господь над нею звездным дымом курит,
Да брусника — щедро — с ладоней — на платье,
Да рот — в холод:
люди… что хочу… сказать я…
(я сама — посреди рынка)
…Щеки варежкой потру:
Холодно на свете жить!
Я стою на ветру
И не знаю, что купить.
Я стою на ветру,
Тягостном, раздольном,
И не верю, что умру —
Слишком это больно.
Сколько снеди на миру,
Сколько глаз горячих!..
Я стою на ветру
И от ветра плачу.
Не в чужом я пиру —
Меж родными маюсь.
Я стою на ветру,
Ветром утираюсь…
Глубже ногу упру
Да в сугроб родимый.
Я стою на ветру
Непоколебимо.
А завоют в жару
Горькие сирены —
Здесь дождусь,
на ветру,
Не в дому смиренном!
Я стою на ветру,
В буревальной власти,
И губами снег беру,
Пьяная от счастья.
В рукавицу сгребу,
В руку с кожей гусьей
Ком, который в гробу
Будет пахнуть Русью.
Ртом возлюбленно ткнусь
В тот комок слежалый —
Вкус железа, крови вкус,
Гарь былых пожаров…
Санный режущий хруст
Поперек вокзала…
Воздух, от рыданий густ,
И мазут на шпалах…
Хлеб тяжеле, чем свинец,
Хлеб больнее боли,
Что ел в Мурманске отец,
Плача, после боя…
Соль солений родных,
Сласть родных варений…
И — входящие под дых
Запахи сиреней…
И, поняв, что вышел срок
Зреть судьбину злую,
Как лицо, тот комок
На ветру целую.
………………………………………………………………….
КОСТЕР НА БЕРЕГУ БАЙКАЛА
…целую очами юдоль мерзлоты, мой хвойный Потерянный Рай.
Полей да увалов стальные листы, сугробной печи каравай.
На станциях утлых — всех баб с черемшой, с картошкой, спеченной в золе,
И синий небесный Дацан пребольшой, каких уже нет на земле.
Сибирская пагода! Пряник-медок! Гарь карточных злых поездов!
Морозным жарком ты свернулась у ног, петроглифом диких котов…
Зверье в тебе всякое… Тянет леса в медалях сребра — омулей…
И розовой кошки меж кедров — глаза, и серпики лунных когтей!..
Летела, летела и я над Землей, обхватывал взор горький Шар, —
А ты все такая ж: рыдаешь смолой в платок свой — таежный пожар!
Все то же, Сибирюшка, радость моя: заимок органный кедрач,
Стихиры мерзлот, куржака ектенья, гольцы под Луною — хоть плачь!..
Все те же столовки — брусника, блины, и водки граненый стакан —
Рыбак — прямо в глотку… — все той же страны морозом да горечью пьян!
Грязь тех поездов. Чистота тех церквей — дощаты; полы как яйцо,
Все желто-медовы. И то — средь ветвей — горит ледяное лицо.
Щека — на полнеба. В полнеба — скула. Воздернутой брови торос…
И синь мощных глаз, что меня обожгла до сока пожизненных слез.
Снег плечи целует. Снег валится в грудь. А я — ему в ноги валюсь,
Байкалу: зри, Отче, окончен мой путь. И я за тебя помолюсь.
Култук патлы сивые в косу плетет. Лечила людей по земле…
Работала яро!.. — пришел мой черед пропасть в лазуритовой мгле.
И то: лазуритовы серьги в ушах — весь Ад проносила я их;
Испод мой Сибирской Лазурью пропах на всех сквозняках мировых!
Пургой перевита, костер разожгу. Дрожа, сухостой соберу
На Хамардабанском святом берегу, на резком бурятском ветру.
И вспомню, руками водя над костром и слезы ловя языком,
И красные роды, и дворницкий лом, и холм под бумажным венком,
И то, как легла уже под товарняк, а ушлый пацан меня — дерг! —
С креста сизых рельс… — медный Солнца пятак, зарплаты горячий восторг,
Больничье похлебок, ночлежье камор, на рынках — круги молока
Январские… — и беспощадный простор, дырой — от виска до виска!
Сибирь, моя Матерь! Байкал, мой Отец! Бродяжка вам ирмос поет
И плачет, и верит: еще не конец, еще погляжусь в синий лед!
Поправлю в ушах дорогой лазурит, тулуп распахну на ветру —
Байкал!.. не костер в снегу — сердце горит, а как догорит — я умру.
Как Анну свою Тимиреву Колчак, взял, плача, под лед Ангары, —
Возьми ты в торосы, Байкал, меня — так!.. — в ход Звездной ельцовой Икры,
И в омуля Ночь, в галактический ход пылающе-фосфорных Рыб,
В лимон Рождества, в Ориона полет, в Дацан флюоритовых глыб!
Я счастье мое заслужила сполна. Я горем крестилась навек.
Ложусь я лицом — я, Простора жена — на стылый опаловый снег.
И белый огонь опаляет мне лик. И тенью — над ухом — стрела.
И вмиг из-за кедра выходит старик: шьет ночь бороденка-игла.
— Кто ты?..
— Я Гэсэр-хан.
— Чего хочешь ты?
— Дай водки мне… где там бутыль…
— За пазухой, на…
…звезды сыплют кресты на черную епитрахиль…
И он, запрокинув кадык, жадно пьет, а после — глядит на меня,
И глаз его стрелы, и рук его лед нефритовый — жарче огня.
И вижу: висит на бедре его меч, слепящий металл голубой.
О снег его вытри. Мне в лед этот лечь. Но водки я выпью с тобой —
С тобой, Гэсэр-хан, напоследок, за мир кедровый, серебряный, за
Халат твой монгольский в созвездиях дыр, два омуля — твои глаза,
За тот погребальный, багряный огонь, что я разожгла здесь одна…
За меч, что ребенком ложится в ладонь, вонзаясь во Время без дна.
ГОРСТЬ
Ах, любимые, родные!
Синь зенита, слепь!
Лазуриты молодые,
Винограды снеговые,
Вьюги нежной цепь!
Ах, торговая площадка!
Честный твой чеснок!
Ели-пили густо, сладко…
Целовалися украдкой…
Сердце — на замок…
Кто такая без граненых
Зимних хрусталей?..
Над Байкалом сизым — звоны…
Плачи, крики, вопли, стоны —
Сможешь, пожалей…
Вся-то жизнь. Ее красоты.
Вся-то боль. Ее забота —
Посильней войти
Под ребро, доску заплота.
Век от века, год от года —
Камнем — на пути.
Вся-то жизнь. Ее люблю я.
Обниму ее, шальную,
Крепко: мать, прости!
Я люблю тебя, святую,
Грешно, солоно целую,
Всю держу в горсти.
А потом… горсть разожму я…
Вижу, как тебя, немую,
Ветр подхватит ввысь…
И тогда лишь все пойму я
Про тебя, о жизнь.
ИСТИНА
Кто торгует Родиной. Кто торгует тьмой.
Полоумно мечется навсегда немой.
Я гляжу в молчании. Я стою одна,
Бедное дыхание, Лотова жена.
Крик был: не оглядывайся! Оглянулась я.
Рынок мой, позорище, новая семья.
Рынок мой, пожарище, лютая сума,
Господа-товарищи, братья задарма!
Так торгуют падалью, папертью на слом,
Руганью и памятью, хорами хором,
Похоронкой скомканной, стоном тишины,
В лоскуты раскромсанной горечью войны!
Так торгуют гадиной, жжет подзубный яд,
Так торгуют краденым — всем глаза слепят!
А с несчастной истиной — снег глаза слепит —
Девочка, вся выстыла, на ветру стоит.
А почем же деточка, чуть видна-слышна,
А почем же, милая, истина одна?
Смотрит в душу дитятко бирюзами глаз.
Смотрит, как в последний или в первый раз.
Тихо льнет улыбка бабочкой к губам.
Тихо шепчет: истина… я за так отдам…
Тихо поднимается нежных рук черпак.
Божию мне истину отдают за так.
Светлую мне истину дарят на века.
Льется, льется чистая синих глаз река.
И беру я истину, как котенка, в горсть,
Вся в снегах неистовых, в дольнем мире гость,
А вокруг мя торжище пляшет и поет,
А вокруг мя толпами мечется народ!
И никто не видит старуху в платке,
С ней девчонку малую, нежный снег в руке,
Плачут-заливаются, крестят дружку друг,
Навек обнимаются, не разнимут рук.
(перед тем, как уйти)
Наш мороз людей кует
В животах беременных.
Покупает, продает
Нас
Пространству-Времени.
Надо жить, чтобы жить —
Удивили эк кого!
А любить, чтоб любить,
Пусть любить и некого!..
Есть кого!
Этот мир
В варежке промерзлой,
Обносившейся до дыр, —
Весь живой, не мертвый.
Люди плачут и поют,
Блестя глазами грозными.
Люди серу жуют
Зубами морозными.
Помидоры покупают:
Свадьба, всяк и сыт и пьян! —
Жениха-то провожают
Не в Читу — в Афганистан…
Но, забыв про войну,
Вдоль по рынку ходят,
Свой приемник на волну
Музыки наводят…
Платят северный рупь
За ломоть залома,
И корзина — как сруб
Для большого Дома.
То ли день, то ли ночь,
Зима непогодная —
Не идет народ прочь
От торжища народного.
Сердце города гудит.
Снег визжит под валенком.
В небо звездное глядит
Пацаненок маленький.
Сквозь метель, кутерьму,
Стеганки ватные
Звезды кажутся ему
Леденцами мятными…
А калеке, от Победы
Навсегда незрячему,
Звезды помнятся монетой,
Что за жизнь
Заплачена.
………………………………………………………………………