Пьеса

по мотивам романа В. Скота «Айвенго»

Действующие лица

1. ГУРТ. Свинопас барона Седрика, 40 лет.
2. ВАМБА. Шут барона Седрика, 30 лет.
3. Бриан де БУАГИЛЬБЕР. 43 года. Худощав, сильный и мускулистый, фигура атлетического склада. Бесстрашный взгляд. Под правым глазом небольшой шрам.
4. УИЛФРЕД. 22 года. Сын барона Седрика. Приближенный короля Англии Ричарда Львиное Сердце. Симпатичный, крепкого телосложения, вспыльчивый.
5. Седрик САКС. 50 лет. Среднего роста, широкоплечий, длинные русые волосы расчесаны ровным пробором и спадают на плечи, прямодушен и нетерпелив.
6. ЭЛЬГИТА. Служанка барона Седрика Сакса, 18-19 лет.
7. РОВЕНА. Воспитанница Седрика Сакса. 17 лет. Светло-русая красавица.
8. ИСААК. Старый еврей, высокий, худой. Черты лица тонкие и правильные, седые волосы и борода.
9. РЕВЕККА. Дочь Исаака. Красавица-еврейка 17 лет.
10. Морис де БРАССИ. Рыцарь из окружения принца Джона. Приятель Буагильбера. Около 40 лет.
11. Принц ДЖОН. Брат короля. Около 30 лет.
12. Редженальд Фрон де БЕФФ и его брат-близнец Альберт де БЕФФ. Около 40 лет.
13. УИЛЬРИКА. Старуха. Длинные седые волосы. Полубезумный взгляд.
14. ЧЁРНЫЙ РЫЦАРЬ. Король Ричард Львиное Сердце. 32 года.
15. Лука БОМАНУАР. Гроссмейстер ордена Храмовников.

16 – 18. Слуги. Разбойники. Монахи. Публика на турнире.

В двух действиях и 22 картинах.

Действие первое

Картина 1

Лесная поляна. Вамба восседает на огромном камне. Гурт растянулся рядом на траве. Он одет в кожаную куртку мехом вверх. К поясу подвешены сумка и бараний рог. За поясом длинный нож. На ногах сандалии с ремнями. На голове копна рыжих волос. На шее медное кольцо.

ГУРТ. О, Святой Витольд, прокляни ты этих чертовых свиней. (Вскакивает и трубит в рог. Слышится удаляющееся хрюканье свиней и лай собаки) Вамба, ты только посмотри, что делается. Они не обращают на меня ни малейшего внимания. Разбрелись, кто куда, зарылись в грязь на берегу ручья и жуют свои желуди. Сюда, Фангс! (Свистит) Фангс! Да что ж ты носишься и лаешь без толку? Так ты только больше разгонишь наших свиней. Вамба! Будь другом, обойди холм с подветренной стороны, пугни их оттуда.

ВАМБА. (Одет в пурпурную куртку с пестрыми узорами, короткий малиновый плащ, шутовской колпак. На шее серебряный ошейник. На поясе деревянный игрушечный меч. Вамба постоянно крутится туда-сюда, отчего колокольчики на колпаке звенят) Но, Гурт, друг мой, я уже посоветовался по этому поводу со своими ногами, и они того мнения, что таскать такой красивый наряд как у меня по этим лужам было бы весьма оскорбительно для моего шутовского одеяния. А потому, покличь-ка лучше сюда и Фангса, а стадо предоставь своей собственной судьбе. Ну не все ли равно, повстречаются твои свиньи с отрядом солдат, или с шайкой разбойников, или со странствующими богомольцами, которые, кстати, уже на подходе. (Вскакивает и вглядывается вдаль) Вон там, видишь? Кто-то скачет сюда.

ГУРТ. Я еще слышу, как гремит гром. И если мы не поторопимся собрать стадо, то изрядно вымокнем.

ВАМБА. Ерунда. Я должен увидеть этих всадников вблизи. Неужели тебе не интересно узнать кто это. А вдруг это сам король Ричард возвращается из крестового похода. О-о-о! Да их там человек десять. Первые двое, по всей видимости, важные особы, а остальные — их слуги. Боже, да это, действительно, один из рыцарей, сражавшийся в Палестине за гроб господний. Эй, да он спешился и идет прямо к нам.

Появляется Бриан де Буагильбер. На нем красная шапка с меховой опушкой, длинный красный плащ, с белым крестом на правом плече. Под плащом кольчуга. За поясом кинжал.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Эй, вы! Укажите-ка нам дорогу к замку этого сумасбродный франклин, у которого красавица дочь…

ВАМБА. О, сэр рыцарь, вы задаете нам трудную задачу, ибо у нас в округе предостаточно замков, у владельцев которых красавицы дочери. Может быть, вы знаете, как зовут эту красавицу, если запамятовали имя ее отца?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ровена. Ее зовут Ровена. У нее еще был брат Уилфред, которого этот суровый франклин за непослушание отлучил от дома.

ВАМБА. Так вы говорите о нашем господине бароне Седрике! Только Ровена не его дочь, а его воспитанница. Именно из-за нее наш несчастный молодой хозяин пустился в поход в Палестину. Именно из-за несчастной любви к ней и разгневался старый барон на своего сына, так как считал, что Ровена должна выйти замуж за другого. Но почему вы говорите об Уилфреде был. Не доводилось ли вам встречаться с ним? Ведь, судя по вашему одеянию, вы, как раз из тех же мест, куда отправился и наш юный рыцарь.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Да, мне доводилось встречаться с ним. И судя по его горячности, что, по всей видимости, является следствием его молодости, он врядли до сих пор еще сохранил голову на плечах. Но эта Ровена, на самом ли деле она так прекрасна, как об этом говорят?

ВАМБА. Нам ли судить о небесном? Но если бы вы согласились побиться со мной о заклад, то я бы поставил за Ровену самое дорогое, что у меня есть — свой колпак.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ты дерзок, шут. И я, пожалуй, оставлю тебя без колпака. Но только я сам решу спор. И проиграю я только в том случае, если сознаюсь, что с троицына дня прошедшего года не видывал такой красивой девицы. Никогда я еще не спорил с шутом, да

еще по такому поводу.

ВАМБА. Но каков же ваш заклад?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Десять бочек хиосского вина. Достаточно ли с тебя? Такого вина нет даже у твоего хозяина. Но что же ты будешь делать без колпака. Я слышал, что ваш этот Седрик очень крутого нрава и не прощает своим рабам даже малейшей оплошности.

ГУРТ. Барон Седрик — справедливый хозяин. Он не станет гневаться понапрасну. Но найти дорогу к его замку вам будет трудновато. Тем более, у Седрика в доме рано ложатся спать.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ну, не мели пустяков. Могут и встать, чтобы принять таких путников как мы. Мы не намерены унижаться и просить гостеприимства там, где вправе его требовать.

ГУРТ. Уж и не знаю, следует ли мне указывать дорогу к дому моего господина таким людям, которые хотят требовать по праву то, что другие рады получить из милости.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ты вздумал еще спорить со мной, раб! (Хватается за кинжал. Гурт выхватывает свой нож. Вамба бросается между ними)

ВАМБА. Именем Святой Марии, сэр рыцарь, прошу вас вспомнить, что вы теперь не в Палестине, где владычествовали над турецкими язычниками и сарацинами… Да к тому же, поспорили ведь вы со мной, с дураком? И что ж такого, если у простого свинопаса при вашем грозном виде, замутилась голова от страха за своего хозяина? Я вот и сам уже так перепугался, что не знаю, найду ли сегодня дорогу домой…

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Вздор! Коли захочешь жить, так вспомнишь. Я долго сражался за обладание гробом господним и принадлежу к ордену рыцарей Храма, о которых ты наверняка слышал. Я монах только наполовину, а наполовину — воин. И смогу научить вас вести себя подобающим образом.

ВАМБА. Когда вы хоть наполовину монах, то непристало вам так неразумно обращаться с прохожими, если они замедлят с ответом на вопросы, до которых им нет дела.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Да я просто обязан наказать таких наглецов (Бриан замахивается кинжалом. Вамба отскакивает и чуть не падает, споткнувшись об Ульфрида, лежащего за камнем)

УИЛФРЕД (Приподнимается с земли, но старается скрыть свое лицо в тени камня и складках плаща). Эй, кто бы ты ни был, но с твоей стороны очень невежливо прерывать так мои размышления.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. А ты еще кто такой?

УИлфрЕд. Я пилигрим. Иду в Ротервуд. Будь у меня лошадь, я провел бы вас туда.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Тогда в путь. Один из наших слуг освободит для тебя лошадь. А с тобою, господин дурак, я надеюсь, мы еще встретимся, и ты своим колпаком вытрите пыль с моих сапог. (Бриан и Ульфрид уходят)

Вамба. Позаботьтесь лучше о том, чтобы приготовить вино, сэр рыцарь. И откуда взялся этот пилигрим. Я уж собрался, было отправить этого грубияна в сторону от замка нашего хозяина. Он как раз бы к рассвету добрался к монаху-отшельнику, где в уединенной келье смог бы замолить свои немалые грехи…

ГУРТ. Не нравиться мне этот рыцарь. Боюсь, что и хозяину нашему он придется не по душе. И зачем ты только спорил с ним о леди Ровене?

ВАМБА. Но дружище, Гурт, неужели нам помешает хороший запас вина?

Гурт. Так-то оно так, но уж больно нелюбезен этот воин. И что ему делать в это время в наших краях?

ВАМБА. Сразу видно, что ты неотесанная деревенщина. Ведь каждый мальчишка знает, что скоро рыцарский турнир. Если бы у меня был еще один колпак, то я побился бы с тобой о заклад, что рыцарь Храма едет к месту проведения турнира.

Гурт. Ну, как бы то ни было, а нам с тобой тоже надлежит поспешить домой, пока совсем не стемнело и не пошел дождь. Я и так уже начинаю, беспокоится за наших свиней. И куда это подевался Фангс? Эй, Фангс! (Свистит) Фангс! Ко мне! (Уходят)

Картина 2

Замок Седрика Сакса. Большой дубовый стол. Деревянные лавки. Огромный очаг. По стенам развешаны предметы охоты и войны. В торце дубового стола еще один стол, накрытый красной скатертью. Воле него два кресла. В одном из них сидит Седрик Сакс. На нем зеленый кафтан, отделанный мехом, облегающая красная куртка, и такие же брюки до колен. На ногах простые сандалии. На руках золотые браслеты. На шее широкое ожерелье. Вокруг талии широкий пояс, выложенный драгоценными камнями. К поясу подвешен меч. За спиной служанка Эльгита.

Седрик САКС. Какого черта Гурт до сих пор торчит в поле?

ЭЛЬГИТА. Еще совсем не поздно. Сигнал к тушению огней был подан не более часа назад.

Седрик САКС. Как же… Сигнальный колокол заставляет порядочных людей гасить у себя огонь, что бы воры и разбойники могли в темноте легче грабить. Мой сосед Ренжинальд фон де Беф знает пользу сигнального колокола не хуже всех прочих норманских проходимцев… Того и гляди, услышу, что мое имущество отобрано, чтобы спасти от голодной смерти разбойничью шайку, которую они могут содержать только грабежами. А где Вамба? Кажется, кто-то говорил, что он ушел с Гуртом?

ЭЛЬГИТА. Совершенно верно.

Седрик САКС. Ну вот, час от часу не легче. Может быть, и саксонского дурака забрали служить норманнскому лорду. Да и, правда: все мы дураки, коли, соглашаемся служить тупой и наглой норманнской знати, захватившей над нами власть хитростью и коварством. Будь мы от рождения полоумными, и то у них было бы меньше оснований издеваться над нами. Но я еще отомщу! Я вызову нормана, посмевшего поднять руку на моих слуг и мое имущество, на честный бой, как подобает мужчине. Пускай он выступает в панцире, в кольчуге, во всех доспехах, придающих трусу отвагу. Может они считают меня стариком, но я им покажу, что, хотя я и одинок…Одинок…. (Неожиданно горестно) О, Уилфред! О, сын мой! Если бы ты мог победить свою безрассудную страсть, твой отец не остался бы на старости лет как одинокий дуб, простирающий свои поломанные и оголенные ветви навстречу налетающей буре! (Понуро опускает голову и задумывается. Служанка на цыпочках уходит. Раздается звук рога, лай и визг собак, голоса. Седрик встрепенулся.) Эй, слуги, ступайте же к воротам! Узнайте, какие вести принес нам этот рог.

ЭЛЬГИТА. (Вбегает.) Доблестный рыцарь Бриан де Буагильбер, командор досточтимого ордена Храмовиков и славный кавалер Морис де Браси с небольшой свитой просят оказать им гостеприимство и дать ночлег на пути к месту турнира.

Седрик САКС: Оба норманы… Но это все равно. Ротервуд не должен отказать им в гостеприимстве, хотя, конечно, гораздо приятнее было бы, если б они проехали дальше. Впрочем, я надеюсь, что в качестве гостей и норманны будут держать себя поскромнее. Ступай и проводи приезжих сюда. (Эльгита убегает. Седрик в задумчивости ходит по залу) Буагильбер… Это имя известное. Много говорят о нем и доброго, и худого. По слухам, это один из храбрейших рыцарей ордена Храма, но он погряз в обычных для них пороках: горд, дерзок, злобен, сластолюбив. Говорят, что это человек жестокосердечный, что он не боится никого ни на земле, ни на небе. (Замолкает. Нахмурился. Сидит в раздумье до тех пор, пока в противоположном конце зала в свете факелов появляются гости – Бриан де Буагильбер, Морис де Браси, позади них, весь закутанный в плащ, Уилфред) Приветствую вас, доблестные рыцари в моем доме и прошу вас разделить со мной мою скромную трапезу (Рыцари слегка кланяются).

Морис де БРАСИ. Благодарим вас за приглашение, почтенный франклин. Мы с удовольствием отведаем угощения с вашего стола и воспользуемся вашим гостеприимством для ночлега на пути к рыцарскому турниру (Присаживаются к столу. Уилфред пристраивается в стороне, у очага. Появляются Гурт и Вамба)

Седрик САКС. А, и вы явились, бездельники! Это что значит, негодяи? Почему ты, Гурт, сегодня замешкался? Пригнал ты мое стадо домой, мошенник, или бросил его на поживу бродягам и разбойникам?

ГУРТ. Стадо все цело, как угодно вашей милости.

Седрик САКС. Но мне вовсе неугодно, мерзавец, целых два часа проводить в тревоге, представляя себе, разные несчастья и придумывать месть соседям за те обиды, которых они мне не причиняли.

ВАМБА. Поистине, дядюшка Седрик, ты сегодня не дело говоришь… (Служанка прерывает Вамбу, вбегая в зал)

ЭЛЬГИТА. Место леди Ровене. (Все замолкают и встают. Седрик хмуриться и взмахом руки отсылает Гурта прочь. Ровена ответив на приветствие всем сразу легким поклоном, садиться в кресло рядом с Седриком)

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (на ухо Вамбе). Ты можешь не беспокоиться за свой колпак.

ВАМБА. А что я вам говорил. Но умерьте свои восторги. Дядюшка Седрик не любит, когда так смотрят на его воспитанницу. (Бриан де Буагильбер не может оторвать взгляд от Ровены. Горят восхищением глаза Морис де Браси).

Седрик САКС. Сэр рыцарь, лица наших саксонских девушек видят так мало солнечных лучей, что не могут выдержать пристального взгляда крестоносца.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Если я провинился, прошу у вас прощения, то есть прошу леди Ровену простить меня, далее этого не может идти мое смирение.

Де Браси. Леди Ровена, надеюсь, что, желая покарать смелость моего друга, вы не накажете всех нас и не будете столь жестоки к тому блестящему обществу, которое мы встретим на турнире?

Седрик САКС. Я еще не знаю, отправимся ли мы на турнир. Я не охотник до этих суетных забав, которые были неизвестны моим предкам в ту пору, когда Англия была свободна.

Морис де БРАСИ. Тем не менее, позвольте надеяться, что в сопровождении нашего отряда вы решитесь туда отправиться.

Седрик САКС. Сэр, где бы я ни путешествовал в этой стране, до сих пор я не нуждался ни в чьей защите помимо своего собственного доброго меча и верной прислуги. К тому же, если мы решим ехать на турнир, то нас будет сопровождать мой благородный сосед Ательстан Конингсбургский, жених моей воспитанницы… Поднимаю этот бокал за ваше здоровье. Надеюсь, что мое вино придется вам по вкусу.

Брин БУАГИЛЬБЕР (Вамбе). Что за жених?

ВАМБА. Ох, сэр рыцарь, нам ли разбираться в высокой политике. Но насколько я наслышан, то доблестный Ательстан принадлежит древнему саксонскому роду, так же, как и несчастная Ровена тоже является ветвью какого-то старинного английского семейства. Вот дядюшка Седрик и хочет возродить королевскую династию, принеся для этого в жертву любовь собственного сына и своей воспитанницы.

Морис де БРАСИ. Я отвечу на ваш любезный тост, подняв кубок этого честного вина….

Брин БуагильбеР (прерывая Мориса де Браси). … за здоровье прекрасной Ровены. Да будь перед нами хотя бы бледное отражение той красоты, которую мы видим, то и этого было бы достаточно, чтобы забыть и о чести, и о богатстве, и о власти…

РОВЕНА. Я не хотела бы, что бы вы расточали столько любезностей, сэр рыцарь, лучше я воспользуюсь вашей учтивостью, чтобы попросить вас рассказать новости о Палестине.   

ЭЛЬГИТА. У ворот еще один странник умоляет пустить его на ночлег.

СЕДРИК. Впустите его. Кто бы он ни был. В такую ночь, когда гроза бушует на дворе, даже дикие звери жмутся к стадам и ищут покровительства у своего смертельного врага человека, лишь бы не погибнуть от расходившихся стихий…

ЭЛЬГИТА. Но это еврей. Он назвал себя Исааком из Йорка. Хорошо ли будет, если я проведу его прямо сюда?

ВАМБА. Пускай Гурт исполнит на этот раз твои обязанности. Свинопас как раз подходит для того, чтобы ввести в зал еврея.

Морис де БРАСИ. Пресвятая дева Мария! Допускать еврея в такое общество?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Как? Собаку еврея поместить в одной комнате с защитником святого гроба?

ВАМБА. Вишь ты! Значит, храмовники любят только еврейские денежки, а компании их не любят.

СЕДРИК. Что делать, почтенные гости… Я не могу нарушить законы гостеприимства, чтобы угодить вам. Если господь бог терпит долгие века целый народ упорных еретиков, можно и нам потерпеть одного иудея в течение нескольких часов. Но я никого не стану принуждать общаться с ним.

За столом гул осуждения. Эльгита убегает и возвращается с Исааком. Исаак одет в бурый плащ и темно-коричневый хитон. На голове высокая желтая четырехугольная шапка, которую он, войдя, снял и начал часто кланяться Седрику. Тот слегка кивнул головой ему в ответ и указал на скамью в конце зала. Остальные не обращают на него внимания.

УИЛФРЕД (встав со скамейки у камина). Старик, моя одежда уже просохла, а ты промок – садись поближе к очагу. (Перемещается поближе к Ровене).

СЕДРИК. Не пора ли нам выпить за здоровье храбрых в бою, к какому бы племени они не принадлежали, на каком бы языке не говорили: за тех, кто доблестнее всех воюет в Палестине в рядах защитников креста?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я сам ношу знамение креста, и мне не пристало говорить об этом, но кому же другому отдать пальму первенства среди крестоносцев, как не рыцарям храма?

РОВЕНА. Разве в английском войске никого не было, чье имя было бы достойно стать наряду с именем рыцарей Храма?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Простите меня, леди, английский король привел с собой в Палестину толпу храбрых воинов, которые уступали в доблести только тем, кто своей грудью все время защищал Святую землю.

УИЛФРЕД. Никому они не уступали. (Все взоры обратились в его сторону) Я говорю, что английские рыцари не уступали никому из обнаживших меч на защиту Святой земли. Кроме того, король Ричард и пятеро его рыцарей дали турнир и вызвали на бой всех желающих. В тот день каждый из рыцарей трижды выезжал на арену, и всякий раз одерживал победу. Сэру Бриану де Буагильберу это хорошо известно, и он может подтвердить мои слова.

СЕДРИК. Я бы охотно отдал тебе этот золотой браслет, пилигрим, если бы ты перечислил имена тех рыцарей, которые так благородно поддержали славу нашей веселой Англии.

ВАМБА. Да уж, дядюшка, куда еще веселей, чем насадить приятеля на копье… Беда прямо с этими рыцарями — не знают, куда силы девать? Может быть, их всех в помощь нашему свинопасу отдать?..

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Никакой такой необходимости нет. Я их имена назову. Кроме Ричарда Львиного Сердца в турнире участвовали – граф Лестер, сэр Томас Малток…

СЕДРИК. О! Это сакс!

ВАМБА. К чему такой патриотизм, дядюшка? Ведь в этой потасовке саксы и норманны были по обе стороны и колотили друг дружку без всяких затей, а попросту, что бы доказать свою силу…

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Фойлк Дойли, Эдвин Торнхем…

СЕДРИК. Чистокровный сакс. Ну а кто был шестой?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я назову имя рыцаря, которому из-за несчастной случайности, по вине моей лошади – удалось выбить меня из седла. Его звали Уилфред. И, насколько мне известно, это ваш сын. И я должен признать, что ни один из его соратников, несмотря на его молодость, не превзошел его в искусстве владеть оружием. Он достойный соперник. Но все-таки, я громко при всех заявляю, что будь он в Англии, и пожелай он на предстоящем турнире повторить тот вызов, я готов сразиться с ним, предоставив ему выбор оружия. При том коне и вооружении, которым я располагаю, я отвечаю за исход поединка.

РОВЕНА. Ваш вызов был бы немедленно принят, если бы ваш противник здесь присутствовал. А при настоящих обстоятельствах не подобает нарушать покой этого мирного дома, похваляясь победой в поединке, который едва ли может состояться. Но если рыцарь Уилфред, когда-либо вернется из Палестины, я вам ручаюсь, что он будет драться с вами.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Хорошая порука. А какой залог вы мне можете предложить?

РОВЕНА. Этот ковчег (вынимает из-под плаща маленький ящик). В нем храниться настоящая частица креста господня.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Похоже, что не мы первые, кто заезжает к вам, возвращаясь из Палестины. (Отстегнув с шеи золотую цепь и бросив ее на стол). Прошу тебя, Де Браси, принять на хранение мой залог и залог прекрасной Ровены в знак того, что, когда рыцарь Уилфред вступит на землю, омываемую четырьмя морями Британии, он будет вызван на бой с Брианом де Буагильбером. Если же означенный рыцарь не ответит на этот вызов, он будет провозглашен мною трусом с высоты стен каждого из существующих в Европе командорств ордена Храмовников.

РОВЕНА. Этого не случиться. Пускай мой голос раздастся в защиту отсутствующего Уилфреда, если никто не желает в этом доме за него заступиться. Я заявляю, что он примет любой вызов на честный бой. Я готова поручиться своим именем и доброй славой, что Уилфред даст этому гордому рыцарю желаемое удовлетворение.

ВАМБА. Мир сошел с ума. Да зачем вам так рисковать, прекрасная госпожа. Ну, останутся в живых оба рыцаря, так что ж в том плохого. Но я уже сожалею, что мне не довелось знать лично сэра Уилфреда, коль ради него готовы принести такую жертву…

СЕДРИК. Леди Ровена, это излишне. Я сам, несмотря на то, что Уилфред жестоко оскорбил меня, готов своей собственной честью поручиться за его честь. Но, кажется, предложенных залогов и так достаточно – даже по прихотливому уставу норманнского рыцарства.

Морис де БРАСИ. Совершенно верно. Я буду хранить оба залога у себя до тех пор, пока это дело не получит должного исхода. Но между тем, сэр Сэдрик, ваше вино так крепко, что у меня в ушах звонят к вечерне. Позвольте нам еще раз выпить за здоровье леди Ровены, да и отправиться на отдых.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Тем более что все равно никто не сможет сравниться в искусстве застолья с выносливыми саксами. Хотя это и не поле брани, но тоже достойно признания. Но все же, как утверждает мой друг Морис де Браси, любой порок требует некоторых ограничений. Так что, действительно, пора нам поднять прощальный кубок.

СЕДРИК. Будь, по-вашему. Вы сегодня гости в моем доме. (Выпив, все расходятся)

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. (задерживаясь возле Исаака) Ну что, нечестивый пес, ты похоже тоже пробираешься на турнир?

ИСААК. Да, собираюсь, если угодно будет вашей достопочтимой доблести.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Как же, затем и идешь, чтобы своим лихоимством вытянуть все жилы из дворян, а женщин и мальчишек разорять красивыми безделушками. Готов поручиться, что твой кошелек битком набит шекелями.

ИСААК. Ни одного шекеля, ни единого серебряного пени, ни полушки нет, клянусь богом Авраама. Я иду просить помощи у собратий для уплаты налога, который взыскивает с меня палата еврейского казначейства. Да ниспошлет мне удачу праотец Иаков. Я совсем разорился. Даже плащ, что я ношу, ссудил мне Рейбек из Тадкастера.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (усмехнувшись). Проклятый лгун.

Бриан де Буагильбер уходит. Исаак пятиться от того места, где только что тот стоял и только оказавшись на другом конце зала, решается поднять голову и изменить униженную позу, выпрямиться и оглянуться. Тяжело вздохнув, он уходит. Осматриваясь, появляется Уилфред. Следом вбегает служанка. Уилфред спешит скрыться под капюшоном.

УИЛФРЕД. Эльгита! Так, кажется, тебя зовут? Скажи мне, где тут ночует еврей?

ЭЛЬГИТА. Он проведет ночь рядом с вами в чулане, что слева от комнаты, которую отвели вам под лестницей.

УИЛФРЕД. А где спит свинопас Гурт?

ЭЛЬГИТА. Гурт спит в чулане по правую руку от вас. Вас проводить на место?

УИЛФРЕД. Нет. Благодарю тебя. Не стоить утруждаться. Я сам дойду. (Берет у нее фонарь. Эльгита убегает. Уилфред идет вглубь зала. На скамье в углу спит Исаак. Он дергается во сне, бормочет на еврейском в вперемешку с понятными словами «Ради бога Аврамова, пощадите несчастного старика». Уилфред дотронулся до него концом своего посоха. Исаак испуганно вскочил) Не бойся меня, Исаак. Я пришел к тебе с дружескими намерениями.

ИСААК. Награди вас бог Израиля. Что угодно вашей милости от бедного еврея в такой неурочный час?

УИЛФРЕД. Я хотел предупредить тебя о том, что с тобой в пути может приключиться беда. Когда рыцарь Храма проходил через зал, он обратился к своим мусульманским невольникам на сарацинском языке, который я хорошо знаю, и приказал им сегодня поутру следить за тем, куда поедет еврей, схватить его, когда он подальше отъедет от здешней усадьбы, и отвести в замок Ридженальда Фон де Бефа.

ИСААК (в ужасе опустившись к ногам Уилфреда). Бог Авраама! О, Моисей! О, блаженный Аарон! Я уже чувствую, как они клещами тянут из меня жилы. Чувствую зубчатые колеса по всему телу… Как острые пилы… Как секиры железные…

УИЛФРЕД. Встань, Исаак, и выслушай, что я тебе скажу. Мне понятен твой страх: ведь принцы и дворяне безжалостно расправляются с твоими собратьями, когда хотят выжать из них деньги. Но встань, я тебя научу, как избавиться от беды. Уходи из этого дома сию же минуту, пока не проснулись слуги. Я провожу тебя тайными тропами через лес. (Исаак постепенно поднимается с пола, устремляя взгляд на Уилфреда)

ИСААК (хватаясь за плащ Уилфреда). Ради бога, молодой человек,не выдавай меня! Ради общего небесного отца, всех нас создавшего, евреев и язычников, сынов Израиля и сынов Измаила, не предавай меня!

УИЛФРЕД. Зачем мне обижать тебя? Впрочем, не думай, что я навязываю тебе свое общество, оставайся здесь, если хочешь. Седрик Сакс может оказать тебе покровительство.

ИСААК. Увы, нет! Не позволит он мне ехать в своей свите. Сакс и норманн одинаково презирают бедного еврея. Добрый юноша, я поеду с тобой. Поспешим! Вот твой посох… Да ну же, скорее, чего ты медлишь?

УИЛФРЕД. Я не медлю, но мне нужно, прежде всего, найти средство выбраться отсюда. Следуй за мной! (Пробираются в каморку, где спит Гурт) Вставай, Гурт! Вставай скорее. Отопри калитку у задних ворот и выпусти нас отсюда.

ГУРТ (удивленно и обиженно, облокотившись о топчан) Еврей уезжает из Ротервуда, и пилигрим собрался с ним за компанию.

ВАМБА (заглядывая в чулан). Я бы скорей подумал, что еврей улизнет из усадьбы, стащив на кухне окорок ветчины.

ГУРТ (снова укладываясь на топчан). Как бы то ни было, и еврей, и странник пускай подождут пока растворят главные ворота. У нас не полагается, что бы гости уезжали тайком, да еще в такой ранний час

УИЛФРЕД. Как бы то ни было, я думаю, что ты не откажешь мне в этом. (Наклонился к Гурту и что-то прошептал ему на ухо. Тот мгновенно вскочил на ноги) Гурт! Осторожнее! Ты всегда был осмотрителен. Отопри калитку. Остальное потом. И приведи нам двух мулов.

ГУРТ. С величайшей радостью все исполню. (Убегает. Все выходят на авансцену. В это время в темноте или за закрывшимся занавесом происходит смена декораций)

ВАМБА. Желал бы я знать, чему вас пилигримов учат в Святой Земле.

УИЛФРЕД. Читать молитвы, дурак, а еще каяться в грехах и умерщвлять свою плоть постом и долгой молитвой.

ВАМБА. Нет, должно быть, чему — нибудь покрепче этого. Виданное ли дело, чтобы покаяние и молитвы заставили Гурта сделать одолжение, а за пост и воздержание он дал бы кому-нибудь мула! Думаю, что ты мог бы с таким же успехом толковать о воздержании и молитвах его любимому черному борову.

УИЛФРЕД. Эх, ты! Сейчас видно, что ты саксонский дурак и больше ничего.

ГУРТ. Все готово. Мулы ждут у калитки.

УИЛФРЕД. Благодарю тебя, Гурт. До встречи. (Протянул Гурту руку, но тот, вместо того, чтобы пожать ее, поцеловал с величайшим почтением. Ульфрид и Исаак уходят. Гурт смотрит им вслед с плохо скрываемыми радостью и восхищением.)

ВАМБА. Знаешь ли, друг мой Гурт, ты сегодня высказал удивительную учтивость, хотелось бы мне быть аббатом или босоногим пилигримом, чтобы воспользоваться твоим рвением и усердием. Но, конечно, я захотел бы большего, чем поцелуй руки.

ГУРТ. Ты неглупо рассудил, Вамба, только ты судишь по наружности. Впрочем, и умнейшие люди делают то же самое…Однако ж, мне пора приглядеть за стадом. (Уходит. Вамба с серьезным и задумчивым лицом следует за ним).

Картина 3.

Место турнира. Огромная поляна. Дубы. Камни. Холм. Деревянные скамьи. Ограда. Пестрая толпа. Гомон. В центре трон для принца Джона. Напротив, трон, убранный флагами и знаменами, на которых изображены пронзенные стрелами сердца, пышная надпись: «Королева любви и красоты». В толпе Седрик, Вамба, Эльгита, Ровена, Исаак и Ревекка, уцепившаяся за рукав его плаща. Появляется, встреченный гулом голосов принц Джон, сопровождаемый Морисом де Браси. На Джоне пышная мантия, пурпурный с золотом костюм, меховая шапочка. Замечает Ревекку. На ней желтый шелковый тюрбан, густые черные волосы рассыпались по груди и плечам, прикрытым длинным платьем, три верхних пуговки которого расстегнуты и на шее видно богатое ожерелье. К тюрбану прикреплено страусовое перо).

ДЖОН. Клянусь лысиной Авраама, эта еврейка должна быть собранием тех совершенств, что сводили с ума мудрейшего из царей. Она хороша как сама невеста в Песне Песней. А рядом с ней и мой нечестивый толстосум. Маркиз червонцев и барон серебренников. Кто она ему, жена или дочь? Что это за восточная гурия, которую он держит под мышкой, точно это шкатулка с его казной?

Морис де БРАСИ. Говорят, что это дочь его, Ревекка, ваша светлость.

ДЖОН. Ну и хитрец (громко смеется) скрыл от меня свою величайшую драгоценность. (Идет к трону) Святые угодники, а знаете ли вы, что мы позабыли назначить королеву любви и красоты, которая своей ручкой будет раздавать награды героям. Не доверить ли эту роль Ревекке? У меня нет предрассудков.

Морис де БРАСИ. Что касается меня, то я готов поклясться на чем угодно, что Ревекка далеко уступает в красоте прелестной саксонке Ровене, с которой я имел честь познакомиться по дороге на турнир. Но не будем разочаровывать толпу… Оставьте трон незанятым, и пусть тот, кто выйдет победителем, сам изберет прекрасную королеву. Это увеличит прелесть победы и научит прекрасных дам еще больше ценить любовь доблестных рыцарей. Да и вам, принц, пора занять свое место. И зрители, и бойцы приходят в нетерпение.

ДЖОН (занимает место на троне). Что бы я делал без такого мудрого советника как Морис де Браси? Давай распоряжайся дальше. Открывай турнир.

Морис де БРАСИ. Внимание! Внимание! Турнир начинается! Пять рыцарей-зачинщиков вызывают на бой всех желающих. Каждый рыцарь, желающий принять участие в турнире, имеет право выбрать себе противника из числа пяти зачинщиков. Для этого он должен только прикоснуться копьем к его щиту. Прикосновение тупым концом означает, что рыцарь желает состязаться тупым оружием, то есть копьями с плоскими деревянными наконечниками. Но если рыцарь прикоснется к щиту острием копья, то это значит, что он желает биться насмерть, как в настоящих сражениях. После того, как каждый из участников турнира преломит копье по пять раз, принц объявит, кто из них является победителем турнира, и прикажет выдать ему приз – боевого коня. Вдобавок к этой награде, победителю предоставляется особая честь избрать королеву любви и красоты на турнире. Королева любви и красоты увенчает золотым венком рыцаря, которого принц признает наиболее доблестным из всех. Любовь к дамам! Смерть противникам! Честь великодушному! Слава храброму! (Трубят трубы. Слышится цокот копыт и бряцанье оружием. Возможен пластический этюд и песня о рыцарях или использовать видеопроектор для демонстрации рыцарских поединков).

ВАМБА (Седрику). Ну что это за турнир, дядюшка, с этими зачинщиками никто не хочет драться в серьез. К Буагильберу и де Бефу, вообще, боятся подъезжать. Неужели не найдется отважного рыцаря? Неужели мне придется вступиться за честь Англии? Нет. Ну, только посмотри, зачинщики вышибают этих смельчаков из седел быстрее, чем я успеваю ворочать языком.

Морис де БРАСИ. Смелее, Рыцари! Вас ждет любовь дам! Преломляйте копья в их честь! Выступайте, храбрые рыцари! Прекрасные очи взирают на ваши подвиги!

ДЖОН. Пожалуй, пора потолковать о приготовлении пиршества и присуждении приза Бриану де Буагильберу, который одним и тем же копьем сбросил двух противников с седла, а третьего принудил сдаться. И теперь, похоже, противников у него не будет… (Раздается звук одинокой трубы) Однако. Нашелся еще какой-то сумасшедший.

ЭЛЬГИТА. Ох! Как славно сложен этот отважный рыцарь! Как он держится в седле!

ВАМБА. Да, похоже, что крепкий парень. И стальной панцирь на нем хорош. Особенно, золотая насечка на нем. Но почему на его щите изображен дуб, вырванный с корнем? Что там написано? Дядюшка, вы не подскажите?

СЕДРИК (сердито). На щите написано «Дездичадо». Это на испанском означает «Лишенный наследства».

ВАМБА. Интересно мне знать, кто это его лишил наследства. Но его вороной конь замечателен. И как славно он с ним управляется!..

ИСААК. Праотец Авраам! Как прытко скачет этот христианин! Доброго коня привезли из самой Буберии, а он с ним так обходиться, словно это осленок. А великолепные доспехи, которые так дорого обошлись Иосифу. Он совсем не бережет их, словно нашел их на большой дороге.

РЕВЕККА. Но если рыцарь рискует собственной жизнью и телом, отец, можно ли ожидать, что он будет заботиться о целости коня и доспехов в такой страшной битве.

ИСААК. Дитя, ты сама не знаешь, что говоришь. Его тело и жизнь принадлежат ему самому, тогда как конь и вооружение…, впрочем, он хороший юноша.

СЕДРИК. Эй, рыцарь! Тронь копьем щит ионита. Он не так крепок в седле и с ним легче будет справиться.

РОВЕНА. О, Боже! Он не прислушался к вашему совету. Он ударил острым концом копья в щит Бриана де Буагильбера.

Морис де БРАСИ. Похоже, что этот юноша ищет смерти. Интересно, о чем они там так долго говорят. Смотрите. Бриан де Буагильбер меняет свою лошадь на свежую, и берет новое копье. Они сходятся! (Толпа шумит. Трубы гудят. Шум бешеной скачки, столкновения, ржанье лошадей)

СЕДРИК. У обоих копья вдребезги по самые рукоятки, но оба остались в седлах. Достойный противник, наконец-то нашелся, черт меня побери!

ВАМБА. Ну, копья не проблема. Видишь, дядюшка, им дали новые. И эти драчуны опять спешат вступить в бой. (Наступает тишина. Слышно только сближение скачущих рыцарей, столкновение, лязг стали, ломающиеся копья)

Морис де БРАСИ. Бриан попал ему прямо в середину щита, сломал свое копье, а тот лишь покачнулся в седле.

ДЖОН. О, черт возьми! Он подцепил Бриана за забрало на шлеме. Подпруга… Подпруга не выдержала.

СЕДРИК. Бриан де Буагильбер повержен.

На поляну выкатывается сброшенный с коня Бриан де Буагильбер и сразу же вскакивает на ноги, выхватывает меч. Следом за ним выбегает УИЛФРЕД.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ты говорил, что подготовился к смерти лучше меня? Но тебе незачем удивлять меня своим благородством. Ты зря сошел с лошади. Лучше бы ты добил меня копьем. (Бросается на Ульфрида. Тот выхватывает свой меч. Жестоко рубятся).

ДЖОН. Разнимите их. Это не по правилам. Они не имеют права затевать такой поединок.

(Браси останавливает поединок)

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Мы еще встретимся, и при том в таком месте, где нам никто не помешает.

УИЛФРЕД. Если не встретимся, в том будет не моя вина. Пешим или на коне, секирой или мечом – я всегда готов сразиться с тобой. (Браси уводит Бриана. Ульфрид к публике) Вина мне! (Эльгита подносит кубок. Он выпивает его, не поднимая верхнюю часть забрала) За здоровье всех честных английских сердец и на погибель иноземным тиранам! Я обращаю свой вызов зачинщикам турнира и объявляю, что готов сразиться с каждым из них в том порядке, какой они сами установят. (Уходит под приветствия толпы. Возобновляется шум битвы)

ДЖОН. Кто бы это мог быть?

Морис де БРАСИ. Ума не приложу.

ДЖОН. Бриана мог победить только Ричард…

Морис де БРАСИ. Успокойтесь, принц. Король сейчас в Палестине спасается от французов. И он не сможет добраться живым до берегов Англии. К тому же, Ричард – Львиное Сердце гораздо крупнее этого рыцаря. Этот почти совсем юноша. Но, между тем, сэр, толпа требует объявить победителя. Этот Рыцарь Лишенный наследства победил всех пятерых зачинщиков. Но он не хочет поднять забрало даже перед вами.

ДЖОН. Клянусь пресвятой девой, этот рыцарь лишен не только наследства, но и вежливости (обращаясь к Ульфриду) Сэр Рыцарь Лишенный наследства (Ульфрид подходит к принцу Джону), вы доказали в честном бою свои доблесть и отвагу – за это вас ждет обещанная награда. Но теперь вы должны дать доказательства уже не доблести, а своего изысканного вкуса, избрав среди прелестных дам ту, которая займет престол королевы любви и красоты и вручит приз победителю турнира. (Ульфрид молча поклонился, медленно пошел вдоль стены зрителей. Остановился возле Ровены, грациозно протянул руку, помог ей встать и провёл к креслу королевы турнира. Запели трубы.)

Морис де БРАСИ: Королева любви и красоты избрана. И всякого, кто дерзнет оказать ей неповиновение во время турнира, ждет ужасное наказание.

КРИКИ В ТОЛПЕ. Да здравствует леди Ровена! Да здравствует саксонская королева!

ДЖОН. Рыцарь, лишенный наследства, если вы всё еще не согласны объявить нам свое настоящее имя, то мы под этим титулом вторично признаем вас победителем на турнире и заявляем, что вы имеете право получить из рук Королевы любви и красоты почётный венец, который вы своей доблестью вполне заслужили.

Ульфрид поклонился, но не произнес ни слова в ответ. Звучат трубы. Ульфрид пошатнулся и неловко опустился на колени перед Ровеной. Ровена сходит с трона и хочет возложить на его шлем венец.

ДЖОН. Так нельзя. Нужно, чтобы рыцарь обнажил голову.

УИЛФРЕД. (слабым голосом) Я прошу не делать этого.

ДЖОН. Нет. Это будет противоречить правилам турнира. Венец должен возлагаться на обнаженную голову.

Уилфред снимает шлем. Из груди Ровены вырывается крик: «Уилфред!» Но, быстро совладав с собой, она возложила на склоненную голову рыцаря венок.

РОВЕНА. Жалую тебе этот венец, сэр рыцарь, как награду, предназначенную доблестному победителю сегодняшнего турнира. И никогда венец рыцарства не был возложен на более достойное чело.

Уилфред целует руку Ровены, подается вперед и падает у ее ног. Крики, смятение толпы. Седрик, окаменевший от неожиданного открытия, оживает.

СЕДРИК. Сын! Сын мой! Уилфред! Что с тобой? (Бросается к Уилфреду, но Вамба уже побывавший возле Уилфреда, останавливает его)

ВАМБА. У него, дядюшка, в боку смертельная рана, нанесенная ударом копья.

Картина 4.

На земле стоят носилки с закрытым балдахином. Рядом с ними на траве сидит молодая женщина в роскошном еврейском костюме – это Ревекка. Немного подальше мечется Исаак.

ИСААК. Несчастья преследуют нас. Как же мы теперь выберемся из этого леса.

РЕВЕККА. Успокойся отец. Слышишь, кажется, кто-то едет по дороге.

ИСААК. А если это разбойники?

РЕВЕККА. О них больше говорят…

ИСААК. О, дочь моя. Ведь, ты мое самое дорогое сокровище…

РЕВЕККА. Не стоит так беспокоиться. Это та саксонская леди, которую избрали королевой турнира и барон Седрик. Я узнала их.

На поляну выходят Седрик и Ровена, Гурт и Вамба.

РОВЕНА. Что с вами случилось? Почему вы одни на этой лесной дороге?

ИСААК. После окончания турнира я нанял шесть человек вооруженной стражи и конные носилки для перевозки больного друга, но они все разбежались, услышав от встреченного дровосека о шайке разбойников, засевшей в этих местах. Если бы угодно было вашей милости дозволить нам продолжить путь под вашей охраной, клянусь скрижалями нашего закона, мы небывало щедро отплатили бы за такую милость.

СЕДРИК. Мы лучше дадим вам двоих людей из нашей свиты и лошадей – пусть проводят вас до ближайшего селения.

РЕВЕККА (подойдя к Ровене, преклонила колена). Я не для себя молю вас о такой милости, и даже не ради этого несчастного старика. Я обращаюсь к вам ради того, кем и вы дорожите, и умоляю вас ради этого больного человека позволить нам продолжить путь под вашим покровительством. Если с ним приключится беда, вы всю жизнь будете жалеть об этом.

РОВЕНА. О чем ты говоришь? Ты меня упрекаешь в том, чего я еще не совершила? Мы, конечно же не оставим вас на произвол судьбы. Пусть они едут с нами. Этот старик так слаб и беспомощен, а девушка так молода и привлекательна… Но кто этот больной и что с ним?

В это время раздались крики разбойников. Шум борьбы.

СЕДРИК. Что там ?..

На поляну выскакивают трое мужчин в масках. Один из них мимоходом бьет Гурта дубинкой по голове. Тот падает. Вамба уклоняется от удара, лихорадочно ищет какое-либо оружие, пытается броситься на помощь то к Гурту, то к Седрику, но человек в маске преследует его. Седрик выхватил дротик и метнул его в разбойника, но промахнулся. Тогда он выхватывает меч, замахивается и цепляется мечом за ветку дерева. Меч выпадает из рук. В то же время его сбивают на землю и, нападавший, наносит ему удар по голове рукояткой меча. Вамба подхватывает меч Седрика и отчаянно рубится один против троих, пытаясь пробиться к Седрику, но, убедившись, что это невозможно, скрывается в кустах. Разбойники удаляются, уводя с собой Ровену, Ревеку, Исаака и, связанного, в полубессознательном состоянии Седрика. Один из разбойников (Морис де Браси) останавливается возле носилок, заглядывает под покрывало. Возглас удивления вырывается из его уст. Окликом он возвращает еще двоих и велит им забрать носилки с собой. Носилки уносят. На поляне (дальнейшие действия происходят на авансцене, в то время, как на сцене либо в затемнении, либо за занавесом происходит смена декораций) остается только Гурт, которого приняли за убитого. Но, вот он зашевелился, застонал и с трудом приподнялся, схватился за голову и вновь упал. На поляну выбежал Вамба.

ВАМБА. Слыхал я, как люди восхваляли свободу, а вот теперь мне хотелось бы, что бы какой-нибудь мудрец надоумил меня, что делать с этой свободой. Почему я не могу бросить в беде своего хозяина и готов разделить с ним его участь?

ГУРТ (слабым голосом). Вамба, друг мой…

ВАМБА (бросается к Гурту). Гурт, ты жив! Что с тобой?

ГУРТ. Кажется, мне проломили голову.

ВАМБА (осматривая Гурта, помогая ему сесть). Не все так страшно. Ты здоров как тот боров из твоего стада. Просто ты непривычен к подобному обращению со стороны тех, кто умело владеет мечом.

ГУРТ. Ох, Вамба! Я должен тебе признаться, что меч мне знаком не хуже, чем кому бы то ни было. Ведь это я был оруженосцем у сыра Ульфрида, нашего молодого хозяина.

ВАМБА. Вот как. Значит, этот ночной пилигрим, который ушел с евреем, был сын барона Седрика. А ты во время турнира не за свиньями присматривал, а был его оруженосцем на турнире. Хорош друг. Почему же ты мне ничего не сказал?

ГУРТ. Молодой хозяин не велел никому говорить.

ВАМБА. Но где же он теперь?

ГУРТ. Если бы я знал… Я боялся попасться на глаза барону Седрику раньше времени. Потом, объяснял ему, почему я оказался на турнире, придумав неотложную причину. Но, так как ему в то время было не до меня, он лишь позже разгневался… Но, за то время, пока я с ним объяснялся, какие-то люди унесли Ульфрида с места турнира, и я даже не знаю – жив ли он. Но, что случилось здесь? Где леди Ровена?

ВАМБА. Обычная история. Всех забрали в плен.

ГУРТ. Кого забрали?

ВАМБА. Нашего господина, и леди Ровену, и всех-всех, кто ехал с нами.

ГУРТ. Господи помилуй! Кто же это был?

ВАМБА. Ты же сам видел – это были люди в чёрных масках и зелёных кафтанах. Теперь все наши лежат связанные, словно дикие яблоки, вроде тех, что ты трясёшь в лесу на корм своим свиньям. Даже смешно! Я бы смеялся, кабы не слёзы. (Плачет)

ГУРТ. Вамба, мне и так плохо, а ты еще хочешь утопить меня в своих слезах. Нужно что-то делать. Нас с тобой только двое, но внезапное нападение может изменить многое. Пойдем.

(с трудом встает на ноги)

ВАМБА. Ты прав, Гурт. Не время плакать. Но и не время совершать глупые поступки. Для начала, мы должны выяснить – кто напал на нас. Сдается мне, что это были не лесные разбойники. Уж больно мастерски они владели мечами, и разбойничья одежда на них была с чужого плеча.

Картина 5.

Двое в масках – Морис де Браси и Бриан де Буагильбер.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Почему же ты не уехал от нас до того, как мы прибыли в замок нашего приятеля Фрон де Бефа? Почему не разыграл роль освободителя, как сам предлагал мне?

Морис де БРАСИ. Я передумал. Я решил не расставаться с тобой. А теперь я предстану перед леди Ровеной в моём настоящем виде и надеюсь уверить её, что моя пылкая страсть была невольной причиной совершенного над нею насилия.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Надеюсь, однако, сэр рыцарь, что такая перемена произошла не оттого, что ты заподозрил меня в бесчестных намерениях?

Морис де БРАСИ. Не будем без пользы упрекать друг друга. Довольно того, что я имею понятие о нравственности рыцарей, принадлежащих к ордену храмовников, и не хочу дать тебе возможность отбить у меня красавицу, ради которой я пошёл на такой риск.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Пустяки. Чего тебе бояться? Ведь ты знаешь, какие обеты налагает наш орден!

Морис де БРАСИ. Еще бы! Но я знаю так же, как эти обеты выполняются. Говорю прямо: в этом деле я не положусь на твою совесть. Я не забыл, каким восхищенным был твой взор, обращенный к Ровене, когда мы ночевали в их замке на пути к турниру.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Всё, что прекрасно – привлекает мой взор. Но знай же, что я нисколько не интересуюсь твоей голубоглазой красавицей. В одном отряде с ней есть другая, которая мне гораздо больше нравится.

Морис де БРАСИ. Неужели ты говоришь о прелестной еврейке?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. А если и так, кто мне может помешать в этом?

Морис де БРАСИ. Насколько мне известно, никто. Разве что данный тобой обет безбрачия. Или просто совесть не позволит завести интригу с еврейкой.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Что касается обета, то наш гроссмейстер освободит от него, а что касается совести, то человек, который собственноручно убил до трехсот сарацин, может и не помнить о своих мелких грешках. Ведь я не деревенская девушка, в первый раз идущая к исповеди в страстной четверг.

Морис де БРАСИ. Тебе лучше знать, как далеко простираются твои привилегии. Однако, я готов поклясться, что денежные мешки старого ростовщика пленяют тебя гораздо больше, чем чёрные очи её дочери.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. То и другое привлекательно. Но я готов поделиться всей иной добычей, кроме прелестной еврейки. Согласившись участвовать в придуманном тобой маскараде, изображая разбойника, похитившего Королеву турнира, и затем, уступая её благородному освободителю в твоем лице, я и не предполагал, что судьба и мне преподнесёт подарок. Мне нравиться эта еврейка так, как никто до сих пор не нравился, хотя я видел и более красивые женские прелести. Теперь ты знаешь и мои намерения, так что, можешь осуществить свой первоначальный план, разыграв освобождение пленницы.

Морис де БРАСИ. Да, пожалуй, пойду, поговорю с ней.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ну что ж, твое право. А я пойду к своей прелестной еврейке.

Картина 6.

Комната, в которой помещена Ровена. Входит Морис де Браси. Он приветствует Ровену, сняв перед ней свой бархатный берет, и грациозным движением руки приглашает её сесть. Ровена продолжает стоять. Де Браси снимет перчатку с правой руки и вознамерился сам подвести её к креслу. Ровена отклонила эту любезность.

РОВЕНА. Если я нахожусь в присутствии моего тюремщика, сэр рыцарь, а обстоятельства таковы, что я не могу думать иначе, — то узнице приличнее стоя выслушать свой приговор.

Морис де БРАСИ. Увы, прелестная Ровена, вы находитесь в присутствии не тюремщика, а пленника. Ваши прекрасные глаза должны произнести приговор самому Морису де Браси.

РОВЕНА. Я помню, как вы останавливались в нашем замке на ночлег по дороге на турнир. Но я не знаю вас, а дерзкая фамильярность, с которой вы обращаетесь ко мне на жаргоне трубадуров, не оправдывает разбойничьего насилия.

Морис де БРАСИ. Твои прелести побудили меня совершить поступки, недостаточно почтительные по отношению к той, кого я избрал владычицей моего сердца и путеводною звездой моих очей.

РОВЕНА. Повторяю, вам, сэр рыцарь, что я не знаю вас, и напоминаю вам, что ни один мужчина, носящий рыцарскую цепь и шпоры, не должен позволять себе самовольно навязывать свое общество беззащитной даме.

Морис де БРАСИ. В том, что мы недостаточно хорошо знакомы, заключается мое несчастье. Однако позвольте надеяться, что имя Морис де Браси звучит иногда в песнях и речах менестрелей и герольдов, восхваляющие рыцарские подвиги на турнирах или на поле битвы.

РОВЕНА. Так и предоставь менестрелям и герольдам восхвалять тебя сэр рыцарь. Им это приличнее, чем тебе самому. Только скажи мне, кто из них увековечит в песне достопамятный подвиг нынешней ночи – победу, одержанную над стариком и горстью робких слуг, а также и добычу, доставшуюся победителю, — несчастную девушку, против воли увезенную в разбойничий замок?

Морис де БРАСИ. Вы несправедливы, леди Ровена. Вы сами бесстрастны и потому не находите оправдания страсти другого человека, хотя бы она была вызвана вашей красотой.

РОВЕНА. Прошу вас, сэр, прекратите эти речи! Они приличны странствующим менестрелям, но вовсе не подходят рыцарям и дворянам. Я в самом деле принуждена сесть, потому что вы, по-видимому, никогда не кончите произносить такие пошлости, которых и у всякого уличного певца хватит до самых святок.

Морис де БРАСИ. Гордая девица, я тебе докажу, что и моя гордость не меньше твоей. Знай же, что я заявил претензии на твою руку тем способом, какой наиболее соответствует твоему нраву. При твоем характере тебя легче покорить с оружием в руках, чем по общепринятым обычаям учтивыми речами.

РОВЕНА. Когда учтивые слова прикрывают грубые поступки — они похожи на рыцарский пояс на подлом рабе. Я не удивляюсь, что сдержанность так трудна для вас. Вам было бы лучше сохранить одежду и речь разбойника, чем скрывать воровские дела под личиной деликатных манер и любезных фраз.

Морис де БРАСИ. Твой совет хорош. И на том смелом языке, который оправдывает смелое дело, я скажу тебе: или ты вовсе не выйдешь из этого замка, или выйдешь супругой Морис де Браси. Я не привык к неудачам в своих предприятиях, а для норманнского дворянина нет надобности оправдываться перед саксонской девицей, которой он делает честь, предлагая ей свою руку. Ты горда, Ровена, но тем более ты годишься мне в жёны. И каким иным способом можешь ты достигнуть высших почестей, как не союзом со мною? Как иначе избавишься ты от жизни в жалком деревенском сарае, где саксы спят вповалку со своими свиньями, составляющими всё их богатство? Как займешь иначе подобающее тебе почётное положение среди того общества, в котором сосредоточилось всё, что есть в Англии могущественного и прекрасного?

РОВЕНА. Сэр рыцарь, тот сарай, о котором вы упомянули с таким презрением, с младенчества служил мне надёжным приютом. Поверьте, что если я когда-нибудь его покину, то не иначе, как под покровительством такого человека, который не станет презрительно отзываться о жилище, где я выросла и воспитывалась. И я думаю, что если бы каждый из людей довольствовался бы той частью земли, на которой он родился и вырос, на которой бог наградил его всем необходимым для жизни, тогда и был бы мир справедлив…

Морис де БРАСИ. Я угадываю вашу мысль, леди, хотя вы, может быть, думаете, что выразились слишком неясно для моего понимания. Но не воображайте, что Ричард Львиное Сердце когда-либо воротится на свой трон. Он, как раз, и не пожелал сидеть на той земле, которая досталась ему по воле божьей, а отправился в святую землю бродяжничать и обижать тамошних жителей, якобы защищая гроб господний… Еще менее того вероятно, чтобы его любимчик Уилфред Айвенго подвёл вас к его трону и представил ему вас как свою супругу. На мое решение не может повлиять мысль об этой ребяческой и безнадёжной страсти. Знайте, леди, что этот соперник находится в моей власти. От меня зависит выдать тайну его пребывания в этом замке Бриану де Буагильберу. А если Буагильбер узнает об этом, его ревность будет иметь худшие последствия, чем моя.

РОВЕНА (презрительно). Уилфред здесь? Это должно быть так же справедливо, как то, что Бугальбер будет ревновать ко мне Уилфреда. Ведь пришёл ко мне с предложением руки не Бриан де Буагильбер, а ты, Морис де Браси…

Морис де БРАСИ (пристально смотрит на Ровену). Ты в самом деле не знала об этом. Значит, ты не знала, что в носилках Исаака везли Уилфреда Айвенго? Нечего сказать, приличный способ передвижения для крестоносца, взявшегося завоевать своей доблестной рукой святой гроб! (презрительно рассмеялся).

РОВЕНА (принуждая себя говорить равнодушно). Да если бы он и был здесь, в чём же он может быть соперником Буагильберу? Разве не нанёс он своим копьем смертельную рану Уилфреду? Разве недостаточно этого для того, чтобы разрешить их рыцарский спор? К тому же даже если Бриан де Буагильбер здесь, то он не станет добивать раненного соперника. Чего Уилфреду бояться, помимо кратковременного заключения в этом замка, а потом приличного выкупа, как водится, между рыцарями? Судя по горячности Бриана де Буагильбера во время вашего визита к Седрику, скорее он твой соперник…

Морис де БРАСИ. Неужели же и ты, Ровена, подобно всем женщинам, думаешь, что на свете не бывает иного соперничества, кроме как из-за ваших прелестей? Неужели ты не знаешь. Что честолюбие и корысть порождают не меньшую ревность, чем любовь? Зачем Бриану живой соперник, с которым он поклялся биться до смерти? Зачем Бриану Уилфреид Айвенго, баронское поместье которого принц Джон отдал Бриану де Буагильберу в утешение за поражение на поединке? За свою бойцовскую честь да за богатое поместье Бриан де Буагильбер прикончит кого угодно. И никакая голубоокая девица не помешает ему… Но взгляни благосклонно на мое сватовство, и раненному рыцарю нечего будет опасаться Буагильбера. В противном случае тебе придётся его оплакивать, потому что он окажется в руках человека, никогда не ведавшего жалости.

РОВЕНА (теряя всю свою твердость и холодея от ужаса за судьбу своего возлюбленного). Спаси его ради бога!

Морис де БРАСИ. Это я могу сделать и сделаю. Когда Ровена согласится стать женою Морис де Браси, кто же осмелиться подвергнуть насилию её родственника, сына её опекуна, товарища её детства? Но только твоя любовь может купить ему покровительство. Я не такой глупец, чтобы спасать жизнь или устраивать судьбу человека, который может стать моим счастливым соперником. Употреби свое влияние на меня в его пользу, и он будет спасен. Но если ты не захочешь так поступит, Уилфред умрёт, а ты от этого не станешь свободнее.

РОВЕНА. В холодной откровенности твоих речей есть что-то, что не вяжется с их ужасным смыслом. Я не верю, чтобы твои намерения были так жестоки или твое могущество было так велико.

Морис де БРАСИ. Ну, льсти себя такой надеждой, пока не убедишься в противном. Твой возлюбленный лежит раненный в стенах этого замка. Он может оказаться помехой для Бриана де Буагильбера в притязаниях на то, что для него дороже женской красоты. Кстати, он предпочёл тебе еврейку, которую захватили вместе с вами. Ну, так что ему стоит одним ударом кинжала или дротика прикончить своего вечного соперника? И, даже если Бриан де Буагильбер не решится на такое дело, то стоит лекарю ошибиться лекарством или служителю выдернуть подушку из-под головы больного, и дело обойдётся без кровопролития. Уилфред теперь в таком положении, что и от этого может умереть. Седрик тоже…

РОВЕНА. И Седрик тоже… Мой благородный, мой великодушный опекун! Я заслужила постигшее меня несчастье, если могла позабыть о судьбе Седрика, думая о его сыне!

Морис де БРАСИ. Судьба Седрика так же зависит от твоего решения. Советую тебе хорошенько подумать об этом.

Ровена обвела глазами вокруг себя, как бы ища помощи, издала несколько прерывистых восклицаний, потом подняла сжатые руки к небу и разразилась горькими слезами. Де Браси смутился. Он ходит взад и вперед по комнате, тщетно пытаясь успокоить то ли девушку, то ли себя.

Морис де БРАСИ. Если я позволю себе растрогаться твоими слезами, как я возмещу утрату всех блестящих надежд, ради которых я пошёл на такой риск? Вдобавок будут смеяться принц Джон и его весёлые приспешники. И, однако, я чувствую, что не гожусь для взятой на себя роли. Не могу равнодушно смотреть на это прелестное лицо, искаженное страданием, на чудесные глаза, утопающие в слезах. Лучше бы ты продолжала держаться так же высокомерно, или лучше бы мне позаимствовать у Бриана де Буагильбера хотя бы сотую долю его выдержки и жестокосердия. Ровена, милая Ровена, смирись, пощади и себя, и меня. У нас нет другого пути. И не стоит так отчаиваться. Не всё так ужасно… (Его речи прерываются громкими звуками охотничьего рога. Ровена продолжает плакать, а Морис де БРАСИ обрадовался предлогу покинуть красавицу) Ты слышишь, Ровена, кто-то трубит в рог, посылая нам вызов. Я должен оставить тебя на некоторое время. Не отчаивайся. Я скоро буду. (Уходит)

Картина 7.

Ревекка заперта в башне замка. В комнате единственное окно. Ревекка смотрит вниз и отшатывается.

РЕВЕККА. Как высоко!..

Послышались шаги на лестнице. Ревекка вздрогнула и побледнела. Дверь тихо растворилась, и вошёл Буагильбер в надвинутой на лоб шляпе, закутавшийся в плащ. Он молча стоит перед Ревекой.

РЕВЕККА (снимает с себя браслеты и ожерелье, протягивает Буагильберу). Вот возьми, друг мой, и, ради бога, смилуйся надо мной и моим престарелым отцом! Это ценные вещи, но они ничто в сравнении с тем, что отец даст тебе, если ты отпустишь нас из этого замка без обиды.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Прекрасный цветок Палестины, эти восточные перлы уступаю белизне твоих зубов. Эти брильянты сверкают, но им не сравниться с твоими глазами. Когда я начал заниматься своим суровым ремеслом, я дал обет всегда ценить красоту выше богатства.

РЕВЕККА. Не бери на душу такого греха. Возьми выкуп и будь милосерд. Золото тебе доставит всякие радости, а, обидев нас, ты будешь испытывать муки совести. Мой отец охотно даст тебе всё, что ты попросишь. С помощью денег ты снова займешь место среди честных людей, сможешь добиться прощения за все прежние провинности и будешь избавлен от необходимости грешить снова.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Хорошо сказано! Но знай, светлая лилия, что твой выкуп должен быть выплачен красотой и любовью. Иной расплаты я не признаю.

РЕВЕККА. Ты не разбойник. Ни один разбойник не отказался бы от такого предложения. Ты не разбойник, а просто норманн, быть может, благородного происхождения. О, будь же благороден на деле и сбрось эту страшную маску жестокости и насилия!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (отнимая плащ от лица и снимая шляпу). Ты так хорошо умеешь угадывать. Ты не простая дочь Израиля. Я бы назвал тебя Аэндорской волшебницей, если бы ты не была так молода и прекрасна. Да, я не разбойник, прелестная роза Сарона. Я человек, который скорее способен увешать твои руки и шею жемчугами и брильянтами, чем лишить тебя этих украшений.

РЕВЕККА. Так чего ж тебе надо от меня, если не богатства? Между нами не может быть ничего общего: ты христианин, я еврейка. Наш союз был бы одинаково беззаконен в глазах вашей церкви и нашей синагоги.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (рассмеявшись). Совершенно справедливо. Жениться на еврейке! О, нет, хотя бы она была царицей Савской! К тому же, да будет тебе известно, прекрасная дочь Сиона, что, если бы христианнейший из королей предложил мне руку своей христианнейшей дочери и отдал бы полкоролевства в приданное, я и тогда не смог бы на ней жениться. Я дал обет не связывать себя брачными узами, но я люблю тебя. Я рыцарь Храма. Посмотри, вот и крест моего священного ордена.

РЕВЕККА. И ты дерзаешь приводить его в свидетели в такую минуту!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Если я это делаю, тебе-то какое дело? Ведь ты не веришь в этот благословенный символ нашего спасения.

РЕВЕККА. Я верю тому, чему меня учили. И да простит мне бог, если моя вера ошибочна. Но какова же ваша вера, сэр рыцарь, если вы, собираясь преступить наиболее торжественный из ваших обетов, ссылаетесь на свою величайшую святыню!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ты проповедуешь очень красноречиво. Но, мой прекрасный богослов, твои еврейские предрассудки делают тебя слепой к нашим высоким привилегиям. Брак был бы серьёзным преступлением для рыцаря Храма, но за мелкие грешки я мигом могу получить отпущение в ближайшей исповедальне нашего ордена. Защитники Соломонова храма могут позволять себе утехи, воспетые вашим мудрейшим царём Соломоном.

РЕВЕККА. Если ты только затем читаешь священное писание, чтобы находить в нём оправдание своему распутству и беззаконию, то повинен в таком же преступлении, как тот, кто извлекает яд из самых здоровых и полезных трав.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (гневно сверкнув глазами). Слушай, Ревекка, до сих пор я обращался с тобой мягко. Теперь я буду говорить, как победитель. Я завоевал тебя своим луком и копьем, и по законам всех стран и народов, ты обязана мне повиноваться. Я не намерен уступить ни пяди своих прав или отказаться взять силой то, в чём ты отказываешь моим просьбам.

РЕВЕККА. Отойди! Отойди и выслушай меня, прежде чем решиться на такой смертный грех. Конечно,ты можешь меня одолеть, потому что бог сотворил женщину слабой, поручив её покровительству мужчины. Но я сделаю твою низость, храмовник, известной всей Европе. Суеверие твоих собратий сделает для меня то, чего я не добилась бы от их сострадания. Каждый капитул твоего ордена узнает, что ты, как еретик, согрешил с еврейкой. И те, которые не содрогнуться от твоего преступления, всё-таки обвинят тебя за то, что ты обесчестил носимый тобой крест, связавшись с дочерью моего племени.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Как ты умна, Ревекка! Ты очень умна, но громко же придётся тебе кричать, если хочешь, чтобы твой голос был услышан за пределами этого замка. А в его стенах ты можешь плакать, стонать, звать на помощь, сколько хочешь, и всё равно тебя никто не услышит. Только одно может спасти тебя, Ревекка: подчинись своей судьбе и прими нашу веру. Тогда ты займёшь такое положение, что многие норманнские дамы позавидуют блеску и красоте возлюбленной лучшего из храбрых защитников святого Храма.

РЕВЕККА. Подчиниться моей участи! Принять твою веру! Да что ж это за вера, если она покровительствует такому негодяю? Как! Ты – лучший воин среди храмовников? Ты – подлый рыцарь, монах – клятвопреступник и трус! Презираю тебя, гнушаюсь тобою! Бог Авраама открыл мне средство к спасению даже из этой пучины позора!

С этими словами она распахнула решётчатое окно, вспрыгнула на парапет и остановилась на самом краю над бездной. Не ожидая такого отчаянного поступка, Буагильбер не успел её задержать. Он попытался броситься к ней.

РЕВЕККА (подняла к небу сжатые руки, как бы моля о помиловании своей души). Оставайся на месте, гордый рыцарь, или подойди, если хочешь! Но один шаг вперёд – и я брошусь вниз. Моё тело разобьется о камни этого двора прежде, чем я стану жертвой твоих грубых страстей.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Остановись. Ты отважна, так же как умна и прекрасна. Сойди. Я восхищен твоей твердостью. Клянусь землёй, морем и небесами, я не нанесу тебе никакой обиды!

РЕВЕККА. Я тебе не верю, храмовник. Ты научил меня ценить по достоинству добродетели твоего ордена. В ближайшей исповедальне тебе могут отпустить и это клятвопреступление – ведь оно касается чести только презренной еврейской девушки.

Бриа де БУАГИЛЬБЕР. Ты несправедлива ко мне! Клянусь тебе именем, которое ношу, крестом на груди, мечом, дворянским гербом моих предков! Клянусь, что я не оскорблю тебя! Если не для себя, то хоть ради отца твоего сойди вниз. Я буду ему другом, а здесь, в этом замке, ему нужен могущественный защитник.

РЕВЕККА. Увы, это я знаю. Но можно ли на тебя положиться?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Пусть мой герб перевернут наизнанку, пускай публично опозорят мое имя, если я подам тебе повод на меня жаловаться. Я преступал многие законы, нарушал заповеди, но своему слову не изменял никогда.

РЕВЕККА. Ну, хорошо, я тебе верю. (Спрыгнула с парапета и остановилась у амбразуры окна). Тут я и буду стоять, а ты оставайся там, где стоишь. Но если ты сделаешь хоть один шаг ко мне, ты увидишь, что еврейка скорее поручит свою душу богу, чем свою честь храмовнику.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я никогда еще не видывал такой вдохновённой и величественной красоты. Помиримся, Ревекка.

РЕВЕККА. Помиримся, если хочешь. Помиримся, но только на таком расстоянии.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Тебе нечего больше бояться меня.

РЕВЕККА. Я и не боюсь тебя. По милости того, кто построил эту башню так высоко … я тебя не боюсь.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ты несправедлива ко мне. Клянусь землёй, морем и небесами, ты ко мне не справедлива! Я от природы совсем не таков, каким ты меня видишь – жестоким, себялюбивым, беспощадным. Женщина научила меня жестокосердию, а потому я и мстил всегда женщинам, но не таким, как ты. Выслушай меня, Ревекка! Ни один рыцарь не брался за боевое копье с сердцем, более преданным своей даме, чем я был предан той, которую любил. Она была дочь мелкопоместного барона. Всё их достояние заключалось в полуразрушенной башне, в бесплодном винограднике да в нескольких акрах тощей земли в окрестностях Бордо. Но имя её стало известнее, чем имена многих девиц, за которыми сулили в приданное целые графства. (В волнении шагает взад и вперёд, как бы позабыв о присутствии Ревеки) Да, да, мои подвиги, перенесенные мной опасности, пролитая кровь прославили имя Аделаиды де Монтемар от Кастилии до Византии. А как она мне отплатила за это? Когда я воротился к ней с почестями, купленными ценой собственной крови и ратных трудов, оказалось, что она замужем за мелким гасконским дворянином. Я искренне любил её, но жестоко отомстил за свою поруганную верность. Однако моя месть обошлась всего дороже мне самому. С того дня я отказался от жизни и всех её привязанностей. Никогда я не буду знать семейного очага. В старости не будет у меня своего тёплого угла. Схоронят меня одиноко. После меня не останется наследника, чтобы продолжать старинный род Буагильберов. У ног моего настоятеля я сложил все права на самостоятельность и отказался от своей независимости. Храмовник только по имени не раб, а в сущности он живёт, действует и дышит по воле и приказаниям другого лица.

РЕВЕККА. Увы, какие же преимущества могут возместить такое полное отречение?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. А возможность мести, Ревекка, и огромный простор для честолюбимых замыслов.

РЕВЕККА. Плохая награда за отречение от всех благ, наиболее драгоценных для человека.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Не говори этого! Нет, мщение есть радость богов. И если правда, как уверяют священники, что боги приберегают это право для себя самих, значит, они его считают слишком драгоценным преимуществом, чтобы предоставлять его простым смертным. А честолюбие! Это такое искушение, которое способно тревожить человеческую душу даже среди небесного блаженства. (Помолчав, размышляя о том, стоит ли быть откровенным и далее, продолжил) Клянусь богом, Ревекка, та, которая предпочла смерть бесчестию, должна иметь гордую и сильную душу. Ты должна стать моей. Нет, не пугайся, я разумею моей, но добровольно, по собственному желанию. Ты должна согласиться разделить со мною надежды более высокие, чем те, что открываются с высоты царского престола. Выслушай меня, прежде чем ответишь, и подумай, прежде чем отказываться. Рыцарь храма теряет все свои общественные права и всякую возможность самостоятельной деятельности, но зато становится членом такой могучей корпорации, перед которой даже троны начинают трепетать. А я далеко не из последних членов этого мощного ордена. Я состою в нём одним из главных командоров и могу надеяться, со временем получить жезл гроссмейстера. Рыцари Храма не довольствуются тем, что могут стать пятой на шею распростёртого монарха. Это доступно всякому монаху, носящему верёвочные туфли. Нет, наши тяжёлые стопы поднимутся по ступеням тронов, и наши железные перчатки будут вырывать скипетры из рук венценосцев. Даже в царствование вашего тщетно ожидаемого мессии рассеянным коленам вашего племени не видать такого могущества, к которому стремиться мое честолюбие. Я искал лишь родственную мне душу, с кем мог бы разделить свои мечты, и в тебе я обрёл такую душу.

РЕВЕККА. И это говоришь ты женщине моего племени! Одумайся!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Не ссылайся на различие наших верований. На тайных совещаниях нашего ордена мы смеёмся над этими детскими сказками. Не думай, чтобы мы долго оставались слепы к бессмысленной глупости наших основателей, которые предписали нам отказаться от всех наслаждений жизни во имя радости принять мученичество. У нашего ордена более смелые и широкие взгляды на жизнь. Наши громадные поместья во всех королевствах Европы, наша военная слава, гремящая во всех странах и вовлекающая в нашу среду цвет рыцарства всего христианского мира, — всё это служит целям, которые и не снились нашим благочестивым основателям. Но я не стану больше разоблачать перед тобой наши тайны. Я слышу звук трубы. Быть может мое присутствие необходимо. Подумай о том, что я сказал тебе. Прощай! Не прошу прощения за то, что угрожал тебе насилием. Благодаря этому я узнал твою душу. Только на пробном камне узнаётся чистое золото. Я скоро вернусь, и мы ещё поговорим. А чтобы ты не сотворила глупости в моем отсутствии, я попрошу хозяина замка приставить к тебе вместо стражников старуху …. (Бриан де Буагильбер уходит)

РЕВЕККА. Даже перед лицом страшной смерти, которой я собиралась себя подвергнуть, я не испытывала такого ужаса, как ощущала при виде яростного честолюбия отважного злодея во власть которого я попала! Боже, дай мне сил противостоять ему и… Помоги благородному раненному рыцарю Ульфриду Айвенго. Пусть никогда не суждено нам соедениться, и пусть враг он веры моей, но всем сердцем прошу тебя помощи для него…

Картина 8.

Большой зал замка. Де Браси смотрит в окно. Входит Бриан де Буагильбер.

Морис де БРАСИ. Ваши любовные похождения, вероятно, были прерваны, как и мои, этими оглушительными звуками, извлекаемыми из рога каким-то наглецом. Но вы пришли позднее меня и с явной неохотой, из чего я заключаю, что ваше свидание было гораздо приятнее, чем мое.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Значит, Вы безуспешно сватались к саксонской наследнице?

Морис де БРАСИ. Клянусь костями Фомы Беккета, эта леди Ровена, наверное, слышала, что я не выношу женских слёз.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Вот тебе раз! Предводитель вольной дружины обращает внимание на женские слёзы? Удивительно! Если несколько капель и упадёт на факел любви, пламя разгорится ещё ярче.

Морис де БРАСИ. Спасибо за несколько капель! Эта девица пролила столько слёз, что потушила бы целый костёр. Такой скорби, таких потоков слёз не видано со времен сотворения мира. Точно сам водяной бес вселился в прекрасную саксонку.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. А в мою еврейку вселился, должно быть, целый легион бесов, потому что едва ли один бес мог бы внушить ей столько неукротимой гордости, столько решимости. Я ничуть не жалею, что уступил тебе саксонку, избрав себе еврейку. А потому, не стоит пока трогать и старого еврея.

Морис де БРАСИ. С этим пленником разберемся позже, тем более, что по праву, выкуп за него принадлежит хозяину этого замка. Но вот письмо, которое передал трубач у крепостной стены. Оно написано по саксонски.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (читает письмо). Это письмо – формальный вызов на бой. Но, клянусь вифлеемской богородицей, это самый диковинный вызов, какой когда-либо посылался через подъемный мост баронского замка, если только это не глупая шутка.

Фрон де БЕФ (решительно входит в зал). Шутка? Желал бы я знать, кто отважился со мной шутить таким образом. Прочти сэр Бриан.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР(читает). «Я, Вамба, сын Безмозглого, шут в доме благородного и знатного дворянина Седрика Ротервудского, по прозванию Сакс, и я, Гурт, сын Беовульфа, свинопас…

Фрон де БЕФ. Ты с ума сошёл!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Клянусь святым Лукой, здесь так написано. «… я, Гурт, сын Беовульфа, свинопас при поместье вышеозначенного Седрика, при содействии наших союзников и единомышленников, состоящих с нами заодно в этом деле, а именно: храброго рыцаря, именуемого Чёрный Рыцарь, и доброго йомена Роберта Локсли, по прозвищу меткий стрелок, объявляем вам, что вы без всякого повода и без объявления вражды, хитростью и лукавством захватили в плен нашего хозяина и властелина, означенного Седрика, а также высокорожденную девицу леди Ровену, а также и нескольких человек свободно рождённых людей, находящихся у них в услужении, равно как и нескольких их рабов, так же некоего еврея Исаака из Йорка с дочерью, а также завладели лошадьми и мулами; указанные высокорожденные особы, со своими слугами и рабами, лошадьми и мулами, а равно и означенные еврей с еврейкой ничем не провинились перед его величеством, а мирно проезжали королевской дорогой, как подобает верным подданным короля; а потому мы просим и требуем, дабы означенные благородные особы сиречь Седрик Ротервудский, Ровена из Харгостанстида со своими слугами, рабами, лошадьми, мулами, евреем с еврейкою, а также всё их добро и пожитки были не позже как через час по получении сего выданы нам или кому мы прикажем принять их в целости и сохранности, не повреждёнными ни телесно, ни в рассуждении имущества их. В противном случае объявляем тебе – владельцу замка барону Фрон де Бефу и всем, кто с тобой удерживают пленников, что считаем вас изменниками и разбойниками, намериваемся драться с вами, донимать осадой, приступом или иначе и чинить вам всякую досаду и разорение. Чего ради и молим бога помиловать вас. Писана накануне праздника Витольда, под большим Сборным Дубом на Оленьем Холме; а писал те слова праведный человек, служитель господа, богоматери и святого Дунстана, причетник лесной часовни, что в Копменхерсте».

Рыцари в недоумении переглянулись. Де Браси нарушил молчание взрывом неудержимого хохота.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. При наших обстоятельствах нам следует серьёзно подумать, что предпринять, а не предаваться легкомысленному веселью.

Морис де БРАСИ. Ты всё еще не можешь опомниться с тех пор, как тебя свалили с лошади. Тебя коробит при одном упоминании о вызове, хотя бы этот вызов шёл от шута и от свинопаса.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Клянусь святым Михаилом, было бы гораздо лучше, если бы ты один отвечал за эту затею, Морис де Браси. Эти людишки не дерзнули бы обращаться так нахально, если бы им на подмогу не подоспели сильные разбойничьи шайки. Ведь под именем Меткого Стрелка Роберта Локсли выступает ни кто иной, как сам Робин Гуд. А рыцарь, именуемый Чёрным Лентяем? Ты разве не заметил его на турнире? Его никто не смог победит. Но он не стал драться с Уилфредом Айвенго и покинул поле боя … Он знал Уилфреда! Морис, он был с ним в Палестине. Я не удивлюсь, если это окажется сам король Ричард-Львиное Сердце…(обращаясь к Фрон де Бефу) Посылал ли ты узнать, сколько их там собралось?

Фрон де БЕФ. В лесу, по крайней мере, двести человек.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Прекрасно. Вот что значит, неумение втихомолку выполнить свое предприятие. Очень нужно было дразнить этот осиный рой?

Морис де БРАСИ. Осиный рой? Просто трутни, у которых и жала нет. Ведь все они обленившиеся рабы, которые бегут в леса и промышляют грабежом, чтобы не работать.

Фрон де БЕФ. Жала нет? Стрела с раздвоенным концом в три фута длиной, что попадает в мелкую французскую монету, — хорошее жало. Мне нечего стыдиться – никто не посмеет упрекнуть меня в трусости. Конечно же, мы соберем своих людей и сделаем против них вылазку. Один рыцарь стоит двадцати таких мужиков.

Морис де БРАСИ. Ещё бы! Мне совестно выехать на них с копьём.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Но не следует и терять рассудок. Всё, что мы говорим, было бы верно, будь это турки, мавры или трусливые французские крестьяне, доблестный де Браси, но тут речь идёт об английских йоменах. Единственное наше преимущество – рыцарское вооружение и боевые кони. Но на лестных тропинках от них мало проку. У нас так мало народу, что едва хватит на защиту замка.

Морис де БРАСИ. Я тебя не пойму, Бриан. Ты не похож сам на себя. Ты сомневаешься. Ты размышляешь. Ты обрёл какой-то новый смысл в своей жизни, который заставляет тебя дорожить ею?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Возможно и так. Что с того? Я такой же смертный, как и те йомены, собравшиеся у стен замка, как тот шут, которому я проиграл десять бочек хиоского вина и который вызывает теперь меня на битву за своего хозяина… Я тоже имею право на надежду. Но на этом и остановимся! Больше не спрашивай меня ни о чем таком, чтобы не имело отношения к тому, что нам предстоит решить сейчас, а именно, ответить на посланный нам вызов.

Морис де БРАСИ. Ты полагаешь, что их собралось, достаточно для приступа замка?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Нет, сэр Морис. У этих разбойников, правда, очень отважный начальник, но без осадных машин, без составных лестниц они ничего не поделают с замком. Но всё же следует послать гонцов за помощью. Пускай поторопятся на выручку к рыцарям, осаждённым шутом и свинопасом в баронском замке.

Морис де БРАСИ. Так давай пошлём в Йорк за моими людьми. Если эти бродяги не разбегутся, завидя мое знамя и моих стрелков, я скажу, что они храбрейшие из разбойников, когда-либо пускавшие стрелы в зеленых лесах. Но кто отвезёт такое письмо? Они устроят засады на каждой тропинке, поймают гонца и вытащат у него из-за пазухи письмо…

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я бы предпочёл отвечать им мечом, а не пером, но пусть будет так. (Садится за стол, берет в руки перо). Я напишу им на французском языке следующее: «Благородные рыцари не принимают вызова со стороны рабов, крепостных и беглых людей. Если лицо, именующее себя Чёрным Рыцарем, действительно имеет честь принадлежать к рыцарскому сословию, ему должно быть известно, что он унизил себя подобным союзом и не имеет права требовать уважения со стороны знатных особ благородного происхождения. Что касется пленных, то мы, соблюдая христианское милосердие, просим вас прислать какое-либо духовное лицо, чтобы исповедовать их и примирить с богом, ибо мы порешили казнить их сегодня до полудня и выставить их головы на стенах замка, чтобы показать всем, как мало мы обращаем внимания на тех, кто взялся выручать их. А потому, как уже сказано, просим прислать священника, дабы приготовить их к смерти. Исполнением нашей просьбы вы окажите им последнюю услугу в земной их жизни».

Морис де БРАСИ. Зачем нам ещё священник? По мне так достаточно одного тебя… И, надеюсь, ты не собираешься в действительности, казнить и наших прелестных пленниц?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Нет. Но священник передаст другое письмо о помощи твоей дружине. Он не посмеет отказать рыцарю Храма. Но пора за дело. Пусть это письмо передадут парламентёру, а мы посмотрим, что можно сделать для обороны замка. Какое-то время у нас еще есть.

Картина 9.

Седрик мечется по комнате замка, куда его заключили под стражу. Входит Вамба под видом монаха.

ВАМБА. Pax vobiscum! (Мир вам! -лат.) Да будет над вами благословение святого Дунстана, святого Дениса, святого Дютока и всех святых.

СЕДРИК. Войди, милости прошу. Ради чего ты явился сюда?

ВАМБА. Я пришёл приготовить вас к смерти.

СЕДРИК. Не может быть! Как они ни злобны, как ни бессердечны, они не осмелятся учинить такую жестокую и несправедливую расправу.

ВАМБА. Увы, взывать к их человеколюбию было бы столь же напрасно, как удерживать взбесившуюся лошадь на шёлковой уздечке. А потому подумай хорошенько, благородный Седрик, какие прегрешения совершил ты во плоти, ибо уже сегодня будешь призван к ответу пред высшее судилище.

СЕДРИК. Ну что ж, приступим к святому таинству, отец мой.

ВАМБА (своим обыкновенным голосом). Погоди минутку дядюшка, что это ты больно скоро собрался помирать? Лучше осмотрись хорошенько, прежде чем прыгать в тьму кромешную.

СЕДРИК. Право же, мне знаком твой голос.

ВАМБА. То голос вашего верного раба и шута. (Сбрасывает с головы капюшон.) Если бы вы раньше послушались моего дурацкого совета, вы бы сюда не попали. Последуйте же хоть теперь совету дурака, и вы недолго здесь останетесь.

СЕДРИК. То есть как же это?

ВАМБА. А вот так. Возьми эту рясу и верёвку, только в них ведь и заключается мой священный сан, и преспокойно уходи из замка, а мне оставь свой плащ и пояс, чтобы я мог занять твое место и прыгнуть за тебя куда придётся.

СЕДРИК. Тебе занять мое место? Но ведь они тебя повесят, бедный мой дурень!

ВАМБА. Пусть делают что хотят. Я надеюсь, что Вамба, сын Безмозглого, может висеть на цепи так же важно, как цепь висела на шее у его предка.

СЕДРИК. Но как ты попал сюда и почему ты уверен, что тебя выпустят обратно?

ВАМБА. Рыцари, захватившие вас, а это Фрон де Беф, Бриан де Буагильбер и Морис де Браси, в ответ на наш вызов потребовали священника, яко бы для того, чтобы подготовить вас к смерти, а на самом деле, чтобы передать через меня послание о помощи дружине Браси. Рыцарь Храма уверен, что ни один священнослужитель не осмелиться ослушаться его воли, даже если священник — бедный служитель святого Франциска, который шёл через эти леса и попал в руки разбойников, которые послали меня в этот замок исполнить священную обязанность при осужденных на смерть…

СЕДРИК. О каких разбойниках ты говоришь? Ты их тоже выдумал? На что ты надеешься? Как я могу сбежать, оставив на погибель своих друзей, слуг, свою воспитанницу? Разве там, за стенами, есть надежда на выручку?

ВАМБА. И еще какая надежда! Да будет вам известно, что, надев мой балахон, вы облекаетесь в мундир полководца. Пятьсот человек собрались под стенами этого замка, и сегодня я был одним из главных предводителей. Моя дурацкая шапка сошла за каску, а погремушка — за маршальский жезл. Вот увидим, много ли они выиграют, сменив дурака на умного человека. Право, я боюсь, как бы они, разжившись премудростью, не потеряли храбрости. Когда мне пришлось отступить перед подавляющей силой разбойников, я вскоре вернулся и нашел на поле боя оглушенного Гурта. Вместе с ним, мы попали к вольным стрелкам Робин Гуда, и он взялся оказать нам помощь. К тому же к нам подтягиваются ваши верные слуги из ваших поместий. Чёрный рыцарь, отличившийся на турнире своим благородством, вместе с нами… Так что, не теряй даром времени, хозяин, прощай, будь милостивее к бедному Гурту и сжалься над его собакой Фангсом, а мой колпак повесь на стену в Ротервуде в память того, что я отдал свою жизнь за хозяина, как верный … дурак. (Последнее слово он произнёс как-то двусмысленно – не то серьёзно, не то в шутку, но словно хотел сказать вместо него другое слово – «друг»)

СЕДРИК (со слезами на глазах). Память о тебе будет жить, пока верность и любовь будут в чести в этом мире. Если бы я не думал, что найду средства спасти Ровену и тебя, да и тебя тоже, мой бедный Вамба, я бы не дал уговорить себя на такое дело. Мы возьмём этот замок штурмом. На мой клич придут мои друзья. (Они переменились платьями, но тут у Седрика возникли новые опасения). Но я не знаю никаких языков кроме родного наречия да нескольких фраз по нормански; как же я буду выдавать себя за настоящего монаха?

ВАМБА. Вся штука в двух словах. Меня научил им отец Тук из из весёлого семейства лесных стрелков. Чтобы ни говорили тебе, отвечай: «Pax vobiscum!», что по латыни означает «Мир вам!» При встрече или прощаясь, благословляя или проклиная, повторяй: «Pax vobiscum!» — и всё тут. Для монаха эти словечки так же необходимы, как помело для ведьмы или жезл для чародея. Произноси только низким голосом и с важностью: «Pax vobiscum!» — и против этого никто не устоит. Стража ли, привратник, рыцарь или оруженосец, пеший или конный – безразлично: эти слова на всех действуют как заклинание. Если поведут меня завтра вешать, что еще очень сомнительно, я непременно испытаю силу этих слов на палаче.

СЕДРИК. Коли так, то я мигом превращусь в монаха. «Pax vobiscum!» Надеюсь, что запомню этот пароль. Прощай мой бедняга. Сердце у тебя такое, что стоит любой здоровой головы. Я вас выручу либо возвращусь и умру вместе с вами. Не дам волосу упасть с твоей головы, мой добрый слуга, хотя бы пришлось ради этого пожертвовать своей жизнью. Прощай!

ВАМБА. Прощай, дядюшка. Не забывай «Pax vobiscum!»

Седрик пробирается низкими сводчатыми коридорами, почти в темноте, и вдруг видит перед собой женскую фигуру, это Ревекка.

СЕДРИК. «Pax vobiscum!» (пытается поскорее пройти мимо)

РЕВЕККА. Et vobius pater reverendissime! (И вам тоже, преподобный отец! – лат)

СЕДРИК. Я немножко глух (и проворчал себе под нос) Вот научил, проклятый дурак! В первый раз выстрелил – и сразу же попал в дамочку, разумеющую по латыни, как я по-саксонски.

РЕВЕККА. Я прекрасно знаю саксонское наречие. Прошу вас, преподобный отец, будьте милосердны, навестите раненого пленника и преподайте ему утешение. За это доброе дело ваш монастырь получит щедрое подаяние, какого еще никогда не получал.

СЕДРИК. Дочь моя, мне нельзя оставаться в этом замке и терять время на исполнение обычных моих обязанностей. Я должен уйти как можно скоре. Жизнь и смерть многих зависит от этого.

РЕВЕККА. Отец мой, молю вас во имя обетов, которые вы на себя приняли, не покиньте несчастного, не откажите ему в своих советах и помощи!

СЕДРИК. Чтоб меня чёрт побрал и засадил в Ифрин заодно с душами Одина и Тора!

УРФРИДА (появляясь из темноты). Что это значит, милочка? Так-то ты платишь мне за доброту, за то, что я позволила тебе выйти из темницы? Святого человека довела до того, что он начал ругаться, чтобы избавиться от приставания еврейки!

СЕДРИК. Еврейки! Пусти, женщина! Дай мне пройти и не задерживай меня. Я только что исполнил святой долг и не хочу оскверняться.

УРФРИДА. Иди сюда, отец мой. Ты не здешний и без провожатого не выберешься из замка. Поди сюда, мне хочется поговорить с тобой. А ты ступай к больному и ухаживай за ним, пока я не ворочусь. И горе тебе, если осмелишься ещё раз уйти оттуда без моего разрешения! (Насильно затащила Урфрида мнимого монаха в каморку, достала с полки флягу с вином и два стакана). Ты сакс, отец мой? Не спорь, не спорь – звуки родного языка сладки для моих ушей, хотя и редко я их слышу, разве только из уст жалких и приниженных рабов. А ты сакс, отец, хотя и служитель божий, а всё-таки свободный человек. Приятно мне слушать твои речи.

Седрик САКС. Разве священники из саксов не заходят сюда? Мне кажется, их долг – утешать отверженных и угнетённых детей нашей земли.

УРФРИДА. Нет, не заходят, а если и заходят, то предпочитают пировать за столом завоевателей, а не слушать жалобы своих земляков. Так, по крайней мере, говорят о них, сама-то я мало кого вижу. Вот уже десять лет, как в этом замке не бывало ни одного священника, исключая того распутного норманна, который был здесь капелланом и по ночам пьянствовал вместе с Реджинальдом Фрон де Бефом. Но и он давно отправился на тот свет давать отчёт богу в своей пастырской деятельности. А ты сакс, да ещё саксонский священник, и мне нужно задать тебе один вопрос.

Седрик САКС. Да, я сакс, но недостоин звания священника. Отпусти меня, пожалуйста! Клянусь, что я вернусь сюда или пришлю к тебе другого духовника, более меня достойного выслушать твою исповедь.

УРФРИДА. Погоди ещё немного. Скоро голос, который ты слышишь, замолкнет в сырой земле. Но я не хочу уходить туда без исповеди в своих грехах. Так пусть вино даст мне силы поведать тебе все ужасы моей жизни. (Она налила стакан и с жадностью осушила его до дна, как бы опасаясь проронить хоть одну каплю). Оно одурманивает, но ободрить уже не может. Выпей и ты, отец мой, иначе не выдержишь и упадёшь на пол от того, что я собираюсь рассказать тебе. (Седрик, уступая её натиску, отпил большой глоток вина) Родилась я совсем не такой жалкой тварью, какой ты видишь меня теперь, отец мой. Я была свободна, счастлива, уважаема, любима и сама любила. Теперь я раба, несчастная и приниженная. Пока я была красива, я была игрушкой страстей своих хозяев, а с тех пор, как красота моя увяла, я стала предметом их ненависти и презрения. Разве удивительно, отец мой, что я возненавидела род человеческий и больше всего то племя, которому я обязана такой переменой в моей судьбе? Разве хилая и сморщенная старуха, изливающая свою злобу в бессильных проклятиях, может забыть, что когда-то она была дочерью благородного Торкилстонского, перед которым трепетали тысячи вассалов?

Седрик САКС (пятясь от Урфриды). Ты дочь Торкиля Вольфгангера! Ты…ты родная дочь благородного сакса, друга моего отца и его ратного товарища?

УРФРИДА. Друг твоего отца! Стало быть, передо мной Седрик, по прозвищу Сакс, потому что у благородного Херварда Ротервудского только и был сын, и его имя гремит среди его соплеменников. Но, если точно ты Седрик из Ротервуда, что означает твое монашеское платье? Неужели и ты отчаялся спасти свою родину и в стенах монастыря обрел пристанище от притеснений?

Седрик САКС. Всё равно, кто бы я ни был, продолжай, несчастная свой рассказ об ужасах и преступлениях. Я знаю, ты преступница. Ведь даже то, что ты осталась в живых, — преступление.

УРФРИДА. Да, я преступница. Страшные, чёрные, проклятые преступления тяжким камнем давят мне на грудь, их не в силах искупить даже огни посмертных мучений. Да, в этих самых комнатах, запятнанных чистой кровью моего отца и моих братьев, в этом доме я жила любовницей их убийцы, рабой его прихотей, участницей его наслаждений. Каждое мое дыхание, каждое мгновение моей жизни было преступлением.

Седрик САКС. Несчастная женщина. Стало быть, в то время, когда друзья твоего отца, молясь об упокоении души его и всех его сыновей, не забывали в своих молитвах помянуть имя убиенной Ульрики, пока все мы оплакивали умерших и чтили их память, ты жила! Жила в союзе любви с подлым тираном, умертвившим всех, кто был тебе всего ближе и дороже, с тираном, пролившим кровь младенцев, чтобы не оставить в живых ни одного отпрыска славного и благородного рода Торкиля Вольфгангера!

УРФРИДА. В беззаконном союзе – да, но не в любви, скоре в аду есть место для любви, чем под этими нечестивыми сводами. Нет, в этом я не могу упрекнуть себя. Не было минуты, чтобы я не ненавидела Фрон де Бефа и всю его породу.

Седрик САКС. Ненавидела его, а всё-таки жила! Несчастная! Разве у тебя под рукой не было ни кинжала, ни ножа, ни стилета? Счастье твоё, что тайны норманнского замка всё равно, что могильные тайны! Если бы я только представил себе, что дочь Торкиля живёт в гнусном союзе с убийцей своего отца, меч истого сакса разыскал бы тебя и в объятиях твоего любовника!

УРФРИДА. Неужели действительно, ты заступился бы за честь рода Торкиля? Значит, правда, что ты настоящий сакс, каким прославила тебя молва? Потому что даже в этих проклятых стенах звучало имя Седрика, и я, жалкая и униженная тварь, радовалась при мысли о том, что жив ещё на сете хоть один мститель за наше несчастное племя. У меня тоже бывали часы мщения. Я подстрекала наших врагов к ссорам и во время их пьяного разгула возбуждала среди них смертельную вражду. Я видела, как лилась их кровь, слышала их предсмертные стоны! Взгляни на меня, Седрик, — не осталось ли на моём увядшем и гнусном лице каких-нибудь черт, напоминающих Торкиля?

Седрик САКС. Не спрашивай об этом, Ульрика. Так мертвец напоминает живого, когда бес, вселяясь в бездыханный труп, взывает из могилы.

УРФРИДА. Пусть будет так, а между тем это бесовское лицо могло когда-то посеять вражду между старшим Фрон де Бефом и его сыном Режинальдом. То, что потом случилось, следовалобы навеки скрыть под покровом адской тьмы; но я подниму завесу и на мгновение покажу тебе то, от чего мертвецы встают из гроба и громко вопиют. Долго разгоралась глухая вражда между тираном-отцом и его свирепым сыном. Долго я тайно раздувала эту противоестественную ненависть. Она вспыхнула в час пьяного разгула, и за своим собственным столом мой обидчик пал от руки родного сына… Вот какие тайны прячутся под этим кровом.

Седрик САКС. А ты, преступная и несчастная, что сталось с тобой после смерти твоего любовника?

УРФРИДА. Угадывай, но не спрашивай. Я осталась здесь и жила, пока преждевременная старость не обезобразила мое лицо. Тогда все стали презирать и оскорблять меня. Я вынуждена была ограничить мою месть мелкими кознями раздражённой служанки или пустой бранью беспомощной старухи.

Седрик САКС. Ульрика, мне кажется, что в глубине сердца ты всё еще не перестала сожалеть об утрате тех радостей, которые ты покупала ценою злодеяний; как же ты дерзаешь обратиться к человеку, облечённому в эти священные одежды?

УРФРИДА. Погоди, суровый прорицатель! Скажи, что значат новые и страшные чувства, которые с недавних пор стали одолевать меня в моем одиночестве? Почему давно минувшие дела встают передо мною, внушая неодолимый ужас? Какая участь постигнет за гробом ту, которой бог судил пережить на земле столько зол и страданий? Не лучше ли мне обратиться к божествам наших некрещеных предков, чем переносить те страшные видения, которые терзают меня и наяву и во сне?

Седрик САКС. Я не священник. Я не священник, хотя и надел монашеское платье.

УРФРИДА. Монах ты или мирянин, мне всё равно. За последние двадцать лет я, кроме тебя, не видела никого, кто бы боялся бога и уважал человека. Скажи, неужели мне нет надежды на спасение?

Седрик САКС. Я думаю, что тебе пора покаяться. Прибегни к молитве и покаянию, и дай тебе боже обрести прощение. Но я не могу и не хочу оставаться дольше с тобой.

УРФРИДА. Постой еще минуту, не покидай меня теперь, сын друга моего отца. Иначе тот демон, что управлял моей жизнью, может ввести меня в искушение отомстить тебе за твое жестокосердное презрение. Как ты думаешь, долго ли пришлось бы тебе прожить на свете, если бы Фрон де Беф застал Седрика Сакса в своем замке и в такой одежде? Он и так уже поглядывал на тебя, как хищный сокол на добычу.

Седрик САКС. Что ж, пускай. Пусть он и клювом, и когтями растерзает меня, и всё-таки мой язык не произнесёт ни единого слова лжи. Я умру саксом, правдивым в речах и честным на деле. Отойди прочь! Не прикасайся ко мне и не задерживай меня. Сам Редженальд Фрон де Беф не так омерзителен для моих глаз, как ты, низкое и развратное существо, сохранившее свое тело для наслаждений, путем предательства, ценою осквернения памяти отца своего и братьев своих.

УРФРИДА. Ну, будь, по-твоему. (Неоднозначная угрожающая пауза) Ступай своей дорогой и позабудь в своем высокомерии, что стоящая перед тобой старуха была дочерью друга твоего отца. Иди своим путём. Я останусь одна. Зато и мое мщение будет делом только моих рук. Никто не станет мне помогать, но все услышат о том деянии, на которое я отважусь. Прощай! Твое презрение оборвало последнюю связь мою с миром. Ведь я надеялась, что мои несчастья смогут пробудить сострадание в моих соплеменниках…

Седрик САКС. Ульрика, ты так много вынесла и перетерпела в этой жизни, так неужели ты будешь предаваться отчаянию именно теперь, когда глаза твои узрели твои преступления и покаяние должно стать твоим главным делом?

УРФРИДА. Седрик, ты мало знаком с человеческим сердцем. Чтобы жить так, как я жила, нужно носить в своей душе безумную жажду наслаждений и мести. Напиток слишком ядовитый для человеческого сердца, но отказаться от него нет силы. Старость не дает наслаждений, морщинистое лицо перестает пленять, а мстительность выдыхается, размениваясь на бессильные проклятия. Тогда-то и возникают угрызения совести, а с ними – бесплодные сожаления о прошлом и безнадёжность в будущем. Но для раскаяния здесь нет места… Однако твои речи пробудили во мне новую душу. Правду ты сказал: те, кому не страшна смерть, способны на всё. Ты указал мне средства к отмщению, и будь уверен, что я ими воспользуюсь. Доселе в моей иссохшей груди наряду с мщением боролись еще другие страсти, отныне оно одно воцарится в ней. Ты сам скажешь потом, что какова бы ни была жизнь Ульрики, её смерть была достойна дочери благородного Торкиля. Перед стенами этого проклятого замка собралась боевая дружина – ступай, веди их скорее в атаку. Когда же увидишь красный флаг на боковой башне, в восточном углу крепости, наступай смелее — норманнам будет довольно дела и внутри замка, так что вы сможете прорваться, невзирая на их стрелы и пращи. Иди, прошу тебя. Выполняй свое назначение, а меня предоставь моей судьбе…

Седрик САКС. Но что ты задумала?

Фрон де БЕФ. Куда девался этот бездельник монах? Клянусь богом, я сделаю из него мученика, если он вздумает сеять предательство среди моей челяди!

УРФРИДА. Какое верное чутье у неверной совести! Может быть мне всё же прислушаться к своей обиде на твое презрение ко мне? А? Как ты думаешь, Сакс? Устою ли я перед очередным соблазном? (Повисает напряженное молчание. Слышны шаги и ворчание приближающегося Фрон де Бефа). Но ты не обращай внимания на него. Уходи скорее к своим. Возгласи боевой клич саксов, и пусть они запоют свою воинственную песнь. Моя месть послужит им припевом.

Ульфрида исчезает в боковую дверь, а Фрон де Беф входит в комнату. Седрик не без труда принудил себя отвесить гордому барону смиренный поклон, на который тот отвечал небрежным кивком.

Фрон де БЕФ. Долго же задержал тебя кающийся грешник, мой отец! Впрочем, тем лучше для него, потому что это его последняя исповедь. Ты приготовил его к смерти?

Седрик САКС. Я нашёл его готовым к самому худшему исходу, так как он знает, кто его хозяин.

Фрон де БЕФ. Это что же такое монах? Твоя речь выдает в тебе сакса!

Седрик САКС. Я воспитывался в обители святого Витольда, что в Бертоне. Сэр Бриан де Буагильбер, рыцарь ордена Храма знает об этом.

Фрон де БЕФ. Вот как. Было бы лучше, если бы ты был норманном. Но нечего делать — других гонцов нет. Этот Витольдов монастырь в Бертоне просто совиное гнездо. Давно пора разорить его до основания. Скоро настанет такое время, что ни ряса, ни кольчуга не спасут сакса.

Седрик САКС (голосом, дрожащим от сдержанной ярости). Да будет воля божия.

Фрон де БЕФ. Твой голос дрожит от страха. Вижу, что у тебя душа ушла в пятки, и ты уже вообразил себе, что наши воины ворвались в вашу трапезную и хозяйничают в ваших погребах. Но окажи мне сегодня услугу, и, что бы ни случилось с остальной братией, обещаю тебе, что ты сможешь жить так же безопасно, как улитка в раковине.

Седрик САКС. Извольте приказывать.

Фрон де БЕФ. Так иди за мной, я тебя провожу в боковую калитку. Ты видишь, монах, это стадо саксонских свиней, которые дерзнули окружить мой замок Торкилстон? Наговори им чего хочешь насчёт непрочности этой твердыни или вообще скажи что вздумается, лишь бы они ещё сутки простояли под стенами. А ты, между тем, снеси то письмо, которое передал тебе доблестный рыцарь Храма… Однако постой. Скажи, ты умеешь читать?

Седрик САКС. Нисколько. Я умею читать только свой требник. Да и то потому, что знаю наизусть службу господню милостью богородицы и святого Витольда…

Фрон де БЕФ. Ну, тем лучше. Итак, отнеси это письмо в замок Филиппа де Мальвуазена. Скажи, что письмо от меня, а писал его храмовник Бриан де Буагильбер и что я прошу его как можно скорее отослать это письмо в Йорк. Впрочем, скажи ему, чтобы он не очень беспокоился за нашу судьбу. Стыдно подумать, что мы вынуждены прятаться от горсточки негодяев, которые обычно пускаются бежать, едва заслышат топот наших коней. Я тебе говорю, монах, ухитрись выдумать какой-нибудь предлог, чтобы удержать на месте этих мерзавцев, пока не подоспеют наши сторонники. Моя мстительность пробудилась, а это такой сокол, который не уснёт, пока не насытиться добычей.

Седрик САКС. Клянусь моим святым покровителем, клянусь и всеми остальными святыми угодниками, живыми и умершими в Англии, ваши приказания будут исполнены! Ни один сакс не уйдёт из-под этих стен, если мое влияние будет в силе удержать их здесь.

Фрон де БЕФ. Эге, монах, ты переменил тон и сразу так приободрился, словно всей душой жаждешь истребления саксонского стада, а между тем ведь эти свиньи тебе сродни!

Седрик САКС. Если люди разбойничают, то церковь предаёт их отлучению, а государство ставит вне закона.

Фрон де БЕФ. Ты говоришь сущую правду. Я и забыл, что негодяи способны ободрать донага жирного аббата ничуть не хуже своих французских собратьев. Но пора и в путь. Перейдя через ров по этой доске, ты очутишься в небольшом выступе наружной стены, откуда идет подземный ход в открытое поле. Ступай скорее. Только исполни мое поручение, и ты увидишь, что мясо саксов будет здесь так же дёшево, как бывает свинина на бойнях в Шеффильде. Да, вот что: ты, кажется, довольно весёлый поп, так приходи после побоища, я тебе выставлю столько мальвазии, что хватит напоить допьяна весь ваш монастырь.

Седрик САКС. Разумеется, мы еще встретимся.

Фрон де БЕФ. А пока вот тебе (сунул в руку Седрику золотую монету). Но помни: если не выполнишь моего поручения, я с тебя сдеру и рясу, и твою собственную шкуру.

Седрик САКС. Предоставляю тебе и то и другое. Можешь казнить меня, если в следующий раз, когда мы встретимся, не заслужу от тебя ничего лучшего. (Уходит)

Фрон де БЕФ (смотрит вслед уходящему Седрику). Что такое? Похоже, он выбросил мою монету. Эй, стрелок, пусти-ка стрелу вдогонку этому монаху! (Подбегает стрелок. Натягивает тетиву лука. Прицеливается) А, впрочем, нет, стой. Не нужно стрелять. Ведь другого гонца нет – приходится верить этому. Я думаю, что он не посмеет обмануть нас. В худшем случае придётся заключить договор с тем саксонским псом, что сидит у меня на цепи. (Обращаясь к стрелку) Распорядись, чтобы привели ко мне Седрика Ротервудского. (Стрелок убегает. Фрон де Беф подходит к столу, наливает в кубок вина и делает большой глоток. Вводят пленника. Тускло мерцает свет. Шапка надвинута на самые глаза Вамбы). Ну, саксонский храбрец, как тебе нравится гостить в Торкилстоне? Клянусь богом и святым Денисом, если ты не заплатишь знатного выкупа, я подвешу тебя за ноги на железной решётке вот этих самых окон, и ты будешь там висеть, покуда коршуны и вороны не превратят тебя в скелет… Говори, саксонский пёс, много ли ты дашь за спасение своей подлой жизни?

Во время этой речи в комнату вошёл Бриан де Буагильбер. Он сделал несколько глотков вина прямо из плетенной бутыли и молча наблюдает за происходящим.

ВАМБА. Я-то ни копейки не дам. Вот разве что если сэр рыцарь Бриан де Буагильбер отдаст мне проигранных им десять бочек хиоского вина, то тогда, может быть, я и поделюсь с вами несколькими бочками. А что касается вашего обещания повесить меня за ноги, так это, пожалуй, недурно. У меня, говорят, мозги перевернулись вверх ногами с той минуты, как на меня надели колпак. Так если меня повесят головой вниз – может, мозги-то и станут опять на место.

Фрон де БЕФ. Пресвятая Женевьева, кто это со мной говорит? (Сшибает с головы Вамбы шапку)

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Это Вамба – шут Седрика Сакса. И я, действительно, его должник. Этот потешный дурак мужественно сражался при нападении на его хозяина, а теперь решил пожертвовать ради него своей жизнью.

Фрон де БЕФ. Ну и прекрасно. Я повешу его на одной виселице рядом со всеми его попутчиками, если его хозяин не выкупит их жизни дорогой ценой. Но одним выкупом они от меня не отделаются: пусть дадут обязательство увести с собой толпы бродяг, окруживших замок, подпишут отречение от своих прав и вольностей и признают себя нашими вассалами. Пусть они будут счастливы, если мы оставим за ними право дышать… Но где же настоящий Седрик? Куда он подевался?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Должно быть, он бежал, переодевшись монахом.

Фрон де БЕФ. Кой чёрт! Стало быть, я сам проводил ротервудского борова до калитки и своими руками выпустил его из замка! (Входит де Браси) А ты, своими дурачествами перехитривший идиотов, еще более безмозглых, чем ты, — я тебя посвящу в монашеский сан! Я тебе велю обрить макушку по всем правилам. Эй, кто там! (Выбегает стражник) Содрать ему кожу с головы и выбросить с башни за стену!.. Ну, шут, посмотрим, как ты дальше будешь шутить!

ВАМБА. Что ж, благородный рыцарь, ваши поступки лучше ваших слов. Коли точно нарядите меня в красную шапочку, значит, из простого монаха я стану кардиналом.

Морис де БРАСИ. Бедняга. Он, кажется, решил до конца быть верным своей профессии! Фрон де Беф, не казните его, а подарите мне. Пусть он забавляет мою вольную дружину. Что ты на это скажешь, плут? Согласен ты собраться с духом и отправиться со мной на войну?

ВАМБА. Пожалуй, только надо у хозяина спроситься, потому что, видишь ли, мне нельзя снимать этот ошейник без его позволения.

Морис де БРАСИ. Э, норманнская пила мигом распилит саксонский ошейник.

ВАМБА. Ещё бы, ваша милость, оттого, должно быть, и пошла у нас пословица:

Английский дуб норманн спилил

И Англию поработил;

Теперь английский суп он ест,

Норманн – хозяин наших мест;

Пока царит в стране норманн,

Нет радости у англичан.

Фрон де БЕФ. Хорош же ты, де Браси – стоишь и потешаешься дурацкими россказнями, когда нам угрожает серьёзное бедствие! Разве ты не видишь, что они нас перехитрили? Ведь по милости того самого шута, с которым ты вздумал любезничать, нам не удалось снестись с нашими союзниками. Что же нам ждать, кроме близкого штурма?

Морис де БРАСИ. Так пойдём к бойницам. Когда же ты видел, чтобы я был мрачен перед битвой? Вот пусть и наш доблестный рыцарь Храма хоть вполовину так же храбро защищает свою жизнь, как бился он во славу своего ордена. Да и ты сам взбирайся на стену. Ручаюсь тебе, что саксонским разбойникам так же не удастся влезть на стены Торкилстона, как если бы они вздумали залезть на облака. А если предпочитаешь вступить в переговоры с бандитами, давай поговорим с шутом серьёзно – он не так прост, как хочет казаться. А ну ка, приятель, промочи себе глотку этим благородным напитком (протягивает Вамбе кубок с вином), соберись с духом и скажи, что Седрик Сакс может посулить за освобождение своих попутчиков, своего имущества и своей челяди?

ВАМБА (осушив кубок с вином). Надеюсь, сэр рыцарь Бриан де Буагильбер, что это вино не из моих бочек? А не то, оно, что-то кисловато… Что же касается выкупа, то мой хозяин без особого труда готов будет заплатить вам не менее тысячи золотых.

Фрон де БЕФ. А сможет он немедленно обеспечить отступление этого сброда, что толпиться вокруг замка, нарушая мир божеский и королевский?

ВАМБА. Не сомневаюсь в этом, как и в том, что при необходимости, этот сброд, как вы выразились, под его руководством сумеет взять приступом ваш замок.

Морис де БРАСИ. Стало быть, дело можно считать улаженным. Седрик Сакс заплатит нам тысячу золотых и снимет осаду замка, а мы освободим его попутчиков.

Фрон де БЕФ. Кроме еврея Исаака.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. И кроме его дочери. А за старого еврея, Реджинальд, я сам заплачу тебе выкуп.

Фрон де БЕФ. Зачем тебе это нужно? Я не сброшу тебе цену.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Неважно… Но, о чем мы говорим? Этот шут, хотя и доказал свою преданность хозяину, свое мужество и сообразительность, но он не станет предметом торга с Седриком, так же, как и евреи, ставшие его случайными попутчиками. (Глядит на Мориса де Браси)

Морис де БРАСИ. Вопрос о выкупе не может касаться леди Ровены. Пусть никто не скажет, что я отказался от такой добычи, не успев хорошенько подраться из-за неё.

Фрон де БЕФ. Тогда договор не касается и тебя, проклятый шут. Я всё же намерен показать на тебе каково со мной шутки шутить.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Не трогай его Реджинальд. Я еще не рассчитался с ним за проигранное пари.

Морис де БРАСИ. Оставь Бриан. Выпьем вино за упокой его души и это будет справедливо. Кстати, я должен отдать прекрасной Ровене твою золотую цепь, которую ты тоже проспорил, обещая победить несчастного Уилфреда? Смотри, Бриан де Буагильбер, ты так проспоришь всё свое имущество, а то, что останется, пустишь по ветру ради прекрасных глаз еврейки.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. К чему эти намёки? Если ты что-то знаешь о судьбе Уилфреда Айвенго – скажи. Но если он даже мёртв, то цепь по праву принадлежит Ровене, которая поставила против неё ковчег со святыми мощами. Что же касается самой леди Ровены, из-за которой ты и втянул нас во всё это мероприятие, то без её освобождения Седрик не станет вести с нами переговоры. Так я говорю, шут?

ВАМБА. Совершенно справедливо с вашей стороны замечено, что леди Ровена никак не может оставаться в этом замке ни при каких условиях, что и было чётко изложено в нашем вызове.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Но и предавать своего товарища, избегая драки за обладание прекрасной дамой, даже если замок обложили кругом и продвигаются к его стенам преобладающие силы противника, мы не станем.

Морис де БРАСИ. Так пойдём же на стены, посмотрим, что делают эти негодяи! (Распахивает решётчатое окно). Они несут большие щиты, а стрелки их на опушке леса темнеют, словно грозовая туча.

Фрон де БЕФ (Тоже взглянул в окно, схватил свой рог, громко затрубил, призывая своих людей на стены крепости. Убегая, он обратился к рыцарям). Де Браси, охраняй восточную сторону, где стены пониже остальных. Благородный Буагильбер, ты опытен в науке нападения и обороны – возьми на себя присмотр за западной стеной. Я сам стану у наружных укреплений. Но прошу вас, доблестные друзья мои, не ограничиваться обороною одной лишь точки. Сегодня мы должны поспевать всюду, помогать всем, кому приходится туго. Нас очень немного, но храбростью и проворством можно возместить этот недостаток. Не забывайте, что мы имеем дело с простыми мужиками! А шута заприте в часовню. Для святых Торкилстона будет новостью услышать молитвы да акафисты от шута, побывавшего в наряде монаха. Такой чести им не оказывали, пожалуй, с тех пор, как изваяли их из камня. Разберемся с ним после битвы.

Морис де БРАСИ. Не оскорбляй святых, сэр Реджинальд. Нам может понадобиться их помощь прежде, чем мы разгоним этот сброд.

Фрон де БЕФ. Ну, я не жду от них никакой помощи. Вот разве притащить их к бойницам да свалить на головы осаждающим. Там есть святой Христофор, такой огромный да тяжёлый, что он один может придавить целый отряд.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (всё это время, внимательно наблюдавший в окно за движением неприятеля). Клянусь честью моего ордена, что эти люди наступают в таком образцовом порядке, какого трудно было ожидать от них. Посмотрите, как искусно они пользуются каждым деревом или кустарником и как успешно укрываются от наших самострелов. Я не вижу у них ни знамен, ни знаков, но уверен, что ими предводительствует какой-нибудь рыцарь или благородный дворянин, опытный в военном деле.

Морис де БРАСИ. Я вижу его. Вот мелькают перья рыцарского шлема и блестит панцирь. Видите, высокого человека в чёрной кольчуге? Он ведёт вон тот дальний отряд мошенников-йоменов. Клянусь святым Денисом, это, наверное, тот самый Чёрный Рыцарь, о котором написано в полученном нами вызове и которого на турнире прозвали Чёрным Лентяем. Помнишь Фрон де Беф, это он вышиб тебя из седла на турнире в Ашби?

Фрон де БЕФ. Тем лучше, значит, он сам напрашивается на мою месть. Это должно быть какой-нибудь трус. Недаром он побоялся остаться на ристалище и не решился взять приз, который мог ему достаться случайно. Мне бы, конечно, никогда не удалось встретить его среди дворян и настоящих рыцарей, и я очень рад, что он всё-таки попался мне в окружении подлых йоменов. (Уходя из комнаты) Эй, Ансельм, распорядись, чтобы кипятили смолу и масло, — мы выльем их на головы этим наглецам. Смотри, чтобы у самострелов было побольше стрел. Поднять на башню моё знамя! То, старое, на котором бычья голова. Мерзавцы скоро узнают, с кем им придется иметь дело…

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ну, что ж, Морис, пора и нам за дело. Кем бы не оказался Чёрный Рыцарь – отступать поздно, так как слова сказаны…

Морис де БРАСИ. Пора. Слова сказаны, и дело уже делается…

Уходят. Шум нарастающей битвы.

Картина 11.

Раненный Ульфрид лежит неподвижно. Возле него сидит Ревекка.

РЕВЕККА. Как прекрасно его лицо. Ты скоро поправишься и никогда не услышишь от Ревекки ничего кроме слов благодарности за заботу об отце её. Я никогда не скажу тебе тех слов, которые рвутся из моего сердца. Не видела я раньше столь отважного и благородного рыцаря. Я была рада, что отец мой в благодарность за твою защиту по пути из Ротервудского замка барона Седрика на турнир ссудил тебе лошадь и боевые доспехи, но сочла это малой толикой, заслуженной тобой благодарности и, когда твой оруженосец принес деньги, я тайком от отца вернула их ему обратно. Незнаю, донес ли он их до своего хозяина или нет, но мне он показался честным человеком. Но когда ты упал, обессиленный от раны, полученной на турнире, я упросила отца своего увезти тебя в занимаемый нами дом на окраине города Ашби. Чтобы не привлекать к тебе внимания, я распорядилась положить тебя в мои носилки, а сама поехала на одной из верховых лошадей. А хищный взгляд Бриана де Буагильбера не поняла я тогда. Мне казалось, что он дважды поворачивал коня, не для того, чтобы встретиться взглядом со мною, но, чтобы заглянуть под полог моих носилок. Но всё же мы добрались до дома, где, благодаря искусству врачевания, знанию свойств зелий и элексиров, мне удалось предотвратить лихорадку. И хотя ты потерял много крови, бальзам старой Мириам, секрет которого она передала мне, не утратил своей целебной силы и уже нечего было опасаться за твою жизнь из-за раны, вскоре ты должен прийти в себя. Но я не хотела расставаться с тобой и уговорила взять тебя с собой в Йорк, убедив отца тем, что нельзя передавать в другие руки склянку с драгоценным бальзамом из опасения, что таким образом откроется важная врачебная тайна. Кроме того, я напомнила отцу, что ты — любимец короля Англии Ричарда Львиное Сердце. А между тем в случае возвращения Ричарда в Англию, о чем ходят упорные слухи, несчастный Исаак, снабжавший по принуждению мятежного принца Джона деньгами, будет сильно нуждаться в могущественном заступнике перед королём. (Ревекка поправила повязку на ране Ульфрида и собралась отойти от его постели, как тот слабо застонал, попытался привстать и открыл глаза).

УЛЬФРИД (с восхищением в слабом голосе и во взгляде). Прошу вас, любезная девица, будьте так добры…Не исчезайте. Я уже видел вас в своих видениях ранее. Ваши прекрасные черты… Блеск ваших глаз, наверное, менестрели сравнивают с вечерней звездой, сверкающей из-за переплетающихся ветвей жасмина… Но понимаете ли вы меня? Ибо перед этим, когда я очнулся из забытья, вы говорили на каком-то дивном наречии, которое я не могу припомнить…

РЕВЕККА (Приложила пальчик к губам). Вы еще очень слабы. Вам не надо так много говорить. Я живу в Англии, сэр рыцарь, и говорю по-английски, хотя по одежде и происхождению принадлежу к другой стране. А то наречие, которое вы услышали, придя в себя…

УИЛФРЕД. Благородная девица…

РЕВЕККА. Сэр рыцарь не величайте меня титулом благородной. Лучше сразу узнайте, что ваша служанка Ревекка — не более как бедная еврейка, дочь того самого Исаака из Йорка, которому вы недавно оказали покровительство. А потому и он, и все его домочадцы обязаны вас окружить самым заботливым уходом и попечениями.

УИЛФРЕД. Мое преклонение перед вашей красотой, почтительное восхищение ею, глубокое чувство признательности за неожиданную помощь не станут от этого сообщения меньше. То, что у нас разные вероисповедывания не помешало вам перевязать мои раны. Ведь это ваши нежные руки прикасались ко мне, снимая боль и возвращая к жизни. И я не нахожусь в плену предрассудков. Но, очень похоже, что мы в другом плену. Мне показалось, что ко мне в носилки заглядывал Морис де Браси, а потом я слышал голос Фрон де Бефа… Что значит всё это? Где мы?

РЕВЕККА. Увы, так оно и есть. Едва мы выехали из Ашби, как были захвачены в плен, сначала как мы думали, разбойниками, а теперь знаем – рыцарями Морисом де Браси, Фрон де Бефом и Брианом де Буагильбером.

УИЛФРЕД. Но почему вы не оставили меня в Ашби? Разве не нашлось в окрестностях какого-нибудь Франклина или хотя бы богатого крестьянина, который согласился бы взять на свое попечение раненого земляка, пока он не будет в состоянии снова носить оружие? Неужели нет поблизости саксонского монастыря, куда бы меня приняли?

РЕВЕККА (с печальной улыбкой). Бесспорно, и худший из перечисленных вами приютов был бы для вас более приличным жилищем, нежели дом презренного еврея. Однако, сэр рыцарь, тогда бы вы лишились своего лечащего врача. Как вам известно, евреи умеют лечит раны, хотя и не наносят их. А в нашем семействе к тому же со времён царя Соломона хранятся некоторые врачебные секреты. Целебную силу одного из них вы испытали. Ни один назареянин… простите, я обмолвилась, сэр рыцарь… ни один христианский лекарь в пределах четырёх британских морей не в силах поставить вас на ноги скорее, чем через месяц.

УИЛФРЕД. А как скоро ты можешь сделать это?

РЕВЕККА. Через восемь дней, если будешь терпеливо и послушно исполнять мои предписания.

УИЛФРЕД. Клянусь пречистой девой, теперь ни мне, ни другому рыцарю не время валяться в постели. Если ты выполнишь свое обещание, девица, я тебе заплачу. Уж где-нибудь добуду денег и насыплю тебе целый шлем серебряных монет!

РЕВЕККА. Я свое обещание выполню, и ты на восьмой день от настоящего часа облачишься в свои ратные доспехи, если согласишься даровать мне только одну великую милость взамен обещанного серебра.

УИЛФРЕД. Если в моей власти исполнить твое желание, и, если честь дозволяет христианскому рыцарю сделать это для особы твоего племени, я с радостью и с благодарностью готов выполнить всё, что ты пожелаешь.

РЕВЕККА. Так вот, я только о том и хочу просить, чтобы ты впредь верил, что еврей способен оказать христианину добрую услугу, ничего не желая получить взамен, кроме благословения великого отца нашего, одинаково сотворившего и евреев, и христиан.

УИЛФРЕД. Грешно мне было бы сомневаться в этом. Я без дальнейших колебаний и вопросов вверяюсь твоему искусству, твёрдо надеясь, что благодаря тебе на восьмой день надену свой панцирь… Но, о чём мы с тобой говорим? Мне так с тобой спокойно, что я, едва узнав, уже позабыл где мы с тобой находимся. Если мы в замке Фрон де Бефа, то почему тебе позволили ухаживать за мной?

РЕВЕККА. Когда де Браси обнаружил тебя в носилках, он почему-то никому не сказал об этом, а выдал тебя как одного из своих раненных товарищей. И когда приехали в замок, то он поместил тебя в отдельной комнате и приставил стражу к двери никого не велев впускать. Я же была в соседней комнате, и присматривать за мной, приставили старуху, которую зовут Урфрида. Но недавно раздался под стенами замка звук рога и Фрон де Беф, отослал стражу от ваших дверей на крепостные стены, велев Урфриде присматривать и за мной, и за раненным товарищем де Браси. Я упросила старуху, чтобы она перепоручила уход за раненным мне.

УИЛФРЕД. А теперь, мой добрый врач, скажи мне, не знаешь ли ты чего нового о благородном саксе Седрике и его домочадцах? О той красивой даме… О той, что была избрана королевой турнира?

РЕВЕККА. О той, которую вы же избрали, сэр рыцарь. Ваш выбор заслужил не меньшее одобрение, чем ваша доблесть.

УИЛФРЕД (смутившись). Я хотел говорить не о ней, а о принце Джоне. Кроме того, мне хотелось бы знать, куда девался мой верный оруженосец?

РЕВЕККА. Принц Джон после турнира поспешно отправился в Йорк вместе со своими дворянами, рыцарями и прелатами, правдой и неправдой собрав порядочно денег с тех, кто слывёт в здешней стране богачами. Говорят, что он намеревается завладеть короной своего брата, пока тот странствует где-то в Палестине.

УИЛФРЕД (приподнявшись на постели). Ну, это ему не удастся без борьбы, если хоть один верноподданный найдется в Англии. В Палестину же Ричард отправился не для вольного странствования, а по призыву греческого императора возглавил отряд своих соотечественников для похода, направленного на освобождение Гроба Господня из рук неверных. Грубые турки-сельджуки, отняв Иерусалим у арабов, начали сильно притеснять путешественников по святым местам. Они обижают богомольцев, разграбляют торговые караваны, делая совершенно невозможными торговые сношения с Востоком. Они завоевали у греческого императора почти всю Малую Азию…

РЕВЕККА. Рыцари охотно собирались в дальний путь еще и потому, что борьба с неверными соответствует их идеалам, предвкушение битв разжигало их воинственный пыл, а отдаленные неизвестные страны и опасные путешествия будили в них неутолимую страсть к приключениям.

УИЛФРЕД. И это тоже… Рыцари в своих домах уставали от праздности, погибали от скуки. Но многие из крестоносцев, одушевленные действительной набожностью, желали искупить свои грехи тягостным и опасным походом

РЕВЕККА. Двести лет вы будете пытаться завоевать Гроб Господний, но ничего из этой затеи не получится. Арабы, которых вы зовете сарацинами, и которых вы считаете варварами не менее отважны и великодушны, они обладают науками и искусствами, совершено неизвестными большинству рыцарей, вышедших из своих родовых замков. В рыцарском благородстве у нас есть возможность убедиться сейчас, ибо в плен мы взяты тоже рыцарями. И один из них – рыцарь ордена Храма. А зачем ты, сэр рыцарь, пошёл в Палестину? Тольки ли затем, что тебя позвал твой король?

УИЛФРЕД. Я не встречал столь умной и проницательной девушки. Ты права, Ревекка. Я пытался сбежать в Палестину от самого себя. Мне как будто на роду написано приносить несчастья всякому, кто привяжется ко мне. Мой король почтил меня своей привязанностью, приблизил к себе – и вот, как видишь, родной брат – принц Джон, всем ему обязанный, поднимает оружие против него и хочет завладеть его короной. Моя преданность навлекла гонения на прекраснейшую из женщин… Ты, кстати, так и не сказала, что стало с Седриком и его воспитанницей?

РЕВЕККА. Ты слишком ослабел, сэр рыцарь, и так печально настроен, что неправильно толкуешь волю проведения. Ты возвратился к себе на родину в такое время, когда она более всего нуждается в содействии сильной руки и верного сердца. Ты смирил гордость твоих врагов и брата твоего короля в ту минуту, когда они особенно кичились своим превосходством. Правда, ты тяжко пострадал при этом, но разве ты не видишь, что бог послал тебе и помощь, и врача, хотя избрал его из среды презреннейшего племени. А потому не падай духом и верь, что проведение сохранило тебя для какого-нибудь чудесного подвига!

УИЛФРЕД. Спасибо, Ревекка, что ты пытаешься успокоить меня – я некогда не забуду то, что ты для меня делаешь. Но, ты опять не обмолвилась и словом о Седрике…

РЕВЕККА. Они все здесь, сэр рыцарь: и благородный Седрик, и прекрасная Ровена, и мой несчастный отец…Что же касается вашего оруженосца, то я видела, как он упал, сраженный одним из напавших на нас…

УИЛФРЕД. Бедняга, Гурт… Но чего же они хотят? Какой выкуп они назвали? Зачем де Браси скрыл мое присутствие здесь от своих сообщников и как он смеет совершать насилие над рыцарем, находящемся в беспомощном состоянии?

РЕВЕККА. Я не могу с точностью ответить на все ваши вопросы, сыр рыцарь, а всего лишь могу предположить, по обрывкам услышанных фраз от наших захватчиков, по разговору с Урфридой, что строгие понятия о рыцарской чести окончательно не покинули Мориса де Браси, несмотря на все его легкомыслие и распущенность. Потому он скрыл ваше присутствие от Бриана де Буагильбера и Фрон де Бефа, которые известны своей жестокостью и отсутствием уважения к всяким принципам. Но в то же время у де Браси не хватило великодушия отпустить на волю своего соперника, так как по поведению леди Ровены на турнире и по слухам об изгнании Седриком сына из дома, он знал о предпочтении Леди Ровеной Уилфреда Айвенго.

УИЛФРЕД. Как? Де Браси претендует на любовь леди Ровены? Хороший же способ для объяснения избрал он. Я должен немедленно что-нибудь предпринять. (Попытался встать. Вскрикнул от боли и упал без сознания. Ревекка бросилась к нему, натерла виски его снадобьем, слушает его пульс. Чуть слышный вздох вырвался из груди Уилфреда. Он открыл глаза).

РЕВЕККА. Вам нельзя делать резких движений, не то рана опять откроется. Ну, как вы?

УИЛФРЕД. Уже лучше. И всё благодаря твоему искусству, милая Ревекка!

РЕВЕККА. Ну, вот и прекрасно. (Про себя) Он назвал меня милой Ревеккой. Но каким равнодушным и небрежным тоном произнёс он это слово! Сейчас видно, что его боевой конь или охотничья собака для него дороже презренной еврейки.

УИЛФРЕД. Видишь ли, добрая девушка, мой дух страждет от тревоги гораздо сильнее, нежели тело мучится от боли. Каким образом я могу защитить Ровену и своего отца?

РЕВЕККА. (Про себя) А о еврее и о еврейке он не упоминает. Да и что ему за дело до нас? И как справедливо наказывает меня бог за то, что я позволила себе так много думать о нём. (Вслух, обращаясь к Уилфреду) У нас есть надежда. Я же вам говорила, что кто-то послал вызов нашим захватчикам и стоит у ворот замка.

УИЛФРЕД. Но должен же и я предпринять что-нибудь! Но как я могу действовать, не зная, как обстоит дело? (В это время глухой шум, уже давно раздававшийся в замке, превратился в отчаянный грохот и гам из звона оружия, воинственных кличей, топота торопливых шагов) Если бы мне доползти хотя бы до того окошка, хотя бы посмотреть, как произойдёт эта битва! Если бы мне добыть лук и пустить стрелу или хоть раз ударить секирой ради нашего освобождения! Но всё напрасно, всё напрасно – я бессилен и безоружен!

РЕВЕККА. Не волнуйся, благородный рыцарь. Слышишь, как всё вдруг смолкло? Может быть, и не будет битвы.

УИЛФРЕД. Ничего ты не понимаешь! Это затишье означает только, что все воины заняли свои места на стенах и сейчас ждут нападения. То, что мы слышали, было лишь отдалённым предвестником штурма. Через несколько минут услышишь, как он разразится во всей своей ярости… Ах! Если бы мне доползти как-нибудь до того окна!

РЕВЕККА. Такая попытка будет тебе во вред, благородный рыцарь. Я сама стану у окна и, как умею, буду описывать тебе, что там происходит.

УИЛФРЕД. Нет, не надо, не надо! Каждое окно, каждое малейшее отверстие в стенах послужит целью для стрелков. Какая-нибудь шальная стрела…

РЕВЕККА (Подошла к окну. Про себя.) Вот было бы хорошо!

УИЛФРЕД. Ревкка, милая Ревека! Это совсем не женское дело. Не подвергай себя опасности быть раненной или убитой, не то я всю жизнь буду мучиться сознанием, что я тому причиной. По крайней мере, возьми тот старый щит, прикройся им и постарайся, как можно меньше высовываться из-за оконной решётки.

РЕВЕККА (Подобрала щит и загородила им нижнюю часть окна). На опушке леса сплошной стеной стоят стрелки, но они в тени под деревьями, очень немногие вышли в открытое поле.

УИЛФРЕД. А под каким они знаменем?

РЕВЕККА. Я не вижу ни знамён, ни флагов.

УИЛФРЕД. Это странно. Идти на штурм такой крепости – и не развернуть ни знамени, ни флагов! Не видно ли, по крайней мере, кто их вожди?

РЕВЕККА. Всех заметнее рыцарь в черных доспехах. Он один из всех вооружён с головы до ног и, по-видимому, всем распоряжается.

УИЛФРЕД. Какой девиз на его щите?

РЕВЕККА. Что-то вроде железной полосы поперёк щита на чёрном поле – висячий замок голубого цвета.

УИЛФРЕД. Оковы и скрепы лазурные. Не знаю, у кого бы мог быть такой девиз… А что написано на щите?

РЕВЕККА. На таком расстоянии я едва могу рассмотреть девиз, и то тогда только, когда солнце ударяет в него.

УИЛФРЕД. А других вождей незаметно?

РЕВЕККА. Отсюда я никого не вижу. Но нет сомнения, что на замок наступают и с других сторон. Кажется, они теперь двинулись вперёд. Приближаются… Боже, помилуй нас! Какое страшное зрелище! Те, что идут впереди, несут огромные щиты и дощатые заграждения. Остальные следуют за ними, на ходу натягивая луки. Вот они подняли луки… Бог Моисеев, прости сотворённых тобою!

Ревека отпрянула от окна. Осаждающие пронзительно затрубили в рог, со стен зазвучали норманнские трубы и литавры. Яростные крики раздавались и со стороны осаждающих, и со стороны осажденных. Затем раздался свист многих стрел и метательных снарядов. Ревекка, припав на колени, безмолвно молилась.

УИЛФРЕД. А я должен тут лежать недвижимо, точно расслабленный монах, пока другие ведут игру, от которой зависит моя свобода или смерть! Посмотри опять в окно, добрая девушка, только осторожно, чтобы стрелки тебя не приметили! Выгляни и скажи мне, идут ли они на приступ?

РЕВЕККА. (Заняла место у окна, прикрывшись щитом). Я вижу только тучу летящих стрел. Они мелькают так часто, что у меня рябит в глазах, и я не могу рассмотреть самих стрелков.

УИЛФРЕД. Это не может продолжаться долго. Не многого достигнешь с помощью одних луков да стрел против каменных стен и башен. Посмотри, прекрасная Ревекка, где теперь Чёрный Рыцарь и как он себя ведёт, потому что каков предводитель, такова будет и его дружина.

РЕВЕККА. Я что-то не вижу его.

УИЛФРЕД. Подлый трус! Неужели он бросил руль, когда буря разыгралась?

РЕВЕККА. Нет, он не отступает, не отступает! Вот он, я его вижу: он ведёт отряд к внешней ограде передовой башни. Они валят столбы и частоколы, рубят ограду топорами. Высокие чёрные перья развеваются на его шлеме над толпой, словно ворон над ратным полем. Они прорубили брешь в ограде… ворвались… Их оттеснили назад. Во главе защитников барон Фрон де Беф. Его громадная фигура высится среди толпы… Опять бросились на брешь и дерутся врукопашную… Бог Иакова! Точно два бешенных потока встретились и смешались! Два океана, движимых противными ветрами! (Отвернулась от окна, не в силах выносить столь страшное зрелище)

УИЛФРЕД. Выгляни опять, Ревекка. Стрельба из луков теперь, наверное, стала реже, раз они вступили в рукопашный бой. Посмотри ещё, теперь не так опасно стоять у окна.

РЕВЕККА (выглянув в окно). Святые пророки! Фрон де Беф схватился с Чёрным Рыцарем! Они дерутся один на один в проломе, а остальные только смотрят на них и кричат. Боже праведный, заступись за угнетённых и пленных! Он упал!

УИЛФРЕД. Кто упал? Ради пресвятой девы, скажи, кто упал?

РЕВЕККА (чуть слышно) Чёрный Рыцарь… (Радостно) Нет, нет, благодарение богу битв! Он опять вскочил на ноги и дерётся так, как будто в одной руке его таится сила двадцати человек. У него меч переломился надвое… Он выхватил топор у одного из йоменов… Он теснит барона Фрон де Бефа удар за ударом. Богатырь клонится и содрогается, словно дуб под топором дровосека. Упал! Упал!

УИЛФРЕД. Кто? Фрон де Беф?

РЕВЕККА. Да, Фрон де Беф! Его люди бросились ему на помощь. Во главе их стал гордый храмовник. Общими силами они вынуждают рыцаря остановиться. Теперь потащили барона во внутренний двор замка.

УИЛФРЕД. Осаждающие ведь прорвались за ограду?

РЕВЕККА. Да, да, овладели! Прижали защитников к наружной стене! Иные прставляют лестницы, другие вьются, как пчёлы; стремясь взобраться, вскакивают на плечи друг другу. На них валят камни, брёвна, древесные стволы летят им на головы. Раненных оттаскивают прочь, и тотчас же на их место становятся новые бойцы. Боже великий, не затем же ты сотворил человека по твоему образу и подобию, чтобы его так жестоко обезображивали руки его братьев!

УИЛФРЕД. Ты не думай об этом. Теперь не время предаваться таким мыслям… Скажи лучше, какая сторона уступает? Кто одолевает?

РЕВЕККА. Лестницы повалены. Воины лежат под ними, распростёртые, как раздавленные черви!.. Осаждённые взяли верх!

УИЛФРЕД. Помоги нам, святой Георгий! Неужели эти предатели йомены отступают?

РЕВЕККА. Нет. Они ведут себя молодцами. Вот теперь Чёрный Рыцарь со своей огромной секирой подступил к воротам, рубит их. Гул от наносимых им ударов можно услышать сквозь шум и крики битвы. Ему на голову валят камни и брёвна. Но отважный рыцарь не обращает на них никакого внимания, словно это пух или перья!

УИЛФРЕД. Клянусь святым Иоанном, я думал, что во всей Англии только один человек способен на такое дело!

РЕВЕККА. Ворота дрогнули. Вот они трещат, распадаются под его ударами… Они бросились через пролом, взяли башню! О боже, хватают защитников и бросают в ров с водою! О люди, если в вас есть что-либо человеческое, пощадите же тех, кто более не может вам сопротивляться!

УИЛФРЕД. А мостик? Мостик, соединяющий башню с замком? Они и им овладели?

РЕВЕККА. Нет. Бриан де Буагильбер уничтожил доску, по которой они перешли через ров. Он отходил последний, один сдерживая натиск многих наступающих. Тем не менее, немногие из защитников спаслись с храмовником в стенах замка. Слышишь эти вопли и крики? Они возвещают тебе, какая участь постигла остальных. Увы, теперь я знаю, что зрелище победы еще ужаснее зрелища битвы!

УИЛФРЕД. Что они теперь делают? Посмотри опять! Теперь не время падать в обморок при виде кровопролития.

РЕВЕККА. Затихли на время. Наши друзья закрепляются в завоеванной башне. Она так хорошо укрывает их от выстрелов неприятеля, что осаждённые лишь изредка посылают туда свои стрелы, и то больше ради того, чтобы тревожить их, а не наносить действительный вред.

УИЛФРЕД. Наши друзья, наверное, не откажутся от предприятия, которое так доблестно начали приводить в исполнение. Они уже многого достигли. О нет! Я возлагаю все мои надежды на доброго рыцаря, своей секирой проломившего дубовые ворота и железные скрепы… Странно, неужели есть еще один способный на такую безумную отвагу? Ревекка, ты не видишь других знаков, по которым можно бы узнать этого Чёрного Рыцаря?

РЕВЕККА. Нет. Всё на нём черно, как вороново крыло. Ничего не вижу, никаких знаков. Но, после того как я была свидетельницей его мощи и доблести в бою, мне кажется, что я узнаю и отличу его среди тысячи других воинов. Он бросается в битву, точно на весёлый пир! Не одна сила мышц управляет его ударами – кажется, будто он всю свою душу вкладывает в каждый удар, наносимый врагу. Отпусти ему, боже, грех кровопролития! Страшно смотреть, а всё-таки великолепен вид человека, способного восторжествовать над сотнями других людей!..

УИЛФРЕД. Ревекка, ты описываешь настоящего героя. Если они бездействуют, то, вероятно, лишь потому, что собираются с силами либо придумывают способ переправиться через ров. Здесь не может быть ни малодушных опасений, ни хладнокровного промедления, ни отказа от смелого предприятия, ибо чем больше препятствий и затруднений, тем больше славы впереди. Клянусь честью моего дома! Клянусь светлым именем той, которую люблю! Я отдал бы десять лет жизни – согласился бы провести их в неволе – за один день битвы с этим доблестным рыцарем и за такое же правое дело!

РЕВЕККА (покидая свое место у окна и подходя у постели Уилфреда). Увы! Такая нетерпеливая жажда деятельности, такая борьба с одолевающей тебя слабостью, непременно задержат твое выздоровление. Как ты можешь надеяться наносить раны другим людям, прежде чем заживёт твоя собственная рана?

УИЛФРЕД. Ах, Ревекка, ты не можешь себе представить, как трудно человеку, искушенному в рыцарских подвигах, оставаться в бездействии подобно какому-нибудь монаху или женщине, в то время как вокруг него другие совершают доблестный подвиги! Ведь бой – наш хлеб насущный, дым сражения — тот воздух, которым мы дышим! Мы не живём и не хотим жить иначе, как окруженные ореолом победы и славы! Таковы законы рыцарства, мы связаны клятвой, обязующей нас повиноваться им, и жертвуем ради них всем, что нам дорого в жизни.

РЕВЕККА. Увы, доблестный рыцарь, что же это, как не жертвоприношение демону тщеславия и самосожжение перед Молохом? Что останется вам в награду за всю кровь, которую вы пролили, за все труды и лишения, которые вы вынесли, за те слёзы, которые вы вызвали, смерть преломит ваши копья и опередит самого быстрого из ваших боевых коней?

УИЛФРЕД. Что останется? Как что? Слава, слава! Она позлатит наши могилы и увековечит наше имя!

РЕВЕККА. Слава? Неужели та ржавая кольчуга, что висит в виде траурного герба над тёмным и сырым склепом рыцаря, или то полустёртое изваяние с надписью, которую невежественный монах с трудом может прочесть в назидание страннику, — неужели это считается достаточной наградой за отречение от всех нежных привязанностей, за целую жизнь, проведенную в бедствиях ради того, чтобы причинять бедствие другим? Или есть сила и прелесть в грубых стихах какого-нибудь странствующего барда, что можно добровольно отказаться от семейного очага, от домашних радостей, от мирной и счастливой жизни, лишь бы попасть в герои баллад, которые бродячие менестрели распевают по вечерам перед толпой подвыпивших мужиков?

УИЛФРЕД. Клянусь душою Херварда, ты говоришь о том, чего не можешь знать! Тебе хотелось бы потушить чистый светильник рыцарства, который только и помогает нам распознавать, что благородно, а что низко. Рыцарский дух отличает доблестного воителя от простого мужика и дикаря, он учит нас ценить свою жизнь несравненно ниже чести, торжествовать над всякими лишениями, заботами и страданиями, не страшиться ничего, кроме бесславия. Ты не христианка, Ревека, оттого и не ведаешь тех возвышенных чувств, которые волнуют душу благородной девушки, когда её возлюбленный совершает высокий подвиг, свидетельствующий о силе его любви. Рыцарство!.. Да знаешь ли ты, девушка, что оно источник чистейших и благороднейших привязанностей, опора угнетённых, защита обиженных, оплот против произвола властителей! Без него дворянская честь была бы пустым звуком. И свобода находит лучших покровителей в рыцарских копьях и мечах!

РЕВЕККА. Правда, я происхожу из такого племени, которое отличалось храбростью только при защите собственного отечества и даже в те времена, когда оно еще было единым народом, не воевало иначе, как по велению божества или ради защиты страны от угнетения. Звуки труб больше не оглашают Иудею, и её униженные сыны стали беспомощными жертвами гонения. Правду ты сказал, сэр рыцарь: доколе бог Иакова не воздвигнет из среды своего избранного народа нового Гедеона или Маккавея, не подобает еврейской девушке толковать о сражениях и войне. Но прекратим наш спор до лучших времен. Сейчас вам нужно заставить себя уснуть – это будет лучшее, что вы сможете сделать для своего скорейшего выздоровления.

УИЛФРЕД. Не обижайся на меня, Ревека… Я, действительно, очень слаб и чувствую, как и последние силы покидают меня. Сон закрывает мои веки, но мне не страшно, потому что ты рядом, дорогая Ревека…

РЕВЕККА (про себя). Как мало он меня знает, если воображает, что в моей душе живут лишь трусость и низость, раз я себе позволила неодобрительно отозваться о рыцарстве назареян! Как бы я была счастлива, если бы богу было угодно источить всю мою кровь по капле ради освобождения из плена колена Иудина! Да что я говорю! Хотя бы этой ценой господь позволил мне выкупить моего отца и его благодетеля из оков притеснителя. Пускай бы эти высокомерные христиане увидели тогда, что дочь избранного богом народа умеет умирать так же храбро, как и любая из суетных назарейских девушек, хвастающихся происхождением от какого-нибудь мелкого вождя с дикого, холодного севера! Но чем Айвенго лучше Буагильбера? Искренностью своих заблуждений? Молодостью? Наивностью? Он спит!.. Истомленный ранами и душевной тревогой, воспользовался минутой затишья, чтобы погрузиться в сон. Ах, неужели грешно мне любоваться им? Ведь, может быть, я делаю это в последний раз! Кто знает, быть может, пройдет немного времени, и эти красивые черты не будут более оживлены тем смелым и предприимчивым духом, который не покидает их даже во сне? Лицо осунется, уста раскроются, глаза нальются кровью и остановятся. И тогда каждый подлый трус из проклятого замка волен будет попирать ногами этого гордого и благородного рыцаря, а он и не шолохнется… А отец мой? О, мой отец! Плохая же дочь у тебя, если позабыла о твоих сединах, заглядевшись на золотистые кудри юности! Почем знать, не за то ли покарал меня Иенова, что я думаю о пленном чужестранце больше, чем о своем отце, забываю о бедствиях Иудеи и любуюсь красотой иноверца? Но нет, эту слабость я вырву из своего сердца, хотя бы оно порвалось на части и истекло кровью! (Ревекка плотнее закуталась в покрывало и, отвернувшись от постели Уилфреда, села к нему спиной).

Картина 12.

Морис де Браси и Бриан де Буагильбер сошлись в большом зале замка.

Морис де БРАСИ. Где Фрон де Беф? Правду ли говорят, будто он убит?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Нет, жив, жив пока; но будь у него на плечах та же бычья голова, что нарисована у него на щите, и будь она закована хоть в десять слоев железа, ему бы все-таки не удалось устоять против этой роковой секиры. Еще несколько часов, и Фрон де Беф отправится к праотцам. Мощного соратника лишился в его лице принц Джон.

Морис де БРАСИ. Зато сатане большая прибыль. Вот что значит кощунствовать над ангелами и святыми угодниками и приказывать валить их изображения и статуи на головы этим мерзавцам йоменам!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Глупости! Твое суеверие равно безбожию Реджинальда Фрон де Бефа. Оба вы одинаково безрассудны: один в своей вере, другой в своем неверии.

Морис де БРАСИ. Помилуй, бог, сэр рыцарь! Прошу, не давай воли своему языку. Клянусь царицей небесной, я лучший христианин, чем ты и члены твоего братства. Недаром поговаривают, что в лоне святейшего ордена рыцарей Сионского Храма водится немало еритиков и сэр Бриан де Буагильбер из их числа.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Теперь нам не до молитвы. Подумаем лучше о том, как бы нам отстоять замок… Ну, что ты скажешь об этих подлых йоменах?

Морис де БРАСИ. Дерутся, как сущие дьяволы. Они плотной толпой подступили к стенам под предводительством того самого плута, которого зовут Робин Гуд, а на турнире он был под именем Локсли. Я узнал его рог и перевязь. Если бы на мне не было непробиваемой брони, этот негодяй семь раз подстрелил бы меня так же хладнокровно, как матерого оленя. В каждую спайку моего панциря он попадал длиннейшей стрелой. Не носи я под панцирем испанской кольчуги, мне бы несдобровать.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Но вы все-таки удержали за собой позицию? Мы свою башню потеряли…

Морис де БРАСИ. Это серьезная потеря. Под прикрытием башни негодяи подступили к замку гораздо ближе. Если не смотреть за ними в оба, того и гляди, они проберутся в какой-нибудь незащищенный уголок или в забытое окошко и застанут нас врасплох. Нас так мало, что нет возможности оборонять каждый пункт. Люди и без того жалуются, что, чуть только высунешься из-за стены, сейчас на тебя посыплется столько стрел, сколько не попадает в приходскую мишень под праздник. Вот и Фрон де Беф при смерти; стало быть, ничего ждать помощи от его бычей головы и звериной силы. Как вы полагаете, сэр Бриан, не покориться ли необходимости, не помирится ли с этими мерзавцами, выдав им пленников?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Что? Выдать наших пленников и стать всеобщим посмешищем? Какие доблестные вояки: сумели ночной порой напасть на беззащитных проезжих и взять их в плен, а среди бела дня не сумели защитить крепкий замок против скопища каких-то бродяг и воров под предводительством свинопасов и шутов! Стыдись подавать подобные советы, Морис де Браси. Пусть этот замок обрушится на меня прежде, чем я соглашусь на такую бессовестную сделку.

Морис де БРАСИ. Так пойдем защищать стены. Еще не родился тот человек, который бы меньше меня ценил жизнь. Но, надеюсь, ничего нет позорного в том, что мне бы хотелось иметь теперь под рукой человек сорок бойцов моей храброй дружины.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Мечтать можешь о чём угодно. Но подумай, как бы получше наладить оборону с помощью тех воинов, которые у нас налицо. Это большею частью слуги барона Фрон де Бефа, заслужившие ненависть местного населения тысячью дерзких поступков.

Морис де БРАСИ. Тем лучше. Значит, эти рабы будут защищаться до последней капли крови, лишь бы ускользнуть от мщения крестьян. Идем же и будем драться, Бриан де Буагильбер. Останусь я жив или умру – увидишь, что Морис де Браси поведёт себя сегодня так, как прилично родовитому и благородному дворянину.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ну, что ж, по местам!

Картина 13.

В одной из комнат замка лежит умирающий Фрон де Беф.

Фрон де БЕФ. Куда запропастились эти священники, эти монахи, что за такую дорогую цену устраивают свои духовные представления? Где теперь эти босоногие кермелиты, для которых старый Фрон де Беф основал монастырь святой Анны, ограбил в их пользу своего наследника, отобрав у него столько хороших угодий, тучных нив и выгонов? Где теперь эти жадные собаки? Небось пьянствуют где-нибудь, попивают эль либо показывают свои фокусы у постели какого-нибудь подлого мужика! А меня, наследника их благодетеля, меня, за кого они обязаны молиться по распоряжению дарственной грамоты, эти неблагодарные подлецы допускают умирать без исповеди и причащения, точно бездомную собаку, что шляется по полю. Позовите мне храмовника: он ведь тоже духовное лицо и может что-нибудь сделать. Но нет: я лучше чёрту исповедуюсь, чем Бриану де Буагильберу, которому ни до рая, ни до ада нет дела. Слыхал я, что старые люди сами за себя молятся, — таким не надо ни просить, ни подкупать лицемерных священников. Но я не смею…

УРФРИДА (из темноты). Вот как, Фрон де Беф сам сознается, что чего-то не смеет?

Фрон де БЕФ. Кто там? Кто ты, дерзающий отзываться на мои речи голосом, похожим на карканье ночного ворона? Стань перед моей постелью, чтобы я мог видеть тебя.

УРФРИДА. Я твой злой дух, Реджинальд Фрон де Беф.

Фрон де БЕФ. Так покажись мне в своем телесном образе, коли ты настоящий бес. Не думай, что я испугался тебя. Клянусь Страшным судом, если бы можно было бороться с ужасами, обступившими меня теперь, как прежде я всегда боролся с земными опасностями, и рай и ад могли бы засвидетельствовать, что я не отступаю от борьбы.

УРФРИЛА. Думай о своих грехах, Реджинальд Фрон де Беф, о своем бунтарстве, о корыстолюбии, об убийствах! Кто подстрекал распутного Джона против седого отца, против великодушного брата?

Фрон де БЕФ, Кто бы ты ни был, бес, монах или червь, ты изрыгаешь ложь! Не я подстрекал Джона к восстанию, не я один. Нас было до пятидесяти рыцарей и баронов, цвет всех графств средней Англии. Лучше нас не было бойцов в государстве. И неужели я должен отвечать за грех, совершенный полсотней таких людей? Лживый бес, я презираю тебя! Уходи и не смей больше являться. Если ты смертный – дай мне умереть спокойно; если сатана – твой час еще не настал.

УРФРИДА. Нет, я не дам тебе умереть спокойно. Умирая, ты будешь думать о своих злодеяниях, о стонах, раздававшихся в этих стенах, о крови, впитавшейся в пол твоего замка.

Фрон де БЕФ. Твоя низкая злоба меня не собьет с толку! За что же тогда люди, обагряющие свои руки кровью сарацин, почитаются святыми? Саксонские свиньи, которых я уничтожил, были врагами моей родины, моего рода и моего феодального повелителя. (Злобно смеётся) Как видишь, не удалось тебе меня поддеть. Что убежал? Я заставил тебя молчать?

УРФРИДА. Нет, гнусный отцеубийца, не заставил! Подумай о своем отце. Припомни его смерть. Вспомни, как в зале пиршества пол был залит его кровью, пролитой рукой его собственного сына.

Фрон де БЕФ. Ага, ты знаешь это! Поистине, ты дух зла, всеведущий, как говорят монахи. Я считал эту тайну погребенною в моей груди и в груди той, которая была искусительницей и участницей моего преступления. Уйди, бес, оставь меня! Отыщи саксонскую колдунью Ульрику. Она одна могла бы поведать тебе то, чему мы с ней были единственными свидетелями. Иди к ней, говорю я: она омыла его раны и придала убитому вид умершего естественной смертью. Иди к ней: она соблазнила меня, она уговорила меня на это гнусное дело, она же и отплатила мне за него еще более гнусной наградой. Пускай же и она отведает той муки, которой я теперь мучаюсь, — хуже этого не будет и в аду.

УРФРИДА (подходя к постели Фрон де Бефа). Она и так уже отведала этой муки. Она давно пила из этой горькой чаши, но её горечь смягчилась теперь, когда и тебе приходится отведать из неё. Напрасно ты скрежещешь зубами, Реджинальд, и поводишь глазами, нечего сжимать кулак и угрожать им. Еще недавно твоя рука, подобно руке знаменитого предка, передавшего тебе свое имя, могла одним ударом свалить быка, а теперь она так же слаба и беспомощна, как моя.

Фрон де БЕФ. Подлая, лютая ведьма! Зловещая сова! Так это ты пришла издеваться над человеком, которого сама же и погубила?

УРФРИДА. Да, Реджинальд Фрон де Беф, это я, Ульрика, дочь убитого Торкиля Волфгангера, сестра зарезанных сыновей его. Это я пришла требовать отчета у тебя и всего твоего рода: что стало с моим отцом и семьей, с моим именем, с честью, со всем, что отнял у меня проклятый род Фрон де Бефов? Подумай о перенесенных мною обидах и скажи: правду ли я говорю? Ты был моим злым духом, а я хочу быть твоим. Я тебя буду мучить и преследовать до последнего твоего издыхания.

Фрон де БЕФ. Отвратительная фурия! Ты не будешь свидетельницей моего конца. Эй, Жиль, Климент, Юстен, Сен-Мор, Стивен! Схватите эту проклятую ведьму и сбросьте её с высоты стен! Она предала нас саксам! Эй, Сен-Мор, Климент, подлые трусы, рабы, куда вы запропастились?

УРФРИДА. Ну-ка, позови их ещё, доблестный барон. Созывай своих вассалов, пригрози им за промедление кнутом и тюрьмой. Но знай, могучий вождь, что отныне не будет тебе ни ответа, ни помощи, ни повиновения. (Доносится шум возобновившейся битвы). Слышишь ты эти страшные звуки? Это крики возвещают падение твоего дома. Скрепленное потоками крови, могущество баронов Фрон де Бефов потрясено до самых основ руками тех врагов, которых ты наиболее презирал. Ведь там саксы, Реджинальд! Презренные саксы берут приступом стены твоего замка! Что же ты лежишь тут, как избитый холоп, пока саксы овладевают твоей твердыней?

Фрон де БЕФ. Боги и бесы! О, если бы хоть на минуту воротилась моя прежняя сила, чтобы дотащиться до места боя и умереть, как подобает рыцарю!

УРФРИДА. И не думай об этом, храбрый воин! Ты умрешь не как честный воин, а как лисица в своей норе, когда крестьяне поджигают хворост вокруг ее логова.

Фрон де БЕФ. Врёшь, ненавистная старуха! Мои слуги – отважные молодцы, стены моего замка крепки и высоки! Мои ратные товарищи не побоятся и целого полчища саксов, хотя бы их вождями были сам Хенгист и Хорс! Боевой клич храмовника и людей вольной дружины покрывают шум битвы. Клянусь честью, когда мы одержим победу и на радостях зажжем потешный костер, ты сгоришь в нем – и тело и кости твои сгорят! А я доживу до того времени, когда буду знать, что ты из земного огня попала в адское пламя, в то сатанинское царство, которое никогда еще не порождало худшего беса, чем ты.

УРФРИДА. Думай, что хочешь, пока сам не убедишься в другом… Да нет, можешь и сейчас узнать свою участь, которую ты не можешь предотвратить, несмотря на все твое могущество, силу и отвагу, хотя твоя судьба подготовлена моими слабыми руками. Взгляни на дым, который клубами ходит по комнате. Ты, может быть, думаешь, что у тебя в глазах темнеет и начинается предсмертное удушье? Нет, Реджинальд, тому иная причина. Ты помнишь про хворост и дрова, что сложены внизу, под этими комнатами?

Фрон де БЕФ. Женщина! Неужели ты подожгла его? Так и есть – замок объят пламенем!

УРФРИДА. Да, пожар разгорается быстро. Вскоре я подам сигнал осаждающим, чтобы они смелее теснили тех, кто бросится тушить пожар. Прощай, Фрон ле Беф! Пускай Миста, Скогула и Зернебок , божества древних саксов , или бесы, как зовут их нынешние монахи, займут место утешителей у твоего смертного одра. Ульрика покидает тебя. Но знай, если это может тебя утешить, знай, что Ульрика пойдет с тобой одной дорогой и разделит твою кару, как делила твои злодеяния. А пока прощай, отцеубийца. И пусть каждый камень этих сводов обретет язык и повторяет: «Отцеубийца». Всем твоим слугам сейчас не до тебя – они на стенах замка. Я напросилась ухаживать за тобой. Ключ от дверей этой комнаты только у меня. А двери здесь не хуже, чем крепостные ворота. Сейчас я закрою эту дверь на ключ и выброшу его, чтобы никто не смог помешать твоему очищению в огне от грехов земных…

Урфрида вышла из комнаты. Заскрипел громадный ключ, два раза повернувшийся в дверном замке. Дым сочится из всех щелей. Проблески огня сквозь пол.

Фрон де БЕФ. Буагильбер! Браси! Это я Фрон де Беф, призываю вас! Ваш союзник, соратник, вероломные рыцари-обманщики! Пусть проклятия разразятся над вашими малодушными головами за то, что вы бросили меня на погибель!.. Но они не слышат, не могут слышать: мой голос заглушается грохотом битвы. А дым все гуще. Огонь все ближе. О, хоть бы раз дохнуть вольным воздухом! Сатана идёт против меня под знаменем своей огненной стихии. Прочь, злой дух! Я не пойду за тобой без моих товарищей! Все, все тебе предназначены, все защитники этих стен. Ты думаешь, Фрон де Беф согласится пойти к тебе один? Нет! И безбожный храмовник, и распутный де Браси, и Ульрика, гнусная развратница, и слуги, что помогали мне во всем, и саксонские псы, и проклятые евреи, мои пленники, — все, все пойдут со мной… Славная компания по дороге в ад! (Бешено расхохотался, и смех его гулко отдался под сводами потолка). Кто здесь хохочет? Кто смеялся? Ульрика, это ты? Отвечай же, ведьма! Скажи хоть слово, и я прощу тебя. Только ты могла смеяться в такую минуту, а если не ты, то разве сам сатана! Прочь! Прочь!..Тебе не запугать меня… (Фрон де Беф делает неимоверные усилия и встает с постели). А, вот мой меч! Я еще поторгуюсь с тобой за свою душу… (Он делает шаг, взмахивает мечом, словно отбиваясь от своей смертельной слабости, навалившейся на него, и… пол под ним проваливается, вырываются наружу языки пламени, моментально поглотившие свою новую жертву. Крик ярости и боли удаляется, дым и огонь заполняют всё пространство).

Картина 14.

Де Браси на крепостной стене.

Морис де БРАСИ. Эй, кто здесь обороняет стену? (Подбегают два воина) Не стыдно ли вам!

Как вы можете называться стрелками, если допускаете этих псов хозяйничать под самыми стенами замка! Сворачивайте зубцы с вершины стены и валите их вниз! Достаньте ломы, рычаги и своротите вот этот зубец! (Один из воинов бросается выполнять приказание и падает сраженный стрелой. Второй бросается ему на помощь и тоже погибает от стрелы). Ну что, больше нет охотников? Струсили, подлецы? (Сам бросается к камню, схватил, валяющийся рядом лом, и начал потихоньку сдвигать его с места. Стрелы отскакивают от его брони. Подходит Бриан де Буагильбер)

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. И кому предназначается сей камень? (заглядывает вниз) Да это же сбежавший от нас Седрик Сакс и Черный Рыцарь! Они переправились через крепостной ров на плоту и отчаянно рубят ворота замка. Ты, знаешь, Морис, пожалуй, ты их сшибешь этим камнем и на какое-то время оттянешь развязку. Но по большому счёту это ничего не решит. Всё пропало, де Браси: замок горит.

Морис де БРАСИ. Да ты с ума сошёл! Нашёл время шутить.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Вся западная сторона охвачена пламенем. Я пробовал тушить, но всё тщетно. Кто-то поджёг западную башню замка, да еще и вывесил из окна красный флаг, должно быть, служащий сигналом атаки для осаждающих.

Морис де БРАСИ. И ты говоришь это так спокойно!.. Святые угодники! Что нам делать?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Веди своих людей вниз, будто бы на вылазку, раствори ворота. Там на плоту только два человека. Опрокинь их в ров, а сам со своими людьми бросайся к передовой башне. Тем временем я подоспею к наружным воротам, и буду атаковать башню с той стороны. Если нам удастся снова овладеть этим пунктом, будь уверен, что мы сумеем защищаться до тех пор, пока не придут к нам на выручку, или, по крайней мере, сдадимся на выгодных условиях.

Морис де БРАСИ. Это хорошая мысль. Я свою задачу выполню… А ты, храмовник, меня не выдашь?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Вот моя рука и перчатка, не выдам. Но надо спешить! Скорее, ради бога! Не медли. Открывай ворота… (Уходят в разные стороны).

Картина 15.

Битва у открытых ворот замка. Черный рыцарь врывается на территорию замка. Убив секирой двух передовых стрелков, он теснит еще четверых. Морис де Браси пытается остановить их.

Морис де БРАСИ. Скоты! Неужели вы дадите двоим овладеть нашим единственным средством к спасению?

Один из СТРЕЛКОВ. Да ведь это сам чёрт!

Морис де БРАСИ. А хоть бы и чёрт! В ад вы, что ли, хотите бежать? Замок горит, негодяи! Пусть отчаяние предаст вам храбрости, или пустите меня вперед – я сам разделаюсь с этим рыцарем! (Стрелки расступаются. Де Браси бросается навстречу Чёрному Рыцарю. Яростно сражаются с попеременным успехом, но вот, Чёрный Рыцарь нанёс де Браси секирой такой сильный удар, отчасти отраженный щитом, что тот упал. Чёрный Рыцарь мгновенно выхватил кинжал и склонился над поверженным де Браси)

ЧЁРНЫЙ РЫЦАРЬ. Сдавайся, де Браси! Сдавайся Морис де Браси, покорись без оглядки, не то сейчас тебе конец!

Морис де БРАСИ (с трудом выговаривая слова, еще не оправившись после удара). Не хочу сдаваться неизвестному победителю. Скажи мне свое имя или прикончи меня… Пусть никто не сможет сказать, что Морис де Браси сдался в плен безымянному простолюдину. (Чёрный Рыцарь наклонился еще ниже над поверженным противником и прошептал на ухо несколько слов, после чего голосом, изменившимся от упрямого и вызывающего тона к полной, хотя и мрачной покорности де Браси произнёс). Сдаюсь в плен.

ЧЁРНЫЙ РЫЦАРЬ. Ступай в передовую башню и там ожидай моих приказаний.

Морис де БРАСИ. Сначала позволь доложить тебе, что Уилфред Айвенго, раненный и плененный, погибнет в горящем замке, если не подать ему немедленно помощь.

ЧЁРНЫЙ РЫЦАРЬ. Уилфред Айвенго в плену и погибает? Если хоть один волос на его голове опалит огнем, всё население замка ответит мне за это жизнью. Укажи мне, в которой он комнате.

Морис де БРАСИ. Вон там витая лестница. Взойди наверх, она ведёт в его комнату… Если угодно, я провожу тебя.

ЧЁРНЫЙ РЫЦАРЬ. Нет. Иди в передовую башню и жди моих распоряжений. Я тебе не доверяю, де Браси. У тебя весьма искаженное представление о долге, верности и дружбе. (Убегает в указанном направлении).

Морис де БРАСИ. Он мне не доверяет! Но разве я заслужил его доверие? Разве не предал я его, возомнив себя на что-то способным без него? Разве не отплатил я ему черной неблагодарностью за всё то, что он сделал для меня ранее? (Уходит в сторону башни).

Картина 16.

Ревека у постели Уилфреда . Дым врывается в комнату. Слышаться крики: «Воды! Воды!»

РЕВЕККА. Замок горит! Пожар! О, боже, как нам спастись?

УИЛФРЕД. Беги, Ревекка, спасай свою жизнь, а мне уже нет спасения…

РЕВЕККА. Я не уйду от тебя. Вместе спасемся или погибнем. Но, великий боже, мой отец… Отец! Какая судьба его постигнет?

Дверь распахивается настеж. На пороге появляется Буагильбер. Золочённые доспехи на нём проломлены и залиты кровью, а перья на шлеме частью сорваны, а частью обгорели.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Наконец-то я нашёл тебя, Ревекка! Ты увидишь теперь, что я сдержу свое обещание делить с тобой и горе и радости. Нам остался один только путь к спасению. Я преодолел десятки препятствий, чтобы указать тебе этот путь.

РЕВЕККА. Одна я не пойду. Если ты рожден от женщины, если есть в тебе хоть капля милосердия, если твое сердце не так жестоко, как твоя железная броня, — спаси моего старого отца, спаси этого раненого рыцаря.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Всякий рыцарь, Ревека, должен покоряться своей участи, хотя бы ему пришлось погибнуть от меча или огня. Твой же отец прожил долгую жизнь. Выбирать между им и тобой я не буду…

РЕВЕККА. Свирепый воин! Я скорее погибну в пламени, чем приму спасение от тебя!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Тебе тоже не придётся выбирать, Ревекка. Один раз ты заставила меня отступить, но ни один смертный не добьется от меня этого дважды. (Хватает испуганно кричащую Ревеку и уносит из комнаты)

УИЛФРЕД. Храмовник, подлый пес, позор своего ордена! Отпусти сейчас эту девицу! Предатель Буагильбер! Это я, Уилфред Айвенго, тебе приказываю! Негодяй! Ты заплатишь мне за это своей кровью!

ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ (входит в комнату). Я бы, пожалуй, не нашёл тебя, Уилфред, если бы не услышал твои крики.

УИЛФРЕД. Если ты настоящий рыцарь, то не заботься обо мне, а беги за тем похитителем, спаси леди Ровену и благородного Седрика.

ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ. Всё по порядку. Но твоя очередь первая. (Схватил Уилфреда на руки и унес его из комнаты)

Картина 17.

Буагильбер прорывается к выходу из замка к сторожевой башне. С ним Ревекка и один из его сарацинских невольников. Слуга силой увлекает за собой Ревеку, а Буагильбер прикрывает их щитом и отбивается мечом от нападающих. Наконец, он поражает своих преследователей и останавливается.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Де Браси! Де Браси, здесь ли ты?

Морис де БРАСИ (появляясь из сторожевой башни). Здесь, но я пленный.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Могу я выручить тебя?

Морис де БРАСИ. Нет. Я сдался в плен на милость победителя и сдержу свое слово. Спасайся сам. Сокол прилетел. Уходи из Англии за море. Больше ничего не смею тебе сказать.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ладно, оставайся, коли хочешь, но помни, что и я сдержал свое слово. Какие бы соколы ни прилетели, полагаю, что от них можно укрыться в прецептории Темплстоу. Это убежище надежное. Туда я и отправлюсь как цапля в свое гнездо. Там меня встретит брат отважного Фрон де Бефа Альберт, который обязан мне жизнью своей, спасенной мною в дальних походах. Он настоятель той обители…

Буагильбер уходит вслед за слугой и Ревекой. Появляются Седрик и Гурт. С противоположной стороны выбегает Вамба. Седрик бросается к шуту и обнимает его.

Седрик САКС. Мой отважный бедняга, как мне наградить тебя, не побоявшегося предать свое тело оковам и смерти ради моего спасения? Все меня покинули, один бедный шут остался мне верен.

ВАМБА (вырываясь из объятий Седрика) Что же это такое? Ты платишь за мои услуги одной соленой водой? Как бы и я не расплакался! И тогда как же я буду исполнять свои обязанности? Слушай-ка, дядюшка, если в самом деле хочешь доставить мне удовольствие. Прости, пожалуйста, моего приятеля Гурта за то, что он украл одну недельку службы у тебя и отдал её твоему сыну.

Седрик САКС. Простить его! Не только прощаю, но и награжу его. Гурт, становись на колени! (Гурт мгновенно повиновался) Ты больше не раб и не невольник (Седрик дотронулся до Гурта жезлом). Отныне ты свободный человек и волен проживать в городах и вне городов. В лесах и в чистом поле. Дарую тебе участок земли в моем Уолбругемском владении, прими его от меня и моей семьи в пользу твою и твоей семьи отныне и навсегда, и пусть бог покарает всякого, кто будет тому противиться.

ГУРТ (вскочив и дважды высоко подпрыгнув). Кузнеца бы мне, пилу! Поскорее снять ошейник с вольного человека! Благородный господин мой, ваш щедрый дар удвоил мою силу, и я отныне буду вдвое успешнее биться за вас. Свободная душа в моей груди. Совсем другой человек стал – и для себя. И для других… Что, Вамба, узнаешь ли своего приятеля?

ВАМБА. Как же, мы с Фангсом всё ещё признаем тебя, Гурт, даром, что сами не избавились от ошейника. Лишь бы ты нас не забывал теперь, да и сам не слишком бы забывался.

ГУРТ. Скорее я самого себя забуду, чем тебя, мой верный друг и товарищ. А если бы свобода тебе подходила, Вамба, хозяин, наверное, дал бы волю и тебе.

ВАМБА. Нет, братец Гурт, не подумай, что я тебе завидую: раб-то сидит себе у теплой печки, а вольный человек постоянно сражается за свою волю. Дураку за обедом лучше, чем умному в драке.

Появляется Ровена. Неожиданно перед ней на колени бросается де Браси.

Морис де БРАСИ. Удостоит ли леди Ровена бросить хоть один взгляд на пленного рыцаря, опозоренного воина?

РОВЕНА. Сэр рыцарь, в предприятиях, подобному вашему, настоящий позор не в поражении, а в успехе.

Морис де БРАСИ. Победа должна смягчать сердца. Лишь бы мне знать, что леди Ровена прощает оскорбление, нанесенное ей под влиянием несчастной страсти, и она вскоре увидит, что де Браси сумеет служить ей и более благородным образом.

РОВЕНА. Прощаю вас, сэр рыцарь, прощаю… как христианка.

ВАМБА. Это значит, что она вовсе и не думает его прощать.

РОВЕНА. Но я никогда не прощу тех зол и бедствий, которые были последствиями вашего безумия.

Седрик САКС. Не стой на пути у этой дамы. Клянусь ясным солнцем, если бы ты не был пленником, я бы пригвоздил тебя к земле дротиком. Но будь уверен, Морис де Браси, что ты еще ответишь мне за свое участие в этом гнусном деле.

Морис де БРАСИ. Пленному угрожать легко. Впрочем, какой же вежливости можно ожидать от сакса. (Встает с колен и пропускает Ровену).

ЧЁРНЫЙ РЫЦАРЬ (появившийся во время разговора де Браси и Ровены). Де Браси, ты свободен! Ступай! Тот, кто взял тебя в плен, гнушается мстить за прошлое. Но будь осторожен, берегись, как бы не постигла тебя худшая участь. Говорю тебе, Морис де Браси, берегись!

Де Браси молча поклонился и собрался уйти, как вдруг, собравшиеся победители разразились насмешливыми и презрительными криками. Морис де Браси остановился и повернулся к ним лицом, скрестил руки на груди, выпрямился во весь рост.

Морис де БРАСИ. Молчать, собаки! Теперь, небось, залаяли, а когда травили оленя, так не решались подойти! Де Браси презирает ваше осуждение и не ищет ваших похвал! Убирайтесь назад в свои норы и трущобы, подлые грабители, и не смейте возвышать голос, когда благородное рыцарское дело твориться поблизости от ваших лисьих логовищ! (Повернулся и медленно пошел прочь)

Гурт было бросился за уходящим де Браси, но Чёрный Рыцарь остановил его.

ГУРТ. По какому праву ты останавливаешь меня. Ты отважный рыцарь, но только король волен распоряжаться судьбами других

ЧЁРНЫЙ РЫЦАРЬ. Будь по-твоему. (Снимет шлем). Я король Англии Ричард Львиное Сердце. Ты готов повиноваться мне? (Гул в толпе: «Король! Король! Да здравствует король!») К тому же, Морис де Браси мой пленник и я волен поступить с ним по своему усмотрению.

Между тем, огонь быстро распространяется по всему замку. Вдруг, на одной из боковых башен среди пламени появляется Ульрика. Её растрепанные волосы длинными прядями развеваются вокруг головы, безумное упоение местью сверкает в её глазах. Она размахивает красным полотнищем и поет о любви и мести, о геройстве и трусости, о предательстве и Родине. Приблизительно, что-то в стиле рок-балады, например, на такие слова.

УРФРИДА –УИЛЬРИКА.

Мы не на пиршестве мясо разрежем

Крепким, широким и острым ножом,

Факел не к мирному ложу невесты

Пламенем синим нам путь осветит.

Точите мечи – ворон кричит!

Факел зажги – ревет Зернебок!

Точите мечи, Дракона сыны!

Факел зажги, Хенгиста дочь!

Всё погибает! Все погибает!

Меч разбивает шлемы,

Копье пронзает доспехи,

Княжьи хоромы огонь пожирает.

Удары тиранов разрушат ограду.

Все погибает! Все погибает!

Хенгиста род угас,

Имя Хорсы забыто!

Не бойтесь судьбы своей, дети мечей!

Пусть кинжалы пьют кровь, как вино!

Угощайтесь на пиршестве битвы,

Озаряют вас стены в огне!

Крепко держите мечи, пока горяча ваша кровь,

Ни пощады, ни страха не знайте!

Мщения время пройдет,

Ненависть скоро угаснет…

Неудержимое пламя поднялось громадным огненным столбом, одна за другой обрушились высокие башни и последней рассыпалась башня, на которой стояла Уильрика.

Конец первого действия.

АНТРАКТ.

Действие второе

Картина 18.

Альберт Фрон де Беф, как две капли воды, похож на своего брата Редженальда Фрон де Бефа. Он сидит в кресле возле маленького столика, на котором валяются кусочки пергамента, перо и чернильница. Бриан де Буагильбер, подобно льву в клетке, мечется по тесной комнате. Действия разворачиваются на авансцене.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Оседлая жизнь в Темплстоуне испортила тебя. Ты словно не брат Редженальда Фрон де Бефа. Где твоя независимость? Гордость? Преданность дружбе? Разве я задумывался хоть на минуту, бросаясь на сарацинов, чтобы спасти тебе жизнь? Разве твой брат не мог выбрать между пленом и смертью в бою? Что с тобой происходит, Альберт?

Альберт де БЕФ. Начальник нашего ордена гроссмейстер Лука Боманур прибыл совершенно неожиданно. Некогда отважный воин, ныне он ратует за чистоту рядов нашего ордена. Он явился с поднятой рукой, готовый карать и преследовать. Лицо его пылает гневом против нарушителей обетов, произносимых при вступлении в орден. Он ненавидит сладострастие, презирает богатство и стремится всей душой к венцу мученика. Только что гуляли мы с ним по дорожке сада, рассуждая на тему укрепления рядов наших, как стражник доложил, что какой-то еврей стоит у ворот замка и просит свидания с тобой. То был Исаак. Он пришёл выкупить у тебя свою дочь. Но гроссмейстер велел привести его к нему и таким образом узнал, что я прячу здесь еврейку по твоей просьбе. Не мог же я отрицать очевидного?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Конечно, не мог!.. Вы все помешались на служение ордену. А может быть, ты просто боишься за свое спокойствие?

Альберт де БЕФ. Я знаю, что ты пришёл в орден не по убеждению, а с досады на какую-то неудачу, что ты не придерживаешься всех наших обетов… Да и сам я часто делил с тобой веселье… Но как раз перед тем, как появиться Исааку, гроссмейстер рассказывал мне о своем ночном видении, где явились к нему основатели ордена и стыдили его. «Бонамур, — говорили они, — ты спишь! Проснись! В стенах храма завелась гнилая плесень. Воины креста, которые должны бы избегать взгляда женских очей, как змеиного жала, открыто живут в грехе не только с женщинами своего племени, но и с дочерьми проклятых язычников и еще более проклятых евреев. Боманур, ты спишь! Встань же и отомсти за правое дело! Умертви грешников обоего пола! Вооружись мечом Финеаса!» И тут Исаак падает к его ногам и рассказывает о том, что ты скрываешь здесь похищенную Ревекку. Старика гроссмейстер велел вышвырнуть за ворота, а твою красавицу взять под стражу и устроить немедленно суд над нею, как над колдуньей.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Да с чего вы взяли, что она колдунья?

Альберт де БЕФ. Старик сам рассказал, что она занималась врачеванием, что обучалась она у знаменитой колдуньи Мариам, сожженной на костре инквизицией. И когда гроссмейстер прямо поставил мне в вину то, что я помогал тебе в нарушении обетов ордена, скрывая в стенах замка женщину, да еще еврейку и колдунью, я согласился с ним. А иначе как можно было бы объяснить почему такой доблестный рыцарь, как Бриан де Буагильбер, мог так увлечься прелестями этой женщины. Конечно же, она колдунья. И я принял её в обитель лишь с той целью, чтобы помешать вашему сближению, ибо в противном случае наш храбрый и почтенный брат во Христе подвергался опасности впасть в великий грех.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Стало быть, ты меня спас от скорой расправы за грехопадение, объявив сумасшедшим…

Альберт де БЕФ. А что же мне было делать? Я не пренебрегал ни одной мелочью, чтобы сохранить дело в тайне. Но сам чёрт вывел этого еврея на нашего гроссмейстера. И как он только пронюхал про то, что ты здесь укрылся, как только дорогу нашёл… Но я, как умел, постарался выгородить тебя. Ты не пострадаешь. Лишь бы ты отрекся от Ревекки. Тебя жалеют. Считают тебя жертвой волхований, а она колдунья и должна понести кару за это. Гроссмейстер велел приготовить большой зал для суда над нею.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Нет, клянусь богом, я этого не допущу!

Альберт де БЕФ. А я клянусь богом, что так должно быть и так будет! Ни ты, никто другой не в силах её спасти. Лука Бомануар решил, что казнь еврейки послужит очистительной жертвой за все любовные грехи рыцарей Храма. И я удивлен твоим безрассудством. Как ты можешь её любить после того, как она отвергает тебя – человека, который среди потоков крови и пламени рисковал собственной жизнью ради её спасения.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Да, Альберт, пока я искал её в осажденном замке твоего брата, вокруг меня валились и трещали горящие потолки и перекладины. Я служил мишенью для сотен стрел; они стучали о мой панцирь, точно град об оконные ставни, но, не заботясь о себе, я прикрывал своим щитом её. Всё это я претерпел ради неё, а теперь эта своенравная девушка меня же упрекает, зачем я не дал ей там погибнуть, и не только не высказывает никакой признательности, но не подает ни малейшей надежды на взаимность. Словно в неё действительно вселился бес, одаривший её племя упорством!

Альберт де БЕФ. А не я ли говорил тебе неоднократно о том, что на свете многое множество христианских девиц, которые сочтут грехом для себя отказать такому храброму рыцарю в знак своей привязанности. Так нет же, тебе понадобилось обратить свое внимание на эту упрямую и своенравную еврейку! Брось её. Забудь… Это даже хорошо, если её сожгут. Ты освободишься от её колдовских чар.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Наши потомки никогда не поверят, чтобы могло существовать такое бесмыссленное изуверство!

Альберт де БЕФ. Чему они поверят или не поверят, я не знаю. Но я отлично знаю, что в наше время и духовенство, и миряне провозгласят аминь на решение нашего гроссмейстера.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Знаешь, что я придумал? Ты ведь мне друг, Альберт, помоги мне. Устрой так, чтобы она могла бежать. А я увезу её куда-нибудь подальше, в безопасное и потаенное место.

Альберт де БЕФ. Не могу, если бы и хотел. Весь дом полон прислужниками гроссмейстера или его приверженцами. Притом, откровенно говоря, я не хотел бы впутываться в эту историю, даже имея надежду выйти сухим из воды. Я уже довольно рисковал для тебя, и мне вовсе неохота потерять место прецептора из-за прекрасных глаз какой-то еврейки. Послушайся моего совета: брось эту нелепую затею, займись чем-нибудь другим. Подумай, Буагильбер: твое теперешнее положение, твое будущее – всё зависит от того места, какое ты занимаешь в ордене. Если ты заупрямишься и не откажешься от своей страсти к этой Ревеке, помни, что ты тем самым дашь право Бомануару исключить тебя из ордена. Бомануар, конечно, не упустит такого случая. Он ревниво охраняет верховный жезл в своей старческой руке и очень хорошо знает, что ты стремишься получить этот жезл. Он тебя погубит непременно, особенно если ты доставишь ему такой прекрасный предлог, как заступничество за еврейскую колдунью. Лучше уступи ему на этот раз, потому что помешать всё равно не можешь. Вот когда его жезл перейдёт в твои собственные твёрдые руки, тогда можешь сколько угодно ласкать иудейских девиц или сжигать их на костре, как тебе вздумается.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Альберт, какой же ты хладнокровный…

Альберт де БЕФ. … друг. Да, я хладнокровный друг, а потому и могу подать тебе разумный совет. Еще раз повторяю, что спасти Ревеку невозможно. Еще раз говорю тебе, что ты и себя погубишь вместе с ней. Иди лучше покайся гроссмейстеру: пади к его ногам и скажи ему…

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Только не к его ногам! Нет, я просто пойду к старому ханже и всё открыто скажу ему.

Альберт де БЕФ. Ну, хорошо. Объяви ему, что ты страстно любишь эту пленную еврейку. Чем больше ты будешь распространяться о своей пламенной страсти, тем скорее он поспешит положить ей конец, казнив твою прелестную чародейку. Между тем, сознавшись в нарушении обетов, не жди уж никакой пощады со стороны братии; тогда тебе придётся променять то могущество и высокое положение, на которое ты надеешься в будущем, на судьбу наемного воина, участвующего в мелких столкновениях между Фландрией и Бургундией.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (задумавшись). Ты говоришь правду, Альберт. Я не дам старику такого сильного оружия против себя. Ревекка не заслужила того, чтобы из-за неё я жертвовал своей честью и будущим. Я отрекусь от неё. Да, я её предоставлю на волю судьбы, если только…

Альберт де БЕФ. Не ставь никаких условий, раз ты уже принял такое разумное решение. Что такое женщина, как не игрушка, забавляющая нас в часы досуга? Настоящая цель жизни – в удовлетворении честолюбия. Пускай погибают сотни таких хрупких существ, как эта еврейка, лишь бы ты смело продвигался вперёд на пути к славе и почестям… Ну, а теперь я покину тебя: не следует, чтобы нас видели за дружеской беседой. Пойду распорядиться, чтобы приготовили зал к предстоящему судилищу.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Как! Так скоро!

Альберт де БЕФ. О да! Суд всегда совершается очень быстро, если судья заранее вынес приговор. (Встает из кресла и хочет уйти).

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Постой, Альберт! Передай ей мою прощальную записку. Я напишу ей, чтобы она просила прощения у гроссмейстера. (Хватает кусок пергамента, быстро пишет на нем пару слов и протягивает Альберту)

Альберт де БЕФ. И откуда я знаю, что ты здесь написал (вертит пергамент в руках). Но, впрочем, чтобы ты ей не написал – это ничего не изменит. Я передам ей твою записку. (Уходит).

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (Оставшись один). Дорого ты обойдёшься мне, Ревекка! Но почему я не в силах покинуть тебя, как советует мне этот бездушный лицемер? Я сделаю еще одно усилие ради твоего спасения. Но берегись! Если ты опять отвергнешь меня, мое мщение будет так же сильно, как и моя любовь. Буагильбер не может жертвовать своей жизнью и честью, если ему платят за это только попрёками и презрением. (Уходит, скрываясь в темноте или за занавесом).

Картина 19.

На другой части авансцены высвечивается комната, в которой заточена Ревекка. Она сидит, склонив голову на колени. Слышен гул приближающихся тяжёлых шагов, скрип открывающейся двери. Входит Альберт де Беф. Некоторое время молча смотрит на Ревеку и тяжело вздыхает.

Альберт де БЕФ. Встань, Ревекка, и следуй за мною.

РЕВЕККА. Куда и зачем?

Альберт де БЕФ. Твое дело не спрашивать, а повиноваться. Однако знай, что тебя поведу я в судилище, и ты предстанешь перед лицом гроссмейстера нашего святого ордена и там дашь ответ в своих преступлениях.

РЕВЕККА. Хвала богу Аврамову (благоговейно сложив руки). Один титул судьи, хотя бы враждебного моему племени, подает мне надежду на покровительство. Я пойду за тобой с величайшей охотой. Позволь мне только накинуть на голову покрывало. (Набрасывает покрывало на голову)

Альберт де БЕФ. Это покрывало защит тебя от взглядов толпы, но не более того. Даже рыцарский шлем не выдержит того удара правосудия, который будет направлен на тебя, если ты не покаешься во всех грехах своих. Но не отвечай мне. Не думай, что я буду уговаривать тебя, обвинять или оправдывать. Мне нет до этого дела. Я лишь исполняю свой долг. Долг прецептора велит мне доставить тебя под стражей к месту судилища. Долг друга велит мне передать тебе этот кусок пергамента (Сует ей в руку записку). И об этом втором долге, который я исполнил, тебе лучше никому не говорить – забудь, откуда у тебя взялся этот кусок пергамента. Идем-идём. Потом прочтёшь. Сейчас нам некогда.

Альберт де Беф и Ревекка входят в большой зал замка, где собрались монахи, оруженосцы и йомены. Альберт де Беф возводит Ревеку на помост, расположенный напротив высокого кресла, в котором восседает гроссмейстер ордена храмовников Лука Бомануар в пышном белом одеянии. Это человек преклонных лет. Его длинная борода и густые брови давно поседели. Но глаза сверкают огнём. Суровые черты его худощавого лица сохранили выражение воинственной свирепости. В его осанке и лице нечто величественное. Видно, что он привык повелевать. Он высок ростом и статен. Держится прямо. В руке он держит посох, увенчанный крестом ордена. Позади гроссмейстера рыцари в белых плащах. В стороне ото всех стоит Бриан де Буагильбер. Левой рукой он приподнял свой плащ, словно желая скрыть лицо, в правой держит мечь, задумчиво рисуя им какие-то знаки на дубовом полу. Оставив Ревеку одну на помосте, Альберт занял место рядом по левую сторону от гроссмейстера.

Лука Бомануар (взглянув сторону Буагильбера, обратился тихо к Альберту). Сегодня впервые Бриан де Буагильбер не стоит справа от мены… Несчастный. Вот до чего при содействии нечистой силы может довести храброго воина легкомысленный взгляд женщины. Видишь, он не в силах смотреть на нас. И на неё не в силах взглянуть. Как знать, не бес ли мучит его в эту минуту, что он с таким упорством выводит на полу эти кабалистические знаки. Не замышляет ли он покушение на нашу жизнь? Но нам не страшны дьявольские козни, и мы не боимся врага рода человеческого. (Возвышает голос и обращается ко всему собранию) Преподобные и храбрые мужи, рыцари, прецепторы, друзья нашего святого ордена, братья и дети мои. И вы так же, родовитые и благочистивые оруженосцы, соискатели честного креста! Когда бешенный волк забрался в стадо и унес одного ягненка, добрый пастырь обязан созвать всех своих товарищей, дабы они луками и пращами помогли ему истребить врага. А посему призвали мы сюда еврейскую женщину по имени Ревекка, дочь Исаака из Йорка, — женщину, известную своим колдовством. Этим колдовством она возмутила кровь не простого человека, а рыцаря. Не мирянина, а рыцаря, посвятившего себя на служение святому Храму, и не рядового рыцаря, а прецептора нашего ордена, старшего по значению и почёту. Собрат наш Бриан де Буагильбер известен не только нам, но и всем здесь присутствующим как храбрый и усердный защитник креста, совершивший множество доблестных подвигов. Не менее, чем своей храбростью и воинскими заслугами, прославился он среди братии и мудростью своей, так что рыцари нашего ордена привыкли видеть в нём собрата, к которому перейдёт сей жезл, когда господу угодно будет избавить меня от тягости владеть им. Когда же мы услышали, что этот благородный рыцарь внезапно изменил уставу нашего Храма и, вопреки произнесенным обетам, невзирая на товарищей, презрев открывающуюся ему будущность, связался с еврейской девицей, рисковал ради неё собственной жизнью и наконец привез ее и водворил в одну из прецепторий нашего ордена, — чему мы могли приписать всё это, как не дьявольскому наваждению или волшебным чарам? Если бы мы могли думать иначе, ни высокий сан его, ни личная доблесть, ни его слава не помешали бы нам подвергнуть его строгому наказанию, дабы искоренить зло. Ибо в этой прискорбной истории мы находим целый ряд преступлений против нашего святого устава. Во-первых, рыцарь действовал самовольно. Во-вторых, вступил в сношения с особой, отлученной от церкви, а, следовательно, обрёк себя проклятию. В-третьих, он знался с чужеземными женщинами. За все эти богомерзкие прегрешения Бриана де Буагильбера следовало бы исторгнуть из нашей среды, хотя бы он был правой рукой и правым глазом нашего ордена. (Гроссмейстер замолчал. По залу прошёл тихий ропот). Такова была бы тяжёлая кара, которой подлежал бы рыцарь Храма, если бы нарушил столько важнейших статей нашаего устава по собственной воле. Если же с помощью колдовства и волхований рыцарь подпал под власть сатаны лишь потому, что легкомысленно взглянул на дивичью красоту, то мы вправе скорбеть о его грехах, нежели карать за них; нам подобает, наложив на него наказание, которое поможет ему очиститься от беззакония, всю тяжесть нашего гнева обратить на сосуд дьявольский, едва не послуживший к его окончательной гибели. Бриан де Буагильбер, что сам ты думаешь обо всех этих удивительных обвинениях и о своей злосчастной страсти к этой девице. Повелеваю тебе ответить. (Бриан де Буагильбер повернул голову в сторону гроссмейстера, но продолжал безмолвствовать, боясь в словах проявить гнев свой.) Он одержим бесом молчания. Сгинь сатана! Говори, Бриан де Буагильбер, заклинаю тебя крестом, этим символом нашего святого ордена!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. (С величайшим усилием подавил возрастающее негодование и презрение, зная, что обнаружив их, он ничего не выиграет.) Бриан де Буагильбер не может отвечать, высокопреподобный отец, на такие дикие и нелепые обвинения. Но, если затронут его честь, он будет защищать ее своим телом и вот этим мечом, который нередко сражался на пользу христианства.

Лука Бомануар. Мы тебя прощаем, брат Бриан, хотя ты и согрешил перед нами, похваляясь своими боевыми подвигами, ибо восхваление собственных заслуг идёт от дьявола. Но мы даруем тебе прощение, видя, что ты говоришь не сам от себя, а по наущению того, кого мы, с божье помощью, изгоним из среды нашей. Открой же свое лицо, несчастная Ревекка, и поведай нам, что ты можешь сказать против смертного приговора, который мы намерены сейчас произнести.

РЕВЕККА. Хотя дочерям моего племени непривычно открывать лицо в присутствии чужих, но я повинуюсь приказанию старейшины вашего собрания. (Сняла покрывало и застенчиво, но гордо взглянула на гроссмейстера, а затем обратила взор свой на толпу. По толпе прокатился вздох восхищения её красотой.) Взывать к вашему состраданию было бы, как я вижу, напрасно и унизительно. Объяснить вам, что лечить больных и раненых не может быть неугодно богу, в которого все мы верим, было бы тщетно. Доказывать, что многое, из сказанного здесь против меня ложь, было бы бесполезно. Точно так же бессмысленно оправдываться в том, что моя одежда, мой язык, мои привычки чужды вам, ибо свойственны моему народу – я чуть не сказала: моей родине, но, увы, у нас нет отечества. В свое оправдание я не стану даже разоблачать моего притеснителя, который стоит здесь и слышит, как на меня возводят лживое обвинение, а его из тирана превращают в жертву. Пусть бог рассудит меня с ним. Но мне легче перенести любую казнь, чем выслушивать предложения, которыми этот воплощенный дьявол преследовал меня, свою пленницу, беззащитную и беспомощную девушку. Но он одной с вами веры, а потому малейшее его слово имеет в ваших глазах большую цену, чем торжественные клятвы несчастной еврейки. Стало быть, бесполезно было бы пытаться обратить против него возведенные на меня обвинения. Но я спрашиваю его: Бриан де Буагильбер, скажи, разве все эти обвинения не ложны? Разве всё это не самая чудовищная клевета, столь же нелепая, как и сметроносная? (Наступило молчание. Взоры всех устремились на Бриана де Буагильбера. Он молчал). Говори же, если ты мужчина, если ты христианин! Говори! Заклинаю тебя одеянием, которое ты носишь, именем, достиавшимся тебе в наследие от предков, рыцарством, которым ты похваляешься. Честью твоей матери, могилой и прахом твоего отца! Молю тебя, скажи: правда ли всё, что здесь было сказано?

Лука Бомануар. Отвечай ей, брат, если только враг рода человеческого, с которым ты борешься, не одолел тебя.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (лицо его исказилось судоргой, с величайшим усилием он произнес, обращаясь к Ревеке). Письмена, письмена…

Лука Бомануар. Вот, вот это поистине неоспоримое свидетельство. Жертва ее колдовства только и могла сослаться на роковые письмена, то есть, вероятно, на талисман с начертанными на нем письменами, которые и вынуждают его молчать. (Но Ревека иначе истолковала эти слова. Мельком взглянула на обрывок пергамента, который продолжала держать в руке.) Ревекка никакой пользы не принесло тебе свидетельство этого несчастного рыцаря, который, видимо, всё еще находится во власти сатаны. Что ты имеешь еще сказать?

РЕВЕККА. Согласно вашим жестоким законам мне остается только одно средство к спасению. Правда, жизнь была очень тяжела ко мне, по крайней мере, в последнее время, но я не хочу отказываться от божьего дара, раз господь дарует мне хоть слабую надежду на спасение. Я отрицаю все ваши обвинения, объявляю себя невиновной, а ваши показания ложными. Требую назначения божьего суда. Пусть мой защитник подтвердит мою правоту.

Лука Бомануар. Но кто же, Ревекка, согласится выступить защитником еврейки, да еще колдуньи?

РЕВЕККА. Бог даст мне защитника. Не может быть, чтобы во всей славной Англии, стране гостеприимства, великодушия и свободы, где так много людей всегда готовы рисковать жизнью из-за чести, не нашлось человека, который не захотел бы выступить за справедливость. Я требую назначения поединка. Вот мой вызов. (Она сняла со своей руки перчатку и бросила её к ногам гроссмейстера с простотой и чувством собственного достоинства).

Лука Бомануар. Подайте мне её перчатку. (Альберт де Беф поднимает перчатку и отдает гроссмейстеру). Вот поистине слабый и малый залог столь важного дела. Видишь, Ревека, как непрочна и мала твоя перчатка по сравнению с нашими тяжёлыми стальными рукавицами, — таково и твое дело по сравнению с делом Сионского Храма, ибо вызов брошен всему нашему ордену.

РЕВЕККА. Брось на ту же чашу весов мою невиновность, и шёлковая перчатка перетянет железную рукавицу.

Лука Бомануар. Стало быть, ты окончательно отказываешься признать свою вину и всё-таки потеряешь свой смелый вызов?

РЕВЕККА. Повторяю.

Лука БОМАНУАР. Ну, да будет так, во имя божие, и пускай господь обнаружит истину. Братья, вам известно, что мы имели полное право отказать этой женщине в испытании божьим судом. Но, хоть она и еврейка, и некрещеная, все-таки она одинокое и беззащитное существо. Она прибегла к покровительству наших мягких законов, и мы не можем ответить ей отказом. Кроме того, мы не только духовные лица, но рыцари и воины, а потому для нас было бы позорно уклоняться от поединка. Следовательно, дело обстоит так: Ревека, дочь Исаака из Йорка, на основании многочисленных веских улик обвиняется в том, что околдовала одного из благородных рыцарей нашего ордена, а в оправдание свое вызвала нас на бой – по суду божию. Но кому следует вручить этот залог, назначив его в то же время защитником нашей стороны в предстоящей битве? Ничьей доблестной руке из всего нашего ордена не доверили бы мы с большей готовностью как это, так и любое другое важное дело, кроме как самому отважному рыцарю, доказавшему неоднократно свою отвагу в сражениях. Альберт де Беф, вручи этот залог … Бриану де Буагильберу. Тебе, брат Бриан, поручаем мы это дело, дабы ты мужественно вступил в бой, не сомневаясь в том, что победа достанется правому. А тебе, Ревекка, мы даем два дня срока, чтобы найти себе защитника.

РЕВЕККА. Не много же вы даете мне времени. Я чужестранка и не вашей веры, так что нелегко мне будет найти человека, который рискнул бы своей жизнью и честью ради меня, да еще в бою против рыцаря, слывущего знаменитым бойцом.

Лука БОМАНУАР. Более мы не можем откладывать. Битва должна состояться в нашем присутствии, а важные дела заставляют нас отбыть отсюда не позже как через три дня.

РЕВЕККА. Да будет воля божья. Возлагаю на него все мое упование, а господу все равно, что одно мгновение, что целый век.

Лука БОМАНУАР. Это ты хорошо сказала, девица, но нам отлично известно, кто умеет принимать на себя ангельский образ. Значит, остается лишь назначить место, приличное для битвы, а также, если понадобится, то и для казни. Где прецептор здешней обители? (Альберт де Беф все еще державший перчатку Ревеки, стоял возле Буагильбера и что-то горячо доказывал ему в полголоса.) Как, он не хочет принимать залог?

Альберт де БЕФ. Нет, он хочет, он принял залог, высокопреподобный отец (Проворно сует перчатку под свою мантию). Что же касается места для поединка, то, по моему мнению, для этой цели всего пригоднее ристалище святого Георгия, близ нашей прецептории.

Лука БОМАНУАР. Хорошо. Ревека, на это ристалище ты должна представить своего защитника. Если же ты не исполнишь этого или если твой защитник будет побеждён, ты умрешь как колдунья, согласно приговору, а именно, будешь сожжена на костре. Аминь. («Аминь» — повторили за ним все присутствующие)

РЕВЕККА. Да свершится воля господа нашего. Но мне следует каким-то образом снестись со своими друзьями, дабы известить их о том положении, в котором я нахожусь, и просить их отыскать защитника, который может за меня сразиться.

Лука БОМАНУАР. Это законно и справедливо. Избери сама посыльного, которому могла бы довериться, и мы дозволим ему свободный доступ в ту келью, где ты содержишься.

РЕВЕККА. Нет ли здесь кого-нибудь, кто из любви к справедливости или за щедрое вознаграждение согласился бы исполнить поручение несчастной девушки? (Все молчат.) Да неужели в такой стране, как Англия, я буду лишена последнего, жалкого способа спасти свою жизнь из-за того, что никто не хочет оказать мне милость, в которой не отказывают и худшему из преступников! (Все молчат).

Лука БОМАНУАР. Не отчаивайся прежде времени, Ревека. У тебя есть еще два дня. Может быть и найдётся посыльный. Тогда ему следует обратиться к прецептору этой обители Альберту де Бефу, который будет содержать тебя под стражей. Ну а если посыльный не сыщется, то такова божья воля, на которую и ты, несчастная, уповаешь. На этом закончим наше собрание. Сопроводите несчастную в её келью.

Картина 20.

Ревека в своей келье. Полусумрак. Отблески факела. Звучит песня о несчастной любви и нежеланной страсти, о порабощенном народе и поруганной вере, о вечной надежде и гордом сердце. У дверей раздался осторожный стук.

РЕВЕККА. Войди, коли друг ты мне, а если недруг – не в моей воле запретить тебе войти.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Это я. (Входит.) А друг я или недруг, это будет зависеть от того, чем кончится наше свидание. (Ревекка попятилась назад с взволнованным и недоверчивым, но далеко не робким видом, показавшим, что она решила держаться от него как можно дальше и не за что не сдаваться. Она выпрямилась, глядя на него с твердостью, но без всякого вызова, не желая раздражать его, но обнаруживая намерения, в случае необходимости защищаться до последней возможности). У тебя нет причин бояться меня, Ревека, или, вернее, тебе нечего бояться меня теперь.

РЕВЕККА. Я и не боюсь, сэр рыцарь (но учащенное дыхание не соответствует героизму слов). Вера моя крепка, и я вас не боюсь.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Давай не будем говорить о вере. Ты же умна и понимаешь, что религия выдумана человеком для управления себе подобными. Давай говорить о нас с тобой. Тебе нечего меня опасаться и мои прежние безумные порывы теперь были бы неуместны, потому что за дверью стоит стража, над которой я не властен. Им предстоит вести тебя на казнь, Ревекка. Но до тех пор они никому не позволят обидеть тебя, даже мне, если бы мое безумие – потому что ведь это чистое безумие – еще раз побудило меня к этому.

РЕВЕККА. Смерть меньше всего страшит меня в этом жилище злобы.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Да, пожалуй, мысль о смерти не должна страшить твердую душу, когда путь к ней открывается внезапно. Для меня ничего бы не значило получить удар копья или меча, а для тебя, кажется, не трудно бросится с высоты башни или поразить себя острым кинжалом. Для нас с тобой это все пустяки по сравнению с тем, что каждый из нас считает позором. Но очень может быть, что эти мои понятия о чести так же нелепы, как и твои, Ревека, хотя мы оба сумеем умереть за них.

РЕВЕККА. Несчастный ты человек! Неужели ты обречен рисковать жизнью из-за верований, которых не признает твой здравый смысл? Ведь это все равно, что отдавать свои сокровища за то, что не может заменить хлеба. Но обо мне ты так не думай. Твоя решимость зыблется на переменчивых волнах людского мнения, а моя держится на скалах вечности.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Перестань. Сейчас нечего предаваться подобным рассуждениям. Ты пытаешься обмануть саму себя, прячась за пустые выдумки о вечности. Нет ничего вечного в этом мире. И нет для нас никакого другого мира, как нет другой любви у человека. Но, страсть ослепила тебя. Я знаю, что это такое. Я сам был в её власти. Но теперь я прозрел и вижу, что ты обуреваема страстью, скрытой страстью к кому-то другому, кого ты ставишь выше меня. Но которому ты не смеешь признаться в этом. И здесь только одно спасение – смерть или любовь. Если же ты окунешься в море страсти, пренебрегая душевными тонкостями любви, то это только усилит твою жажду, понуждая тебя искать новые и новые сосуды с пожирающей тебя влагой безумного желания.

РЕВЕККА. Но разве не таким сосудом была я для тебя? Разве не страсть побудила тебя на безумие? Ты приписываешь мне свои собственные грехи, пытаясь лишить меня веры, дающей мне силы не бояться смерти.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ты обречена умереть не той быстрой и лёгкой смертью, которую добровольно избирает скорбь и радостно приветствует отчаяние, но медленной и ужасной, присуждаемой за то, что дьявольское ханжество этих людей называет твоим преступлением.

РЕВЕККА. А кому же, если будет такова моя участь, кому я ею обязана? Конечно, тому, кто из эгоистичных, низких побуждений насильно притащил меня сюда, а теперь – уж и не знаю, ради каких целей, — пришёл запугивать меня, преувеличивая ужасы той горькой участи, которую сам же мне уготовил.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Не думай, не думай, чтобы я был виновен в этом. Я так же охотно собственной грудью оборонил бы тебя от этой опасности, как защищал тебя от стрел.

РЕВЕККА. Если бы ты это делал с честным намерением оказать покровительство невиновной, я бы сказала спасибо за это. Но ты с тех пор столько раз ставил себе в заслугу этот поступок, что мне противна стала жизнь, сохраненная ценою позора, которого ты требуешь в награду.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Оставь свои упреки, Ревекка, у меня довольно и своего горя, не усугубляй его своими нападками.

РЕВЕККА. Так чего же ты хочешь, сэр рыцарь? Говори короче. Если ты пришёл не для того, чтобы полюбоваться причиненным тобою несчастием, говори. А потом, сделай милость, оставь меня. Переход от времени к вечности короток, но страшен, а мне остается так мало часов на приготовление к нему.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я вижу, Ревекка, что ты продолжаешь считать меня виновником тех страданий, от которых я хотел бы тебя избавить.

РЕВЕККА. Сэр рыцарь, я не желаю попрекать тебя. Но разве не твоей страсти я обязана своей ужасной участи?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ты заблуждаешься. Это неправда. Ты приписываешь мне то, чего я не мог предвидеть и что случилось помимо моей воли. Мог ли я угадать неожиданный приезд сюда полоумного старика, который благодаря нескольким вспышкам безумной отваги и благовения глупцов перед бессмысленными самоистязаниями возвеличен превыше своих заслуг и теперь царит над здравым смыслом, надо мной и над сотнями членов нашего ордена, которые и думают и чувствуют, как люди, свободные от его нелепых предрассудков.

РЕВЕККА. Однако, и ты был в числе судей; и, хотя ты знал, отлично знал, что я невиновна, ты не протестовал против моего осуждения и даже, насколько я понимаю, сам выступишь на поединке, чтобы доказать мою преступность и подтвердить мой приговор.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Терпение, Ревекка! Терпение! Буагильбер никому в мире не уступает, хотя, смотря по обстоятельствам, иногда меняет свои планы. Ты помнишь обрывок пергамента, на котором был написан совет потребовать защитника? Как ты думаешь, кто это написал, если не Буагильбер? В ком ином могла ты пробудить такое участие?

РЕВЕККА. Короткая отсрочка смертной казни, и ничего больше. Немного пользы мне от этого, и неужели ничего другого ты не мог сделать для той, на голову которой обрушил столько горя и которую, наконец, привел на край могилы?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Нет, это далеко не все, что я намерен был сделать для тебя. Если бы роль бойца поручили другому рыцарю, тогда бы я сам при первом призыве боевой трубы явился на ристалище под видом странствующего рыцаря, и с оружием в руках объявил бы себя твоим заступником. И, если бы Бомануар выставил против меня не одного, а двоих или троих из присутствующих братьев, не сомневаюсь, что я каждого поочередно вышиб бы из седла одним и тем же копьем. Вот так я намерен был поступить, Ревекка. Я отстоял бы твою невиновность и от тебя самой надеялся бы получить награду за свою победу.

РЕВЕККА. Всё это пустая похвальба, сэр рыцарь. Ты хвастаешься тем, что мог бы совершить; однако ты счёл более удобным действовать совсем по-иному. Ты принял мою перчатку. Значит, мой защитник – если только для такого одинокого существа, как я, найдётся защитник, — явившись на ристалище, будет обязан сразиться с тобой. А ты всё ещё представляешься моим другом и покровителем.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я и хочу быть твоим другом и покровителем, но, сама посуди, чем я при этом рискую или, лучше сказать, какому бесславию неминуемо подвергнусь. Так не осуждай же меня, если я поставлю некоторые условия, прежде чем ради твоего спасения пожертвую всем, что для меня было дорого.

РЕВЕККА. Говори откровенно. Я не понимаю тебя.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ну, хорошо, я буду откровенен, как грешник, пришедший на исповедь к своему духовному отцу. Если я не явлюсь на ристалище, Ревекка, я лишусь своего сана и доброго имени – потеряю всё, чем дышал до сих пор, то есть уважение моих товарищей и надежду унаследовать то могущество, ту власть, которой теперь пользуется старый изувер Лука Бомануар и которой я воспользовался бы иначе. Таков будет мой удел, если я не явлюсь сразиться с твоим заступником. Черт бы побрал Альберта, остановившего меня, когда я хотел бросить твою перчатку в лицо выжившему из ума изуверу, который мог поверить нелепой клевете на существо, столь возвышенное и прекрасное, как ты.

РЕВЕККА. К чему теперь все эти напыщенные, льстивые слова! Тебе предстоял выбор: пролить кровь неповинной женщины или рискнуть своими земными выгодами и надеждами. Что же об этом толковать? Твой выбор сделан.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Нет, Ревекка, мой выбор еще не сделан. Нет. И знай – тебе самой предстоит сделать выбор. Если я появлюсь на ристалище, я обязан поддержать свою боевую славу. И тогда, будет ли у тебя защитник или не будет, всё равно ты умрёшь на костре, привязанная к столбу, ибо не родился ещё тот рыцарь, который был бы мне равен в бою или одолел меня, разве только Ричард Львиное Сердце да его любимец Уилфред Айвенго. Но, как тебе известно, Уилфред еще не в силах носить панцирь, а Ричард где-то скитается по чужим землям. Итак, если я выеду на состязание, ты умрёшь, хотя бы твоя красота и побудила какого-нибудь пылкого юношу выступить в роли твоего заступника.

РЕВЕККА. К чему ты столько раз повторяешь одно и то же?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Для того, чтоб ты яснее могла представить себе ожидающую тебя участь.

РЕВЕККА. Так переверни её другой стороной. Посмотрим, что тогда будет.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Если я выеду и покажусь на роковом ристалище, ты умрешь медленной и мучительной смертью, в такой пытке, какая предназначена для грешников. Если же я не явлюсь, меня лишат рыцарского звания, я буду опозорен, обвинен в колдовстве, в общении с неверными. Знатное имя, еще более прославленное моими подвигами, станет мне укором и посмешищем. Я утрачу свою славу, свою честь, лишусь надежды на такое величие и могущество, какого достигали немногие из императоров. Пожертвую честолюбивыми замыслами, разрушу планы столь же высокие, как те горы, по которым язычники чуть не взобрались на небеса. А, между тем, Ревекка, всем этим я готов пожертвовать. (Бросается к её ногам.) Откажусь и от славы, и от величия, и от власти, хотя она уже почти в моих руках, — всё брошу, лишь бы ты сказала: «Буагильбер, будь моим возлюбленным».

РЕВЕККА. Не думай о таких глупостях, сэр рыцарь. Лучше скорей поезжай к регенту, к королеве-матери, к принцу Джону. Из уважения к английской короне они не могут позволить вашему гроссмейстеру так своевольничать. Этим ты можешь оказать мне действительно покровительство, без всяких жертв с своей стороны и не требуя от меня никаких наград.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я не хочу иметь с ними дела. Я обращаюсь только к тебе. Я могу отказаться от ордена, но унизить или предать его – никогда. (Хватается за полу её платья.) Но что же заставляет тебя делать такой выбор? Подумай, будь я хоть сам сатана, — ведь смерть еще хуже сатаны, а мой соперник – смерть.

РЕВЕККА. Я не взвешиваю этих зол. Будь же мужчиной, призови на помощь свою веру. Если правда, что ваша вера учит милосердию, которого у вас больше на словах, чем на деле, избавь меня от страшной смерти, не требуя вознаграждения, которое превратило бы твое великодушие в низкий торг.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Нет! Этим ты меня не обманешь. Не вера в бога придает тебе силы, а любовь к обыкновенному смертному. Кто он? Скажи мне? Любит ли он тебя, так как я? Готов ли он на такие жертвы ради тебя как я готов? Но если я откажусь от добытой славы и от будущих почестей, я сделаю это только ради тебя, и мы спасемся не иначе, как вместе. Хорошо, ты можешь не называть его имя. Но послушай меня внимательно, Ревека. Англия, Европа – ведь это не весь мир. Есть и другие страны, где мы можем жить, и там я найду простор для своего честолюбия. Поедем в Палестину. У меня там есть друзья. Я проложу новые пути к величию. (Вскочил и расхаживает по комнате.) Европа еще услышит звонкую поступь того, кого изгнала из числа сынов своих. И ты будешь царицей, Ревекка. На горе Кармель создадим мы тот престол, который я тебе завоюю своей доблестью, и вместо гроссмейстреского жезла у меня в руке будет царский скипетр.

РЕВЕККА. Мечты…Одни мечты и грезы! Но если бы и осуществились они наяву, мне до этого нет никакого дела. Какого бы ты могущества ни достиг, я его не смогу разделять с тобой. А любовь к отечеству и твердость в вере так много значат для меня, что я не могу уважать человека, если он охотно отрекается от родины, разрывает связь с орденом, которому клялся служить, и все это только для того, чтобы удовлетворить беспутную страсть к женщине чуждого ему племени. Не назначай платы за мое избавление, сэр рыцарь, не продавай великодушного подвига – окажи покровительство несчастию из одного милосердия, а не из личных выгод.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Как глубоко погружен в пучину обмана твой разум! Как густ вокруг тебя туман предрассудков, лишающий тебя возможности видеть и сковывающий крепче кандалов твои чувства к настоящей жизни. Ты отторгаешь не беспутную страсть мою, но истинную любовь, важнее и сильнее которой нет ничего в этой жизни. И если ты её отторгнешь, у меня останутся лишь мои честолюбивые замыслы, осуществляя которые, я могу попытаться забыть тебя… Но вряд ли это возможно. Ревекка, ты же умна, так неужели ты на самом деле не понимаешь, что и вера, и отечество – все лишь для того придумано, чтобы властвовать над людьми. Услышь же меня, Ревекка! Нет. Ты все понимаешь, но специально дурачишь мне голову, притворяешься невежественной еврейкой, слепо преданной своей иудейской вере и своему несуществующему отечеству в ущерб собственной бесценной жизни, в ущерб любви. Хорошо, раз ты живешь разумом, а не чувствами, раз мое сердце не может достучаться до твоего сердца, я попытаюсь все же убедить тебя искать пути к спасению своему из любви не ко мне, а к самой жизни. А потом, когда у нас будет время, я смогу растопить лёд, сковавший твою душу, смогу разогнать дым, удушающий твои чувства, смогу доказать свою любовь. Подумай же еще раз о том, какова будет твоя участь, если мне все же придётся выехать на ристалище в полном боевом вооружении. Ты умрешь в страшной пытке, сгоришь на пылающем костре – ничего не сохраниться от этого прекрасного образа, даже тех жалких останков, о которых можно было бы сказать: вот это недавно жило, двигалось… Нет, Ревекка, женщине не перенести мысли о такой участи. Уступи моим желаниям. Не называй даже меня своим возлюбленным, но дай только слово, что последуешь за мной добровольно и дашь мне время, чтобы доказать тебе мою любовь. Дай слово, что ты попытаешься прислушаться к своему сердцу, что попытаешься взглянуть на меня без предрассудков народа твоего, что попытаешься быть со мной откровенной как я с тобой, отбросив все кроме наших с тобой человеческих существ, наделенных способностью любить друг друга.

РЕВЕККА. Буагильбер, ты не знаешь женского сердца или видел только таких женщин, которые утеряли лучшие женские достоинства. Могу тебя уверить, гордый рыцарь, что ни в одном из самых страшных сражений не обнаруживал ты такого мужества, какое проявляет женщина, когда долг или привязанность призывает её к страданию. Я избалована воспитанием, от природы робкая и с трудом переносящая телесные страдания. Но, когда мы с тобой явимся на роковое ристалище, ты – сражаться, а я – на казнь, я твёрдо уверена, что моя отвага будет много выше твоей… Я не считаю предрассудками ни веру, ни любовь к народу своему. Я ни считаю тебя худшим из рода человеческого. И нет у меня того, кому я открыла бы свое сердце… Хотя… Ты призываешь к откровенности, так слушай же. Да, есть мужчина, который заставляет волноваться мое сердце при одном только виде его, при одном только упоминании имени его. И я, не задумываясь, пошла бы за ним, куда бы он ни сказал. Но никогда он об этом не узнает. Никогда он не будет стоять перед выбором совести своей по моей воле. Я ему никогда не причиню вреда своей любовью, как ты делаешь в отношении меня. Он не узнает о моей любви, потому как он тоже не из моего племени, потому как он любит другую женщину. Это благородный рыцарь и я никогда не уступлю ему в благородстве, никогда не причиню ему ни малейшего страдания своей нежданной любовью к нему. Вот вся правда, Буагильбер. Вот и вся разница между мной и тобой. Не может быть настоящей та любовь, которая причиняет боль и страдания той, которую ты любишь. Не может быть настоящей та любовь, ради которой ты не можешь принести в жертву самого себя. Прощай, Буагильбер, я больше не хочу терять слов с тобою. То время, которое осталось мне провести на земле, нужно употребить иначе: я должна обратиться к утешителю, который отвратил лицо свое от её народа, но никогда не бывает глух к воплям человека, искренне взывающего к нему.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (после некоторого молчания). Значит мы расстаемся. И зачем бог допустил нас встретиться в этом мире? Нет. Клянусь небесами, когда я смотрю на тебя и думаю, где и при каких обстоятельствах суждено нам увидеться снова, я начинаю жалеть, что не принадлежу я к твоему отверженному племени. Пускай бы рука моя рылась в сундуках с шекелями, не ведая ни копья, ни щита, гнул бы я спину перед мелкой знатью и наводил бы страх на одних должников. Вот до чего я дошёл, Ревекка, вот чего бы желал, чтобы только быть ближе к тебе в жизни, чтобы уклониться от той страшной роли, которую должен сыграть в твоей смерти.

РЕВЕККА. Ты говоришь о евреях, какими сделали их преследования людей, тебе подобных. Гнев божий изгнал евреев из отечества, но трудолюбие открыло им единственный путь к власти и могуществу, и на этом одном пути они не встретили преград и притеснений. Вспомни древнюю историю израильского народа и скажи: разве те люди, через которых Иегова творил чудеса среди народов, были торгаши и ростовщики? Знай же, гордый рыцарь, что среди нас немало есть знатных имен, по сравнению с которыми ваши хвалённые дворянские фамилии всё равно, что тыква перед кедром. Да, таковы были князья иудейские, ныне исчезнувшие. Слава их попрана, как скошенная трава, и смешана с дорожной грязью. Но есть еще потомки великого рода, есть и такие, что не посрамят своего высокого происхождения, и в числе их будет дочь Исаака, сына Адоникама. Прощай! Я не завидую почестям, добытым ценою крови человеческой, не завидую твоему варварскому роду, происшедшему от северных язычников, не завидую и вере твоей, которая вечно у тебя на языке, но которой нет ни в твоем сердце, ни в поступках.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я околдован, клянусь небесами! Мне начинает казаться, что выживший из ума скелет был прав. Мне так невыразимо трудно расстаться с тобой, что в этом кроется что-то сверхъестественное. Прекрасное создание! (Подходит к ней с величайшим почтением.) Так молода, так хороша, так бесстрашна перед лицом смерти! И, однако, обречена умереть в позоре и мучениях. Кто может не плакать над тобой? Двадцать лет слезы не навертывались на мои глаза, а теперь я плачу, глядя на тебя. Но этому суждено свершиться. Ничто не может спасти тебя. Мы с тобой оба – слепые орудия судьбы, неудержимо влекущей нас по предначертанному пути, как два корабля, которые несутся по бурным волнам, а бешенный ветер сталкивает их между собой на общую погибель. Прости меня – и расстанемся, по крайней мере, как друзья. Тщетно я старался поколебать твою решимость, но сам остаюсь тверд и непреклонен, как сама несокрушимая судьба.

РЕВЕККА. Люди нередко сваливают на судьбу последствия свих собственных буйных страстей. Но я прощаю тебя, Буагильбер, тебя, виновника моей безвременной смерти. У тебя сильная душа; иногда в ней вспыхивают благородные и великие порывы. Но она – как запущенный сад, принадлежащий нерадивому хозяину: сорные травы, разрослись в ней и заглушили здоровые ростки.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Да, Ревекка, я именно таков, как ты говоришь: неукротимый, своевольный, но гордый тем, что среди толпы пустоголовых глупцов и ловких ханжей я сохранил силу, возвышающую меня над ними. Я с юности приучался к воинским подвигам, стремился к высоким целям и преследовал их упорно и непоколебимо. Таким я и останусь: гордым, непреклонным, неизменным. Мир увидит это, я покажу ему себя… Но ты действительно прощаешь меня, Ревекка?

РЕВЕККА. Так искренне, как только может жертва простить своего палача.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Прощай. (Выходит из комнаты.)

За дверью Бриана де Буагильбера поджидает Альберт де Беф.

Альберт де БЕФ. Как ты замешкался! Я был вне себя от беспокойства. Что, если бы гроссмейстер или его шпион, вздумали зайти сюда? Дорого бы я поплатился за свое снисхождение!.. Но что с тобою, брат? Ты еле держишься на ногах, и лицо твое мрачно как ночь. Здоров ли ты, Буагильбер?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Здоров. Здоров, как несчастный, который знает, что через час его казнят. Да нет, впрочем, вдвое хуже, потому что иные из приговоренных к смерти расстаются с жизнью, как с негодным старым платьем. Клянусь небесами, Альберт, эта девушка превратила меня в тряпку! Я решился идти к гроссмейстеру, бросить ему в лицо отречение от ордена и отказаться от той роли, какую мне навязало его жестокое своеволие.

Альберт де БЕФ. Ты сошёл с ума! Таким поступком ты погубишь себя, но не спасёшь еврейку, которая, по-видимому, так дорога тебе. Бомануар выберет вместо тебя кого-нибудь другого на защиту ордена, и осужденная все равно погибнет.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Вздор! Я сам выступлю на её защиту, и тебе, я думаю, известно, что во всем ордене не найдется бойца, способного одолеть меня в поединке.

Альберт де БЕФ. Эх, ты совсем упускаешь из виду, что тебе не дадут ни случая, ни досуга выполнить твой безумный план. Попробуй подойди к Луке Боманауру, объяви ему о своем отречении от клятвы послушания и посмотри, долго ли после этого своевольный старик оставит тебя на свободе. Ты едва успеешь произнести эти слова, как очутишься на сто футов под землей, в темнице под тюремной башней, где будешь ждать суда, а судить тебя будут как подлого рыцаря. Если же решат, что всё-таки ты околдован, тебя закуют в цепи, отвезут в какой-нибудь отдаленный монастырь, запрут в уединенную келью, и ты будешь валяться там на соломе, в темноте, одуревший от заклинаний и насквозь промокший от святой воды, которой будут тебя усердно поливать, чтобы изгнать из тебя беса. Нет, ты должен явиться на ристалище, Бриан, иначе ты погиб!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я вырвусь отсюда и убегу! Убегу в какую-нибудь дальнюю страну, куда еще не проникли человеческая глупость и изуверство. По крайней мере, ни одна капля крови этой прекрасной девушки не прольется при моем участии.

Альберт де БЕФ. Тебе не удастся бежать. Твои безумства возбудили подозрения, и тебя не выпустят из стен прецептории. Пойди попытайся. Подойди к воротам, прикажи спустить подъемный мост, и ты увидишь, послушаются ли тебя. Ты удивлен, обижен? Но для тебя же лучше, что это так. Твое бегство ни к чему не поведет. Ты обесславишь своих предков и сам будешь изгнан из ордена. Подумай хорошенько: куда деваться от стыда твоим ратным товарищам, когда Бриана де Буагильбера, лучшего бойца в ряду храмовников, публично провозгласят предателем и собравшиеся освищут твое имя? С какой радостью надменный Ричард узнает, что тот самый рыцарь, который доставил ему немало хлопот в Палестине и едва не омрачил его всесветную славу, сам потерял честь и доброе имя из-за еврейки и все-таки не смог спасти её, даже ценой такой великой жертвы.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я не знаю – благодарить мне тебя или проклинать. Ты затронул ту струну, которая сильнее всего волнует мою душу. Я не могу предать своих ратных товарищей… Слово «изменник» никогда не станет рядом с именем Буагильбера. Я смирюсь со своей участью. Но ты должен мне оказать еще одну услугу. Сейчас же ты отправишь, преданных тебе людей, на поиски отца Ревекки с письмом, которое я напишу. Наверняка, он где-то вблизи прецептории, тщетно пытается проникнуть сюда, чтобы спасти дочь свою. И более того, если будет к тому такая надобность, твои люди помогут ему добраться туда, куда он скажет, чтобы он вовремя смог найти защитника для Ревекки.

Альберт де БЕФ. Зачем ты этого хочешь? Ведь если её заступник не явится, не ты будешь повинен в смерти злосчастной девицы, а гроссмейстер, приговоривший её к казни. На нём и будет лежать ответственность за это дело, и он его поставит себе не в вину, а в заслугу, достойную всяких похвал. Ты же будешь лишь частью пышного зрелища, то есть появишься верхом на коне в полном вооружении, но не примешь никакого участия в том, что последует дальше. В конце концов, она тебя отвергла и унизила, пренебрегла тобою. Для чего же ты станешь жертвовать ей своей славой и уважением других людей?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Альберт, я выеду на ристалище. Но и ты сделай то, о чем я тебя прошу. Обещай мне. Дай мне свое слово, что ты сделаешь всё, чтобы найти Исаака и помочь ему оповестить того рыцаря, в котором он надеется найти защитника Ревекке. Сделай это, и я буду благодарен тебе до скончания дней своих. Обещай.

Альберт де БЕФ. Обещаю. Иди составляй письмо. (Уходят)

Картина 21.

Ристалище прецептории, представляющее собой гладкую большую поляну, обнесенную невысоким частоколом. Вокруг поляны на скамейках и стоя расположились зрители. В восточном конце ристалища тронс развевающимся над ним знаменем. На противоположном конце ристалища вокруг врытого в землю столба уложены дрова, между которыми оставлен проход в роковой круг для жертвы, предназначенной к сожжению. К столбу привинчены цепи. Рядом стоит палач в черной маске. Раздаются звуки колокола. Появляется гроссмейстер ордена Лука Боманаур, за ним Бриан де Буагильбер в боевых доспехах и Альберт де Беф в длинной белой одежде. С противополжной стороны стражник выводит Ревекку. На ней простая белая рубаха из грубого полотна. Из всех украшений у неё остались распущенные длинные черные косы. Ревеку подвели к черному стулу рядом с будущим костром. Гроссмейстер занял свое место на троне. Раздался громкий и протяжный звук трубы.

Альберт де БЕФ (Выступил вперед и положил перчатку Ревекки к ногам гроссмейстера). Доблестный государь и преподобный отец, вот стоит добрый рыцарь Бриан де Буагильбер, прецептор ордена храмовников, который, приняв залог поединка, ныне положенный мною у ног вашего преподобия, тем самым обязался исполнить долг чести в состязании нынешнего дня для подтверждения того, что сия еврейская девица, по имени Ревекка, по справедливости заслуживает осуждения на смертную казнь за колдовство. И вот здесь стоит этот рыцарь, готовый честно и благородно сразиться, если ваше преподобие изъявит на, то свое высокочтимое и мудрое согласие.

Лука БОМАНУАР. Начинайте.

Альберт де БЕФ. Слушайте все! Вот храбрый рыцарь сэр Бриан де Буагильбер, готовый сразиться со всяким свободнорожденным рыцарем, который захочет выступить на защиту еврейки Ревекки как ее заместитель на поединке. Таковому её заступнику преподобный и доблестный владыка гроссмейстер, здесь присутствующий, дозволяет биться на равных правах, предоставляя ему одинаковые условия с его противником. (Опять зазвучали трубы, и наступила тишина).

Лука БОМАНУАР. Никто не желает выступить защитником? Девица, есть ли у тебя заступник, желающий сразиться в сей день от твоего имени, или ты признаешь себя справедливо осужденной на заслуженную казнь? (После этих слов Бриан де Буагильбер внезапно пошёл в сторону Ревеки, отбросив в сторону, пытавшихся удержать его рыцарей.) Оставьте его. Мы взываем к суду божьему и не должны препятствовать сторонам сноситься между собой, дабы не помешать торжеству правды. Но что же ты скажешь, Ревекка?

РЕВЕККА. Я настиваю на своей невиновности, не признаю, что я заслуживаю осуждения, и не хочу сама быть повинна в пролитии собственной крови. Я требую отсрочки, насколько то допускается вашими законами, и подожду, не пошлет ли мне заступника милосердный бог, к которому взываю в час моей крайней скорби. Но если по прошествии назначенного срока не будет мне защитника, то да свершится святая воля божия!

Лука БОМАНУАР. Сохрани боже, чтобы кто-нибудь мог пожаловаться на нашу справедливость, будь то еврей или язычник! Пока вечерние тени не протянуться с запада на восток, мы подождем, не явится ли заступник этой несчастной женщины. Когда же солнце будет клониться к закату, пусть она готовится к смерти.

Ревекка покорно кивнула головой, сложила руки на груди и подняла глаза к небу.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР (тихим приглушенным голосом). Ревека, ты слышишь меня?

РЕВЕККА. Мне до тебя нет дела.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Но ты понимаешь, что я говорю? Я сам пугаюсь звуков своего голоса и не вполне понимаю, где мы находимся и для какой цели очутились здесь. Эта ограда, ристалище, стул, на котором ты сидишь, эти вязанки хвороста… Я знаю, к чему всё это клонится, но такое зрелище кажется мне до того несбыточным, что проходит перед глазами, как страшное видение. Оно наполняет воображение чудовищными образами, но рассудок не допускает их возможности.

РЕВЕККА. Мой рассудок и все мои чувства убеждают меня, что этот костёр предназначен для сожжения моего тела и открывает мне мучительный, но короткий переход в лучший мир.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Это всё призраки, Ревека, и видения, отвергаемые учением ваших мудрецов. Слушай, Ревекка, у тебя есть такая возможность спасти жизнь и свободу, о которой и не помышляют все эти негодяи и ханжи. Ступай за мной. Никто и опомниться не успеет, как мы сядем на моего благородного коня, еще ни разу, не изменившего своему седоку. Я его выиграл в единоборстве против султана трапезундского. Через час мы оставим далеко позади всякую погоню. Тебе откроется новый мир радости, а мне – новое поприще для славы. Пускай призносят надо мной какие им угодно приговоры – я презираю их! Пускай вычеркивают имя Буагильбера из списка своих монастырских рабов – я омою кровью всякое пятно, каким они дерзнут замарать мой родовой герб!

РЕВЕККА. Уйди прочь, Буагильбер! Даже и в эту минуту ты не в силах ни на волос поколебать мое решение. Вокруг меня только враги, но тебя я считаю самым страшным из них. Уйди, ради бога!

Альберт де БЕФ (подходит к Ревекке и Буагильберу). Созналась она в своем преступлении или всё еще упорствует в отрицании?

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Именно упорствует и отрекается.

Альберт де БЕФ. В таком случае, благородный брат наш, тебе остается лишь занять твое прежнее место и подождать до истечения срока. Смотри, тени уже начали удлиняться. Пойдем, храбрый Буагильбер, надежда на украшение нашего священного ордена и будущий наш владыка. (Кладет свою руку ему на плечо).

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Лицемерный негодяй! Убери прочь свою руку. Если ты не выполнил мою просьбу – берегись. (Сбрасывает с плеча руку де Бефа и уходит обратно на другой конец ристалища).

И в эту минуту вдали зазвучал рог. По толпе пронеслось: «Заступник, заступник!» Затем разочарованно: «Но он без коня и еле идет». На ристалище выходит рыцарь в полном вооружении. Он с трудом передвигается. Его пошатывает от усталости. Это Уилфред.

Альберт де БЕФ. Кто ты, отважный рыцарь? Объяви свое имя и цель своего прибытия.

УИЛФРЕД. Я, добрый рыцарь дворянского рода, приехал оправдать мечом и копьем девицу Ревекку, дочь Исаака из Йорка, доказать, что приговор, против неё произнесённый, несправедлив и лишён основания, объявить сэра Бриана де Буагильбера предателем, убийцей и лжецом, в подтверждение чего готов сразиться с ним на сем ристалище и победить с помощью божией.

Альберт де БЕФ. Прежде всего, приезжий обязан доказать, что он настоящий рыцарь и почётной фамилии. Наш орден не дозволяет своим защитникам выступать против безымынных людей.

УИЛФРЕД. Мое имя (открывает забрало шлема) более известно, чем твое, Альберт де Беф, да и род мой постарше твоего. Я Уилфред Айвенго.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Я сейчас не стану с тобой драться. Залечи сперва свои раны, достань нового коня, и тогда, может быть, я сочту достойным себя выбить из твоей головы этот дух ребяческого удальства.

УИЛФРЕД. Вот как, надменный храмовник. Ты уже забыл, что дважды был сражен моим копьем? Да, мой конь пал, не выдержав быстрой и долгой езды. Да, я еще не залечил полностью свои раны. Но у меня не было времени на то, чтобы подыскать для Ревекки заступника другого, чем я сам. Её отец разыскал меня в Ротервуде, и я тотчас же покинул дом своего отца совсем не для того, чтобы препираться с тобой по поводу моей готовности к сражению. Я буду биться с тобой пешим. И клянусь, что если ты сию же минуту не сразишься со мной, я тебя обесславлю как труса при всех дворах Европы и в каждой прецептории твоего ордена!

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Ну что ж, Уилфред, может быть, оно так будет и лучше для всех. Лишь бы у тебя хватило сил для достойного удара мечом. Я готов драться с тобой пешим, дабы не утруждать тебя дополнительно верховой ездой на чужой лошади. Пусть не говорят, что я воспользовался твоей слабостью.

УИЛФРЕД. Дозволяет ли мне гроссмейстер участвовать в сем поединке?

Лука БОМАНУАР. Не могу оспаривать твои права. Только спроси девицу, желает ли она признать тебя своим заступником. Желал бы и я, чтобы ты был в состоянии, более подходящем для сражения. Хотя ты всегда был врагом нашего ордена, я все-таки хотел бы обойтись с тобой честно.

УИЛФРЕД. Нет. Пусть будет так, как есть. Ведь это суд божий. Его милости я и поручаю себя… Ревекка, признаешь ли ты меня своим заступником?

РЕВЕККА. Признаю… Признаю, что ты заступник, посланный мне провидением. Однако ж -нет! Твои раны еще не зажили. Не бейся с этим надменным человеком. Зачем же и тебе погибать?

Но Уилфред не дослушав её до конца, развернулся лицом к Буагильберу и взял меч на изготовку, то же самое сделал и Буагильбер. Противники сближаются.

Альберт де БЕФ. Исполняйте свой долг, доблестные рыцари! И никто не смеет им мешать под страхом смерти.

Лука БОМАНУАР (бросает перчатку Ревеки на ристалище). Начинайте!

Звучат трубы. Рыцари замерли друг против друга. Уилфред замахивается мечом – Буагильбер стоит неподвижно. Он словно решился подставить себя под смертельный удар Уилфреда, но в самый последний момент все же отклоняется в сторону, парирует удар и не поражает открывшегося Уилфреда мечом, а проходит мимо его. Но Уилфред не удерживает равновесие и падает. Буагильбер стоит к нему спиной.

УИЛФРЕД (вставая с земли). Зачем ты щадишь меня? Бейся на смерть. Я тебя не пожалею.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Продолжим. (Развернувшись, делает несколько вращательных движений мечом, заставляя Уилфреда отступить). Любишь ли ты ее, так как она тебя?

УИЛФРЕД. Не отвлекайся на пустые разговоры. Я сражаюсь с тобой, потому что так мне велит долг рыцарской чести.

Бриан де БУАГИЛЬБЕР. Так сражайся же лучше. (Делает несколько угрожающих взмахов мечем. Наконец, их мечи скрестились, противники сшиблись в ближнем бою. Уилфред опять не удержался на ногах, но, откатившись в сторону, быстро встал на одно колено, выставив меч, готовый обороняться. Стоявший доселе неподвижно Буагильбер, вдруг пошатнулся и медленно осел на землю. Уилфред бросился к нему, наступил ногой на его грудь, приставил конец меча к его горлу.)

УИЛФРЕД. Сдавайся, Бриан де Буагильбер! Сдавайся, иначе твоя смерть наступит немедленно. (Буагильбер молчит. Тело его неподвижно)

Лука БОМАНУАР. Не убивай его, сэр рыцарь! Дай ему исповедаться и получить отпущение грехов, не губи и душу, и тело. Мы признаем его побежденным. (Встает с кресла и подходит к рыцарям).

Уилфред отнимет меч от горла Буагильбера. Подошедший Альберт де Беф снимает с Буагильбера шлем и удивленно оглядывается на гроссмейстера.

Альберт де БЕФ. Он не тронут мечом противника. Он умер жертвой своих собственных необузданных страстей. Сердце рыцаря не выдержало его противоречивых желаний.

Лука БОМАНУАР. Вот поистине суд божий. Да будет воля твоя!

Картина 22.

Гурт и Вамба забегают в комнату леди Ровены. Гурт в одежде оруженосца. На Вамбе новый колпак с серебряными колокольчиками.

ВАМБА. Давненько не было такой веселой свадьбы. И самое замечательное на ней то, что саксы и норманны не пытаются задирать друг друга.

ГУРТ. Самое замечательное то, что наш молодой хозяин наконец-то получил прощение у своего отца и руку леди Ровены.

ВАМБА. Ну, конечно, а что ему еще оставалось получить, если её сердце давно принадлежит ему. Но как хорошо ты смотришься в костюме оруженосца сэра Уилфреда Айвенго! И просто великолепно, что после свадьбы молодые остаются жить в замке Седрика. Это значит, что и мы с тобой, по-прежнему, сможем иногда вечерком перекинуться парой слов за кружкой доброго вина.

ГУРТ. Да, друг мой, я рад, что остаюсь с вами, что молодой хозяин взял меня к себе оруженосцем. Всё так хорошо складывается, что даже не вериться. А каков король! Как он пел и отплясывал на свадьбе. Подумать только, что это тот самый Чёрный Рыцарь, с которым мы так вольно обращались совсем недавно…

ВАМБА. А ты, знаешь, Гурт, мне даже как-то немножко жаль, что наши приключения закончились и мне вновь пришлось сменить боевой меч на игрушечный.

ГУРТ. Так давай я попрошу хозяина за тебя, чтобы тебя взяли в его боевую дружину.

ВАМБА. Э, нет. Пожалуй, я останусь дураком, предоставив возможность совершать подвиги тебе, дорогой друг. Постой… Не спорь со мной. Сюда идёт леди Ровена со служанкой. Уйдем, не будем им мешать. Пусть передохнут от шумной свадьбы и пошепчутся о своих неотложных женских делах, ради которых живут и умирают рыцари…

Вамба увлекает Гурта прочь, а в комнату входят леди Ровена и Эльгита.

ЭЛЬГИТА. Госпожа, я оставила её ожидать в соседней комнате. Давайте я приведу её сюда. Здесь светлее и просторнее.

РОВЕНА. Но зачем она просит позволения поговорить с нею без свидетелей в такой день? Я удивлена и обеспокоена?

ЭЛЬГИТА. Может быть, всё же позвать стражу или сообщить сэру Уилфреду?

РОВЕНА. Нет. Не стоит никого беспокоить. Я колеблюсь не из-за страха, а из-за борьбы между любопытством и благоразумием. Я просто теряюсь в догадках о том, что мне может поведать женщина благородной наружности, как ты утверждаешь, если этого никто не должен слышать, а её никто не должен видеть.

ЭЛЬГИТА. Ну, я хотя бы за Гуртом сбегаю? Пусть он постоит за дверью.

РОВЕНА. Нет. Проси девицу сюда. Скорее. Я жду. (Опускает на лицо вуаль свадебного платья и присаживается на краешек кресла)

Эльгита убегает и тотчас возвращается с девушкой. Длинное белое покрывало оттеняет изящество её фигуры и величавую осанку. Манеры её почтительны, но без примеси страха и желания снискать расположение. Это Ревекка. Ровена встала и хотела взять гостью за руку и подвести её к креслу, но та оглянулась на Эльгиту.

РЕВЕККА. Я бы просила побеседовать с леди Ровеной наедине.

Эльгита вопросительно смотрит на Ровену.

РОВЕНА. Ступай, Эльгита.

Как только Эльгита ушла, Ревекка преклонила колено, прижала обе руки к своему лбу и, склонившись до пола, поцеловала край вышитой одежды Ровены, невзирая на её сопротивление. Ровена удивлена и шокирована. Удивлены и Гурт с Эльгитой, выглядывающие из дверного проема.

РОВЕНА. Что это значит? Почему вы мне оказываете столь необычное почтение?

РЕВЕККА (встав и вновь приняв осанку, исполненную спокойствия и достоинства). Потому что вам, леди Айвенго, я могу законно и достойно отдать дань благодарности, которой обязана Уилфреду Айвенго. Простите, что я осмелилась оказать вам знаки почтения, принятые у моего народа. Я – та несчастная еврейка, из-за которой ваш супруг рисковал жизнью на поединке со столь опасным противником на ристалище у Темплстоу.

РОВЕНА. Любезная девица, в тот день Уилфред лишь в слабой мере оплатил вам за неусыпный уход и врачевание его ран. И он был бы рад увидеть вас сегодня на нашей свадьбе. Не можем ли мы еще чем-нибудь быть вам полезны?

РЕВЕККА. Нет. Я лишь попрошу вас передать ему на прощанье выражение моей признательности и мои наилучшие пожелания.

РОВЕНА. Разве вы уезжаете из Англии? Разве мы больше не увидим вас?

РЕВЕККА. Мы уезжаем с отцом сейчас же, миледи. Уезжаем очень далеко, где будем жить спокойно и без обиды.

РОВЕНА. Разве в Англии вы не пользуетесь такой безопасностью? Мой муж в милости у короля, да и сам король – человек справедливый и великодушный.

РЕВЕККА. В этом я не сомневаюсь, леди. Но англичане – жестокое племя. Они вечно воюют с соседями и между собою и всегда готовы пронзить друг друга мечом. Небезопасно жить среди них детям нашего племени. Не в этой стране войн и кровопролитий, окруженной враждебными соседями и раздираемой внутренними распрями, может надеяться на отдых странствующий Израиль.

РОВЕНА. Но вы, вы сами, без сомнения, ничего не должны опасаться. Ты, что бодрствовала у одра, раненного Уилфреда, тебе нечего бояться в Англии, где и саксы, и норманны наперерыв будут воздавать тебе почести.

РЕВЕККА. Твои речи, леди, хороши, а твои намерения еще лучше. Но этого не может быть: бездонная пропасть пролегает между нами. Наше воспитание, наши верования ни вам, ни нам не дозволят перешагнуть через эту пропасть. Даже любовь не в силах её преодолеть.

РОВЕНА. Любовь всесильна. Ей не станут помехой ни разница в воспитании, ни различие вероисповеданий, ни возраст, ни богатство… Ничто не сможет противостоять настоящей любви. Тому доказательством наш счастливый союз с Уилфредом. Оставайся, и рыцари будут еще биться за право быть рядом с тобой.

РЕВЕККА. Ты не ведаешь, какую страшную дорогу для тебя могут вымостить твои благие намерения. Нельзя сжимать любовь в маленький комочек страсти. Ведь помимо страсти, в любви есть еще много чего хорошего и великого, что подобно вере в господа бога нашего. И не всегда любовь – это радость. Порой – это жертва ради счастья другого.

РОВЕНА. Как страшно ты говоришь. Ты много перенесла. Страх и неверие еще не покинули твою душу. Но если ты любишь кого-то… (Ровена замолкает на полуслове. Подобие вздоха вырывается из её груди. Страшная догадка приходит ей на ум. А учащенно забившееся сердце подтверждает её).

РЕВЕККА. Не беспокойся, леди Ровена. Не жалей ни о чем, что ты сказала. Прощай! (Порывается уйти, но затем останавливается) Но, прежде, чем я уйду, окажи мне одну милость. Мы виделись с тобой мельком накануне страшных событий, и теперь твое лицо закрыто брачной фатой. Дай мне увидеть вблизи черты, столь прославленные молвой.

РОВЕНА. Они едва ли таковы, чтобы стоило на них смотреть, но в надежде, что и ты сделаешь то же, я откину фату. (Откидывает фату.)

Ревекка подходит к Ровене вплотную и тоже откидывает вуаль со своего лица. Две юные и прекрасные женщины смотрят друг на друга и на их лицах можно увидеть какие страсти бурлят в душе каждой из них, как сознание собственной красоты сменяется застенчивостью, ревность — восхищением, надежда – отчаянием, решимость – страхом, неверие – верой. Музыка разрывает сердце и без слов становится понятно то, что чувствуют сейчас эти женщины.

ГУРТ (тихо, обращаясь к Эльгите). Ох, вряд ли удастся забыть нашему хозяину о красоте и великодушии Ревекки.

ЭЛЬГИТА. Как велика её любовь! Как безнадежна…

ГУРТ. Эх, Эльгита! Я бы так не сказал. Еще неизвестно, кто из них …

ЭЛЬГИТА. Молчи.

РЕВЕККА. Леди, ваше лицо, которое вы соблаговолили мне показать, долго будет жить в моей памяти. В нем есть и красота, и доброта. Долго я буду вспоминать ваше лицо и благодарить бога за то, что покидаю моего благородного избавителя в союзе с той… (Глаза её наполнились слезами, и она умолкла).

РОВЕНА. Вам плохо?

РЕВЕККА. Нет. Мне совсем хорошо. (Утирает платочком слезы). Но мое сердце переполняется горестью при воспоминании… страшных недавних событий. Прощайте… Ах, да! Я не исполнила еще одной, самой незначительной части своего долга. (Достает из складок плаща небольшой ларец) Примите этот ларец и не удивляйтесь тому, что найдете в нем. Это мой свадебный подарок для вас. (Отдает ларец и уходит).

РОВЕНА (Открыла ларец, достала серьги и ожерелье из брильянтов. Бросается вслед за Ревеккой. Догоняет ей.) Это невозможно. Я не смею принять такой драгоценный подарок. На эти украшения можно купить два таких замка как этот.

РЕВЕККА. Оставьте его у себя, леди. Вы обладаете властью, знатностью, влиянием – у нас только и есть богатство, источник нашей силы, а также и нашей слабости. Ценою этих погремушек не купишь и половины того, чего вы достигните, молвив одно слово. Стало быть, для вас это подарок не особенно ценный, а для меня и подавно. Позвольте мне думать, что вы не такого ужасного мнения обо мне. Неужели вы полагаете, что я ценю эти сверкающие камешки больше, чем свою свободу? Или, что мой отец считает их дороже чести своей единственной дочери? Возьмите их, леди. Мне они совсем не нужны. Я никогда больше не буду носить драгоценностей.

РОВЕНА. Неужели вы так несчастны? Оставайтесь у нас. Праведные наставники сумеют убедить вас отказаться от вашей ложной веры, а я буду вам вместо сестры.

РЕВЕККА. Вы очень великодушны. Но, нет, леди. Это невозможно. Не могу я менять веру отцов моих, как меняю платье в зависимости от климата той страны, где собираюсь поселиться. А несчастна я не буду. Тот, кому я посвящу остаток жизни своей, будет мне утешителем, если я исполню его волю.

РОВЕНА. Стало быть, и у вас есть монастырь, и вы хотите укрыться в одном из них?

РЕВЕККА. Нет, леди, но в нашем народе со времен Авраама и до наших дней всегда были женщины, посвящающие свои мысли богу, а дела – подвигам любви к людям. Они ухаживают за больными, кормят голодных, помогают бедным. И Ревекка будет делать то же. Скажи это твоему властелину, если случиться, что он спросит о судьбе той, которую он спас от смерти. Прощайте! Пусть тот, кто сотворил и евреев, и христиан, осыплет вас всеми благами жизни. Корабль, на котором мы отплываем отсюда, подымет якорь, как только мы доберемся до гавани.

Ревекка тихо выскользнула из комнаты. Ровена в растерянности стоит с ларцом в руках. Ставит его на краешек кресла. Одевает ожерелье и серьги. В это время Гурт и Эльгита скрываются в дверном проеме.

Свет сужается до пятна на лице Ровены, которая, одев драгоценности, уходит навстречу нарастающему шуму свадебных торжеств, переходящему в финальную музыку, затем в песню о рыцаре, под которую актёры выходят на поклон зрителю.

КОНЕЦ

• Share it
• Email