Виктор Верин. Родина

От редакции «Литературный коллайдер». Наши читатели с интересом приняли предыдущий рассказ этого талантливого современного писателя. Поэтому мы решили продолжить знакомство с его творчеством.

Слух прошёл по селу, что купили старое подворье Титовых. Лет двадцать там уже никто не жил. Хата совсем обветшала. Сарай обвалился. От забора одно название осталось… Петровна новость узнала, когда в администрацию сельскую ходила налоги уплатить да на счёт угля узнать. Газа в селе не было. Услышала, как секретарша кому-то по телефону говорила … Хотя давно уж этот дом и не Титовых. Те продали его соседу, когда к дочке уезжали. За символическую цену. Новый хозяин собирался усадьбу строить — расширял свои владения — модно тогда было. Да заболел так, что работать на земле не смог, деньги все по врачам разбазарил. И дети его взрослые не захотели в селе оставаться. Пришлось самому в город перебираться. А заброшенное подворье так и называли в селе по старому — Титовых. 

Когда-то село их было большое, богатое. Колхоз развивался. Коров разводили. Луга для выпаса свои заливные были. На полях пшеницу, рожь, овес, сеяли. Картошку да свеклу выращивали. Река протекала подле села широкая, полноводная. Рыбы всякой сколько хочешь. В лесу грибов и ягод видано-не-виданно. Мужики на охоту ходили. Водились здесь зайцы, косули, лисы, волки. Даже медведя видели. В средней школе классы по тридцать человек. Храм для верующих имелся. Магазин. Клуб. До райцентра рукой подать… Только всё это рухнуло вместе с советской властью. Теперь в селе народу почти нет. Молодёжь разбежалась… Колхоза не стало. Земли оказались в собственности  какого-то олигарха московского. И он ничего на них не выращивает, но и никому своевольничать не дает. Говорят, что под этими полями залежи руды есть, и всё к тому идёт, что бы на месте села рудник открыть. Потому все, кто мог, отсюда сбежали. А кому некуда деваться — те выживали всяк по-своему. Хотя, выход теперь вот появился. Скупали не только заброшенные дома, но и тем, кто ещё остался в селе, предлагали  продать своё жилье. Говорят, что очищают место под рудник, что, мол, власти не дают  разрешение на разработку месторождения рудного до тех пор, пока здесь  официально люди живут. Вот, похоже, что и до дома Титовых добрались. А закончат с нежилыми дворами – возьмутся за жилые вплотную. И уж тут попробуй не согласись… Против силы не попрёшь. Хорошо если у кого-то родственники есть. А старикам или одиноким куда? В дом престарелых да в общежитие для бездомных? Правда, вроде как взамен будут предлагать малосемейки в посёлке, что рядом с райцентром. Ну, так это ж пока всё только разговоры… И каково оно — с просторов сельских да сразу в клетку каменную? Петровна, как уж не хотела, с земли срываться, но, наверное, придётся всё же к дочерям на постой проситься.

Фактически одна жилая улица осталась на селе. На ней в бывшем сельсовете администрация в виде главы и секретарши, опорный пункт охраны общественного порядка, куда раз в две недели захаживал участковый с райцентра, да почтовый ящик. Старый храм стоял заброшенный — нерентабельно содержать его на такое малое количество прихожан, да ещё когда ни у кого из них денег нет.  Автостанция тоже не работала.

Но автобус ходил. Местный мужик Вовка Салатов где-то выкупил списанный ПАЗик, восстановил его и теперь обслуживал все вокруг лежащие такие же полуразрушенные села и хутора. Без него невозможно было бы даже в поликлинику до райцентра добраться. Он же и почту привозил. Иногда и хлеб, когда автолавка долго не приезжала. Своего магазина не было. Деньги за проезд Вовка брал по тарифу — кто сколько сможет. Частенько бывало, что кое-кто и совсем ничего не мог. Расплачивались урожаем с сада-огорода, пирожками, яйцами, салом, самогоном или искренним «спасибо». При таком некапиталистическом подходе к продаже услуг, естественно, денег Витьке на семью не хватало. У него четверо детей малых, жена и родители старенькие. Так ещё в городе ночным сторожем где-то подрабатывал. Но зато когда автобус сломался, то всей округой на его ремонт собирали.

Поучаствовал и отец Николай, как его местные старушки называли. Служил он при соборном храме в городе, а в свободное время по селам ездил — кого отпевал, кого крестил, а, бывало, и венчал… Выпивая как-то с мужиками,  рассказал он, что отец его в войну погиб в этих местах. И матери, когда жива ещё была, обещал он разыскать его могилу и поклониться от неё. Он после войны пропавшим без вести числился. И только как  интернет появился да архивы открыли, выяснилось, что сгинул отец где-то здесь. И вот собрался он всё же в дорогу — время у него свободное появилось. Он в то время, будучи уже в майорском звании,  как раз в военную академию поступать приехал. И что-то вроде отпуска ему в части дали перед учёбой. Он дочку с женой в машину и сюда. Да в дороге беда приключилась. Уж что и как точно произошло — не сознавался. Как доходил разговор до этого, так словно горло чем перехватывало ему. Глаза влажнели. Трезвел сразу. И пил по-полной не закусывая. Но не пьянствовал. Редко такое бывало. В общем, не доехал он в тот раз до села. В аварию попал. Дочка и жена на заднем сиденье — насмерть, а его контузило только да лицо осколками стекла посекло.

Из армии ушёл. Семинарию, вроде как в Курске, закончил и священником устроился в райцентре. Странный это был священник, по общим меркам. Подарки себе никогда не принимал. Ходил в скромной рясе, чистенькой, но заношенной. Часто и в гражданском одеянии придёт, бывало, к кому, а там уже переодевается для совершения обряда какого. О Ленине хорошо отзывался. Говорил, что настоящие идейные коммунисты, как и истинно верующие христиане хотят одного и того же — установления на земле справедливости. Только коммунисты обращаются к разуму и пытаются построить рай на земле, через убеждение и принуждение к выполнению единых правил общежития. А христиане обращаются к душе, призывая жить по тем же законам совести. А совесть и есть Бог. Всё же прочее, это уже человеком придумано, сказано, сделано. За такие слова его даже от церкви хотели отлучить, но, видимо, взвесив все за и против, решили в церковных верхах, что другого такого бессребреника им не найти, что пользы от него гораздо более чем вреда. Кто ж ещё будет денно и нощно за свой счёт по деревням разъезжать да церковные обряды совершать? Вот и получается, что словами он вроде бы, как и вносит смуту, а делами крепит веру христианскую. Махнуло рукой на него церковное начальство и дало полную свободу. Тем более, когда он службу в соборном храме справлял, то народу там собиралось столько, сколько и по великим праздникам не всегда бывало. Хотя говорил он с прихожанами резко, порой даже грубо. Мог и из храма выставить…

Был такой случай, когда принесли младенца крестить богатеи местные. Служанка ребенка на руках держит, а расфуфыренная мамаша вся в драгоценностях рядом стоит. А потом она подошла к нему, и конверт сует с деньгами, чуть ли не требуя, что бы он окрестил её ребенка сейчас же и отдельно. Так он прилюдно её устыдил и велел деньги те лично раздать прихожанам, а самой выти прочь и вернуться в простом одеянии без украшений и без слуг в общей очереди.

Дети переставали плакать, стоило ему только приблизиться к ним. Болезни от рук его исчезали… Шли к нему за исцелением когда врачи уже не могли ничего сделать..

И всё же не оставлял он надежды — свидетелей отца своего найти. Может быть он в братской могиле в лесу с сотнями других бойцов, погибших в окружении, а, может быть, и нет… Даже вместе с поисковиками на раскопки ходил. Истина же открылась на исповеди. Умирая, Устинья, коротавшая свой век в полуразрушенной хатёнке на краю села, передала священнику документы солдата той войны. Когда наших окружили, то он сбежал с поля боя через болото. Да и вышел аккурат к её двору. Сначала она прятала его от немцев, а потом и от советской власти, дабы его как дезертира не расстреляли. Соорудили ему землянку на острове среди болота, ход к которому кроме Устиньи и не ведал никто. Рассказывал солдат, что жена у него где-то есть и сын растёт, но как объявиться перед ними… Уж лучше пусть будет для них геройски погибшим за Родину, чем трусом. Может быть, как-либо, и справили бы ему новые документы да, видать, судьба его была такая — не послушался Устинью, подумал, наверное, что сам уже хорошо болото изучил, решившись по дороге к ней ягодок поискать. Сгинул в трясине. А у Устиньи вскорости девочка родилась. Сама её так и выходила. И ждал теперь отец Николай с большим душевным трепетом приезда дочки Устиньи…свою сестру ждал…

А Титовы жили под горой тоже несколько в стороне от сельской улицы – простора-то хватало. Прямо через дорогу от их двора начиналось болото, а за  ним — лесок смешанный. В распутицу их там каждый раз затапливало и пробраться до дома от дороги можно было разве что в броднях. И чего они там построились?  Поближе к природе, может быть, да подальше от людей… Хозяйство было у них хорошее. Огород большой, сад. Пчёл разводили. Держали коров, свиней, кур, гусей, утей, индюков. Одно время даже кони были. Старший-то Титов рукастый был мужик. Хоть и служил всю жизнь в армии. Воевать начал ещё на Халхин Голе. Всю Великую Отечественную прошёл от начала до конца. По тылам не прятался. Дослужился до капитана. После войны вернулся в родное село. Жена на мелькомбинате лабораторией заведовала. Двое детей у них было. Дочка старшая, Верка, шустрая, хулиганистая. В школе еле доучилась. Выскочила замуж за какого-то заежего и укатила в Питер.

А вот Витька, тот с детства к учебе тянулся. Школу с золотой медалью закончил. Стихи писал. Петровна до сих пор хранит то, которое он ей на выпускной вечер подарил. Дружили они в старших классах. Потом он в Москву поехал в университет поступать. И поступил. На юридический факультет. Опять с красным дипломом закончил. Работать пошёл в военную прокуратуру. Приезжал несколько раз в село. Встречались. А потом… Где-то ранение сильное получил. Его ж как следователя военной прокуратуры во все горячие точки бросали.  Вот и не уберёгся. Полтора года по госпиталям  провалялся, на ноги встал, но со службы его уволили – сказали, что не годен более по состоянию здоровья для армии. Ну, может, оно и к лучшему. Дали ему в Киеве хорошую трёхкомнатную квартиру, пенсию назначили. Но без дела он не усидел – устроился работать юрисконсультом на какое-то предприятие. А когда Советский Союз развалили, так ему новые украинские власти предложили в прокуратуру вернуться. Только он не то что на службу к ним не пошёл, а решил в Россию уехать. Вот тогда Петровна и видалась с ним в последний раз. Завернул он в село по дороге в Москву, а дома своего-то уже нет. Петровна и позвала его к себе заночевать.

Вечерком собрались гости повидаться…  Председатель зашёл, точнее, глава сельской администрации по-нынешнему, который когда-то с Витькой в одном классе учился, а потом ещё и главным агрономом в колхозе работал. Отец Николай, узнав о его приезде, задержался в селе, потому как, оказалось, что пересекались они по службе воинской… И Вовка Салатов на автобусе подкатил – обещался отца Николая в город свезти.

В Киеве у Виктора остались жена и дочь взрослая. Не захотели они с ним уезжать. Не захотели отказаться от просторной квартиры, вещей нажитых, стабильности обустроенного быта ради неопределенности, зыбких перспектив возможного благополучия…

— Да как же так? – удивился Салатов. — Может быть, приедут потом, как обустроишься?

— Нет. Насовсем остались. И жена, и дочь. Это их выбор.

— А ты что же? — обронил отец Николай

— А я на Родину вернулся…

— Ну, так и хорошо, — улыбнулся бывший одноклассник, — пойдёшь на моё место, а я землей опять займусь…

— Да нет, мужики, я ж ушёл в том, что на мне.  Всё оставил. Даже на дорогу в долг взял у нового работодателя. Отработать надо… Меня по старой памяти, ребята в управление одно в Москве пристроили. Пока с пенсией разберусь… Да и тяжело мне здесь почему-то. Вот похожу по родной земле. Посижу с вами. Может и сил прибавиться. Только какой уж из меня сельский житель? Я оторвался от земли окончательно. Вот приехал, а зачем – не знаю. Нет. Не смогу я здесь. Не смогу. Городской цивилизацией я испорчен окончательно и бесповоротно… Да и слышал я, что последние дни село доживает – рудник здесь будет…

— Будет или нет – это бабушка еще надвое сказала, — возмутился Вовка Салатов, — Я, конечно, по-моложе вас буду, и дети у меня еще малые, но сдаваться я не собираюсь. Пусть они скупили все земли колхозные и половину сел в округе, но если народ не захочет, то ничего у них не получится.

— А о детях ты подумал? – пригладил глава сельской администрации свои  седые, но еще густые волосы. — У меня-то вот дети взрослые, в городе своей жизнью живут. Это мне терять окромя должности нечего. Хотя, честно скажу, не раз приходили ко мне, что бы я помог договориться с сельчанам о продаже их домов. И деньги предлагали, и квартиру в городе, и должность…

— О детях я подумал. Не будет детей – не будет и жизни у села. Это, как и в самой семье… Что за семья без детей? Это её кончина. А дети, выросшие в селе, на наших традициях, и здесь жизнь продолжившие, куда как счастливее будут тех, кто в городе пытается денег по-больше заработать, карьеру сделать. Сами-то вы чего ж отказались? Вам-то зачем здесь оставаться?

— У меня вся жизнь здесь…

— Так ведь дети-то уехали.

— Уехали…

— Ты не наезжай на старших, — вмешался  Виктор. – Это хорошо, что ты так вот сейчас рассуждаешь. Но вот подрастут твои дети. Послушают своих сверстников. Телевизор посмотрят. В интернете пообщаются. И не уверен я на сто процентов, что родительское слово для них всегда главнее будет. Наша культура вытесняется прогрессом. На смену естественному природному праву давно уже пришли экономические законы разрушения единства живого мира. И мы не сможем противостоять этой новой глобализации. Только как-то попытаться замедлить процесс самоуничтожения. В том числе, честно работая по своей профессии.

— Поэтому и в село не хотите возвращаться?  — разошелся Вовка, полноватый, подвижный, круглолицый, весь прямо пышущий энергией жизни. —  А вот отец Николай как же? Вы-то зачем здесь, отец Николай?

—  У меня особый случай. Я пришёл, точнее, вернулся к основам жизни нашего рода человеческого через утрату и страдание. Вот Виктор Кузьмич знавал меня совсем другим, когда на мне была офицерская форма, когда в руках у меня было оружие, проверенное в боях. Тогда мне казалось, что я на страже добра и справедливости, что защищаю государственные интересы, свой народ. И все у меня было замечательно. Карьера  блестящая. Семья… А потом у меня случилась беда. И так произошло, что моё собственное горе открыло мне глаза на горе других людей.

— Мудрено вы говорите. Я, конечно, не имею ни вашего образования, ни вашего жизненного опыта, но поговорка есть такая: где родился – там и пригодился. И я уверен, что если бог создал людей разными, то не просто так. На каждом месте  земли и человек ей соответствующий.

— Бог ли сотворил, природа-ли, — вздохнул бывший агроном, — только человек давно уж разрушил эту гармонию. В стремлении стать царем природы, мы забыли о том, что сами являемся ее составной частью. И процесс уже необратим, наверное, к сожалении.

— Конечно, — поддержал его и Виктор, — точка невозврата пройдена. И бессмысленно бороться с ветряными мельницами. Поэтому я и поеду в Москву, где я могу принести больше пользы обществу, чем здесь… Может быть, и нашему селу пригожусь.

—  Оно-то, конечно, все так, — не сдавался Салатов, — но только русская деревня всегда  общиной жила. Хлеб по интернету из города не посеешь…

Долго сидели, разговаривали, спорили, вспоминали о былом, делились настоящим, мечтали о будущем. И у каждого было своё горе, справиться с которым было не по силам, но и сдаваться окончательно не позволяло чувства какого-то неисполненного долга. Перед кем? Перед теми, кого уже нет рядом? Перед памятью? Перед родной землей? Почему один человек тоскует по Родине, а другой и не вспоминает не то что землю, на которой родился, но и родителей своих? Где границы Родины – дом, где ты на свет появился или вся земля, на которой народ твой живёт?

Петровна же только слушала, да закуску на стол подкладывала. Хотя было и ей что сказать.

А потом, вдруг, ни с того ни с сего, решил Виктор не оставаться ночевать, а с отцом Николаем уехать сейчас же. И не оставил ни адреса, ни номера телефона…

Поэтому и беспокойңо было Антонине Петровне то, что купили дом Титовых. Словно последняя тропинка от юности, от того светлого счастливого времени исчезала, обрекая её на остаток жизни в беспросветном тягостном выживании без надежды на какие-то изменения к лучшему. Сама она жила на горе, но почти как раз напротив Титовых. Нужно было спуститься по тропинке к оврагу, перейти на другую его сторону по мостку из пары сваленных деревьев и здесь огород их начинается.

Плетня давно уже нет. Бурьяном всё заросло да крапивой. Как бы не обжечься. Да ещё репейник…

Сама Петровна была когда-то замужем.  Двое дочек с мужем воспитали. Только дети выросли и разлетелись кто куда — свои семьи завели. А муж помер давно. Захворал и помер. Вот и коротала век одна. Хотя годков то всего ничего — и пятидесяти нет. Это сколько сейчас Витьке было бы? Он старше на два года почти… Эх, жить бы да жить ему.

Теперь вот снесут все дома, сарайчики, плетни. Уничтожат сады и огороды, которые много лет лелеяли, выхаживали, берегли, выращивая жизнь и красоту. Нагонят техники. Разрушат покровы земные и вырвут внутренности её, обрекая всё живое в округе на смерть и запустение. 

Вот здесь калиточка в сад была… Ты смотри, на машине кто-то приехал. Как только не застряли на бездорожье. И зачем им это нужно? Другие дворы скупали так никто там до сих пор и ни разу не появлялся. А здесь вот заявился… Стройный. Высокий. В костюме да в белой рубашке с галстуком.  Петровна тактично покашляла по-громче.

— День добрый. Говорят, сосед у меня новый появился…

Мужчина, возившийся с крыльцом, пытаясь приладить провалившуюся ступеньку, разогнулся и повернулся на голос. Он был в очках. Строгий взгляд. Гладко выбрит. Худое лицо. Как буд-то недоволен, что ему помешали. Стоит молча. Смотрит на неё сердито. А у Петровны, вдруг, ослабли ноги, в глазах помутнело. Она сделала ещё пару шагов ему навстречу и присела на поваленную старую грушу.

— Витя, ты?