Первая публикация русских поэтических сказок Д.Тиме вызвала у наших читателей неоднозначную реакцию. Были суждения, мол, сегодня это уже не интересно. Однако редакция «Литературного коллайдера» все-таки солидаризируется с известным поэтом И. Гревцевым, считающим, что «у России впереди великое будущее, и в этом будущем сказки Дмитрия Тиме займут достойное место». История определит, кто прав в этом споре. А мы вновь обращаемся к творчеству Д.Тиме. Хотя бы потому, что он собиратель Русских сказок, то есть нашей с вами истории, причем той истории, которая даже в летописях канула в неизвестность.
Алконост
Поёт Алконост!
Голос птицы волшебный —
сон сомкнутых глаз —
сонм созвучий призывных…
От сладостных звуков желанье ослепнуть,
чтоб хаоса мира не видеть разливов,
глухим стать —
не слышать ни шума, ни ярости,
ни гимнов вражды
в маске лже-перемирия…
Поёт Алконост
песню счастья и радости
из сказки славянской,
из рая —
из Ирия.
Жил да был птицелов,
знал повадки пернатых
от отца, от дедов.
(Молодой был, да ранний…)
В те года-времена
свет лучины был в хатах,
был рожок, да струна,
песни птиц, звуки тайны…
Мир Богов был вокруг –
многоликий и сложный!
Неиспорченный слух
слышал тонкие волны:
слышал трель соловья,
дальний шёпот дорожный
и преданий славянских
напев своевольный.
Как-то раз навострил
птицелов поставухи:
в конопле спрятал силья,
секретные сети…
Конопляник высок –
не дотянутся руки
до вершин – где ж силок
быстрой птице заметить?!
…Утром стал проверять
и глазам не поверил –
будто светит заря!
Красота неземная:
женский лик, две руки,
два крыла, тело в перьях –
в плен попалась в силки
чудо-птица из рая!
«Зимородок» — не прост:
жарких стран оперенье,
юной девушки рост…
Словно пава-царица,
бьётся дева в силках…
У ловца от волненья
потемнело в глазах…
Он приблизился к птице:
«Как, скажи, тебя звать?» —
обратился к ней смело,
уж хотел целовать,
красотой околдован…
Вся в слезах от печали,
краса побледнела,
«Алконост!» — отвечала,
заплакала снова.
И сквозь слёзы, бледна,
закрываясь крылами,
рассказала она
заповедную тайну,
что в раю больше ей
не летать над садами,
если кто из людей
поцелует случайно.
«Отпусти же меня,
назови только плату!
Уговор мой приняв,
всё, что хочешь, получишь!
Я исполню любое
желанье в награду!» —
растекался с мольбой
голос птицы певучей.
И задумался юный ловец
над словами:
что такое придумать,
чтоб вечно – в охотку?
Пожелать ли богатства –
иссякнет с годами!
Нам любовь дарит радость –
изменят красотки!
Сколько мыслей оплошных
бесследно погибло!
На земле невозможно
найти совершенство!..
Но, в смятении чувств,
птицелов всё же выбрал:
«Райской жизни хочу
я изведать блаженство!»
В тот же миг из под ног
уплывать стало поле…
Он почти что оглох:
так в ушах зашумело!
Вместе с ветром лихим
он взлетел поневоле —
лёгкий, как херувим,
быстрый, как чудо-стрелы!
Перенёс его вихрь
в несповеданный Ирий.
Он прислушался – тихо.
Свет — словно хрустальный!
Здесь крылатые души
летали в эфире,
здесь не ведали стужи
и дней не считали.
Жизнь текла, словно сон,
и забыла как будто,
что есть смена времён,
есть конец и начало.
Воздух сам излучал
свежесть вечного утра,
и вода из ключа
перламутром сверкала…
От кустов лился звук!
Он, как запах цветочный,
разливался вокруг,
но смолкал пред соседом,
чтобы новый мотив
тот добавил, где хочет…
Благозвучно игрив,
хор цветов вёл беседу.
А вдали, меж деревьев
бескрайнего Ирия,
Алконост, прилетев,
пела дивные песни.
Им внимала на ветке
прекрасная Сирин,
и покорствовал ветер
напевам чудесным.
Груши, персики, вишни –
все райские фрукты –
всюду нежились пышно,
без косточек – зрелые!
И трава на полянах,
почуяв как будто,
предваряла желанья
прилёгшего тела!
Здесь один птицелов
был живым человеком.
Видел он из кустов
души лучших, бессмертных…
К ним не мог ни взлететь,
ни догнать быстрым бегом –
лишь смотрел им вослед,
залезая на ветки.
«Что ты делаешь в Ирии,
смертный, бескрылый?
Что живой ищет в мире,
где души усопших?!» —
велегласно и громко
спросил вдруг в затылок
голос властный и строгий
и с карканьем схожий…
«Ты еще не изведал
любви, счастья, жизни!
Ты простился со светом
по собственной воле:
сам ушёл от людей!
Здесь, на ветке повиснув,
ты доволен, юнец,
этой вечною долей?»
Оглянувшись проворно на звук,
хлопец замер:
на него чёрный Ворон
смотрел, не мигая,
но слова гордой птицы
тревожили память.
«Я бы рад воротиться,
но как, я не знаю», –
робко вымолвил птичник.
Тут надо заметить,
райским счастьем пресыщен,
томясь от безделья,
он скучал по живым
и во снах видел сети…
Если птиц не ловить,
жизнь казалась бесцельной.
Даже яблочки райские
поднадоели!
Здесь он жил, словно в сказке,
но сны стали сниться
о родимой сторонке,
о собственном деле,
как он в детстве – мальчонком –
ловил с дедом птицу.
Ворон каркнул: «Так знай,
твой прапрадед, однажды,
отпустил меня в рай –
даровал мне свободу!
Он ведь был птицелов.
Я был молод, отважен,
не заметил силков
и запутался сходу».
«Мой прапрадед? Тебя? –
не поверил праправнук, –
ты, наверно, шутя,
спутал годы и числа?»
Вещий Ворон ответил:
«Сказал только правду!
Мне уже двести лет,
а живём мы по триста.
Пусть воскреснет добро,
совершённое предком!
Наступил мой черёд
отплатить за добро вам.
Я верну тебя в жизнь –
ты сожми веки крепко
и за хвост мой держись
до конца, как прикован!»
Птичник взялся за хвост,
не жалел он усилий.
Так прощай, Алконост!
Сердце плачет по дому!
Этот сказочный край,
этот солнечный Ирий —
мир блаженный – прощай!
Здесь не место живому!
…А в ушах — тишина.
Нет часов, расстояний…
Как очнувшись от сна –
оказался в том поле,
где он встретился с девой.
Но пуст конопляник:
Алконост улетела,
как песня – на волю!
Сеть подняв, птичник вздрогнул:
в ней – знаком событий –
пламенело… перо!
Нет на свете такого!
Спрятал свет за одежду,
силки снял с укрытий,
в дом вернулся, как прежде.
О птице – ни слова…
Долго жил птицелов.
Младший внук уж подрос…
Только внукам перо
показал он, чтоб видели
след незримых миров,
краски райской обители,
где над хором цветов
льётся песнь Алконост.
Святогор
Не родом –
племенем сума ведется,
кому Бог даст.
Пословица
Громада грозного кургана
от взора застит горизонт…
Заката красная корона
пронзает меркнущий озон…
Тьма подбирается с востока
холодной чёрною змеёй:
Зима — до срока – шлёт в атаку
свой хлад, скользящий над землёй.
Над полем не летают птицы,
забились в норы грызуны.
Здесь только хищникам скитаться —
лисицам дальней стороны.
Дозором вечным над горою
небес безудержный расхлёст,
Ночной порою месяц зоркий
обходит караулы звёзд.
Бессонный ветер в час урочный
разводит стражу облаков,
Сердитый дождь
из мрачной тучи
смывает пыль седых веков,
Днём солнце смотрит, не мигая,
как на горе цветы горят
Над скрытой под землёй могилой
забытого богатыря…
…Начну былину я под солнцем,
сам облаками облачусь,
Замкну слова свои замками
и прикушу язык за Русь.
Я положу землИ с могилы за пазуху.
Я спрячу ключ,
Чтоб сердце и душа не ныли,
под чудо-камень бел-горюч.
Ключи на острове Буяне,
а на кияне – в глубине –
Замки хранит Кит-рыба тайно
в извивных впадинах на дне!
…Святые каменные кряжи,
утёсы да уступы гор –
Приют пристойный и надёжный,
где жил хоробрый Святогор.
Под богатырскими ногами
земля колеблется, просев,
Моря волнами бьют о скалы
по всей прибрежной полосе.
Повыше лесу он стоячего,
а приосанится прямей,
Так и до облака ходячего
десницей достаёт своей.
Раз богатырь великорослый,
не знавший устали в труде,
Очистив паль1 от пнищ-колодьев,
дал отдых новой борозде:
Забросил сошку за ракиту
одной рукой за рукоять,
Стал снаряжаться в путь-дорогу
во чисто поле погулять.
Надел булатны латы крепкие,
на голову – шлем золотой,
А тяжку палицу2 свинцовую
взял на обручье под тесьмой.
Седлает он коня могучего,
уздой серебренной ведёт..
Как лютый зверь конь дышит жарко
и чует каждый поворот,
Свободный шаг колеблет землю,
дубы шатаются в лесах,
А Святогорова головушка
над лесом — чуть не в облаках!
От камня древнего Алатыря,
полей оглядывая ширь,
Он ищет силой с кем помериться,
да где ж найдётся богатырь?
Он едет полем, потешается,
бросает палицу свою,
она летит над лесом к облаку,
подобно птице воробью.
Летит высОко по поднебесью,
а вниз пускается дугой.
Тут Святогор её подхватывает:
вновь ловит – да одной рукой!
Вода из рек на берег плещет,
Там –пыль столбом,
Тут – камни с гор…
А силушка переливается,
и мыслит гордый Святогор:
«Нет, не найти мне ровню в мире:
ни здесь – вблизи, ни там – вдали!
Вот кабы я нашел всю тягу
великой Матушки-Земли,
Я Землю бы перевернул!» –
так в нём взыграл хвастливый пыл,
И грузно исполину было
от бремени безмерных сил.
А степь широкая раскинулась,
ни краю видно, ни холма…
Вдруг наезжает он на вьюк,
То – перемётная сума…
Во чистом поле мех заброшенный
лежит, как сгруженная кладь.
С добра коня он не спускается
и погонялкой хочет взять.
А сумочка – не ворохнётся.
Спустился Святогор с коня,
Берёт одной рукою сумочку,
а та – к земле, да – крепче пня!
Берёт обеими руками –
она ни с места.
Он – опять…
Уж принатужился всей силой –
не может ту суму поднять!
И только дух под перемётную
суму смог богатырь пустить,
Но сам – ахти – в сырую землю
увяз уж до колен почти!
По лбу кровавый пот струится.
«Да что ж накладено в суме?
Наверно, – Святогор промолвил, –
вот так приходит смерть ко мне».
Сума со всей земною тягою,
не шелохнулась, несмотря
На прибавляемые паки3
усилия богатыря.
А по лицу текут не слёзы,
сочится кровь из вздутых пор.
В земле увязнув, обратился
к коню с мольбою Святогор:
«Пшеницей кормленый отборной,
водой вспоённый из ключа,
Хозяином своим подкованный,
теперь его ты выручай!
Уж ты, мой резвый лютоярый,
попоной крытый, верный конь,
Ты подойди ко мне поближе,
подпругу заведи в ладонь!»
За ту подпругу золочёную,
да за уздечку в серебре
Схватился Святогор всей силою,
что таяла в богатыре.
За стремя, что на конской сбруе
висит на путлище-ремне,
Держался богатырь руками,
как будто бы окаменев.
Конь принатужился как надо,
он был разумен и сметлив
И мягко выдернул хозяина
из тяжкой и сырой земли.
Подправил Святогор подпругу,
в седло садится молча сам
И едет по полю обратно
да к Араратским тем горам.
Как утомился, как умаялся
он с перемётною сумой,
Которая лежит на поле
со всею тягою земной!
Уснул ездок под мерный топот
родного доброго коня
И едет в мёртвом сне покорно,
понуро голову склоня.
А из-под дАлеча-далЕча,
из чиста поля по стерне,
Да выезжал казак навстречу
на жёлтогривом скакуне,
Да Муромец Илья Иванович —
могутный старый богатырь.
Он смотрит вдаль из-под ладони
во глубь степи за три версты,
И говорит: «Я чудо вижу:
конь в поле, чем-то возбуждён,
А богатырь на нём шатается,
как будто впал в мертвецкий сон!»
Конь Святогора встал, как вкопанный.
На землю – мёртв уже – не хвор,
Как дуб подрубленный свалился
с коня тяжёлый Святогор.
Вскричал Илья да зычным голосом:
«Ох, гой еси, Свят-богатырь!
Ты спишь ли, али притворяешься,
упав, как сбитый нетопырь4?
Уж не ко мне ли подбираешься?
Могу на то держать ответ!»
А Святогор спит крепко-накрепко,
Не дышит, и ответу нет.
И только ворон, в небе каркая,
над полем медленно кружит,
Как будто что нашёл да высмотрел,
или добычу сторожит.
На Бурушке своем косматеньком
подъехал к мёртвому Илья
И видит – прах окоченелый
в себя готова взять земля.
Как схоронил он Святогора
на Елеонской той горе,
Прилёг да опочив держати
во белом вскинутом шатре,
Но прежде Бурушку на пажить5
пустил, чтоб сам искал попас6,
А спал недолго и немало –
все трое суточек как раз.
Как на четвертые проснулся,
на свежий посмотрел курган,
Конь Святогоров у могилы
стоит уныло, будто зван.
Он крыт попоной, дышит жарко,
узда искрится серебром,
Седло пустует, конь тоскует,
хозяин спит смертельным сном.
Илья подкрался против ветра,
за гриву хочет ухватить,
Но что коню служака князя:
совсем не та у гридня7 прыть!
Конь отскочил, Иваныч следом
крадётся к спущенным браздам…
Проходят дни, а толку нету:
блуждает вольная узда!
Конь скачет, как тарпан8 по кручам,
земля взлетает к облакам
Из под копыт его могучих,
и… стремена – по сторонам!
Пояснения:
1 Паль – спалённый под пахоту лес.
2 Па́лица – холодное оружие.
3 Па́ки – опять, ещё, снова.
4 Нетопы́рь – крупная летучая мышь.
5 Па́жить – луг, поле.
6 Попа́с – место для пастьбы.
7 Гри́день – на Руси IX-XII вв. – княжеский воин, телохранитель князя.
8 Тарпа́н – дикий или одичалый конь.