Плюшкин
Но вот – другой персонаж: Плюшкин. В чём-то похожий на Собакевича, но совершенно иначе скроенный и внутренне, и внешне, т. е. его антипод. Читатель, наверное, обратил внимание на тот факт, что Гоголь вывел в поэме две пары помещиков, в каждой из которых две личности различны по темпераменту, но одинаковы по своей сути. Так, Манилов, мягкий, безвольный и ленивый, впадает в мозговой блуд и словесный запой, и как ядовитый паук душит своего собеседника словоблудием. Его антипод Ноздрёв, чересчур темпераментный, наглый и беспардонный, кутит, блудит, врёт и подличает открыто и явно. Тот и другой совершают один грех, но в разных его формах; тот и другой не осознают, что грешат, ибо у первого и второго нет в душе Бога, а значит, нет потребности в осознании греха и, следовательно, в покаянии. Это видно из того, что в разговорной речи и Манилова, и Ноздрёва нет даже и намёка на религиозные понятия, как будто они родились и живут в стране, до которой ещё не дошла весть о Христе. Это – безбожники по определению.
Иное дело Собакевич и Плюшкин. Первый хоть и безрелигиозен, судя по обустройству его быта, но элементарные представления о христианстве имеет. Недаром однажды из его уст вырвалось слова «христопродавцы». И слово это он применил по назначению, заклеймив им чиновников-мошенников, заодно этим же клеймом и самого себя причислив к христопродавцам. Природная жадность, с которой не захотел он бороться, превратила его в получеловека, в полузверя, с душой чёрствой и расчетливой, не способной на жалость и сострадание. Этот-то грех и поставил его в ряды предателей Христа.
Плюшкина тоже нельзя отнести к числу полностью безрелигиозных представителей дворянства. Но Бога он предал тем, что впал в гипертрофированную скупость, которая вытравила в нём вообще все человеческие черты. Грех его ещё более тяжек, чем грех Манилова и Ноздрёва, и даже Собакевича он превзошёл в своём духовном падении, сделавшись христопродавцем прямым, и потому безвозвратным, подобно Иуде. Ведь изначально он был наделён от Бога дарами и способностями, каких не было у первых трёх помещиков. И, судя по всему, в молодости он был не только воцерковлённым человеком, но и глубоко верующим. Впервые в поэме при описании помещичьей усадьбы прозвучало слово «село». И это была усадьба Плюшкина. Гоголь тем самым сразу дал понять читателю, что в данном населённом пункте есть храм, а чуть позже и показал это:
«… две сельские церкви, одна возле другой; опустевшая деревянная и каменная, с жёлтенькими стенами, испятнанная, потрескавшаяся». Из приведённой цитаты следует вывод, что Плюшкин некогда очень заботился о духовном и религиозном воспитании своих крестьян, и не экономил на этом богоугодном деле, коли рядом со старым деревянным храмом возвёл каменный. И другими добродетелями отличался Плюшкин в молодости, такими, которые могли бы сделать его, богатого землевладельца, истинным благодетелем для крестьян и для менее богатых помещиков-соседей, а так же верным служителем Трона и Отечества.
Упоминая о прошлом Плюшкина, Гоголь замечает: «А ведь было время, когда он был только бережливым хозяином! Был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему пообедать, слушать и учится у него хозяйству и мудрой скупости. Всё текло живо и совершалось размеренным ходом: двигались мельницы, валяльни, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни; везде во всё входил зоркий глаз хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал, хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины. Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум; опытностью и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно слушать его; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством…». Целый агропромышленный комплекс (как бы сказали сегодня) создал Плюшкин в своём имении. Мало кому из помещиков удавалось осуществить подобный проект: для этого требовались и холодный расчётливый ум, и смелость, и недюжинные организаторские способности. Всеми этими качествами обладал Плюшкин. И все растерял их. Даже председатель городского присутствия позже с горечь скажет о нём: «Вот судьба, ведь какой был умнейший, богатейший человек! А теперь…».
Почему же произошли такие страшные метаморфозы с этим «умнейшим, богатейшим человеком»? Почему из рачительного хозяина и заботливого отца для своих крепостных он превратился в полоумного скрягу, среди несметных богатств ведущего нищенское существование, потерявшего человеческий облик и даже внешние признаки половой принадлежности? Помните, как Гоголь описал первую встречу Чичикова с Плюшкиным?
«У одного строения Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик… «Ой, баба! – подумал он про себя и тут же прибавил: — Ой, нет!» — «Конечно, баба!» — наконец сказал он, рассмотрев попристальнее».
Вот во что превратился Плюшкин. Не выдержал жизненных ударов. При всём своём уме, слаб душой оказался. Жена умерла, с сыном и дочерью отношения не сложились, а в одиночестве он не устоял перед выпавшими испытаниями. И постепенно «мудрая скупость», которая делала его отменным хозяином, стала перерождаться в обычную скупость и, в конце концов, выросла в скупость гипертрофированную, какую-то сатанинскую, понуждающую экономить даже на собственных естественных потребностях. Гоголь замечает, говоря о Плюшкине: «Одинокая жизнь дала сытую пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того не были в нём глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине».
Вот главная причина духовного падения Плюшкина – неглубокие человеческие чувства. Не сумел он полюбить сына и дочь так, чтобы преодолеть свою гордыню, чтобы принять их жизнь такой, какой они сами её выстроили. Не захотел понять, что они уже люди взрослые и имеют право на ошибку. Не простил им ошибок их, оттолкнул от себя, и остался один. А один на один со своей гордыней оказался слаб, и духовно сломался, превратившись в человеческий огрызок. Отцовская любовь к детям могла бы спасти его. Но не взрастил он её в душе своей, и понёсся в пропасть погибели, увлекая туда и тех, кого Господь вверил ему в попечение.
Ополоумевший Плюшкин голодал среди огромных своих припасов, превратившихся в гниль и труху, сам постепенно становясь частью этой гнили и трухи. А вслед за барином и крестьяне теряли человеческий облик, впадая в апатию и безразличие. Разрушалось помещичье хозяйство – приходили в упадок и крестьянские дворы. Вот что бросилось в глаза Чичикову, когда он въезжал в поместье Плюшкина:
«Какую-то особенную ветхость заметил он на всех деревянных строениях: бревно на избах было темно и старо; многие крыши сквозили, как решето; на иных оставался только конёк наверху да жерди по сторонам в виде рёбер. Кажется, сами хозяева снесли с них драньё и тёс, рассуждая, и, конечно, справедливо, что в дождь избы не кроют, а в вёдро и сама не каплет, бабиться же в ней незачем, когда есть простор и в кабаке и на большой дороге, — словом, где хочешь. Окна в избёнках были без стёкол, иные были заткнуты тряпкой или зипуном».
Страшная картина вымирания некогда процветающего села. Жуткая картина духовного, нравственного и материального разложения когда-то трудолюбивых и дисциплинированных мужиков, а ныне пьяниц и разбойников с большой дороги. И во всём этом вина барина. Рыба гниёт с головы.
Плюшкина можно было бы понять и оправдать в его горе, если бы на нём не лежала ответственность перед Богом и Отечеством за более чем тысячу крестьянских душ, не считая женщин и детей. Да, личная его судьба не сложилась, но кто ему дал право ломать судьбы огромного количества людей, вина которых заключалась лишь в том, что они крепостные и, значит, от барской воли и его образа жизни зависящие полностью?
Плюшкина можно понять, но нельзя оправдать и простить, и жалости никакой он не вызывает, потому что по своему социальному положению и по тем способностям, какие получил от Бога, он должен был стать не «заплатой на теле человечества», а полноценным кафтаном, прикрывающим духовную и телесную наготу вверенных ему русских мужиков и их семей.
Гоголь в лице четырёх помещиков, объединив их попарно, вывел в своей поэме, может быть, не самые распространённые, но самые опасные грехи, присущие дворянству той эпохи: словоблудие, откровенный разврат и разгул, чванливая жадность, граничащая с мошенничеством, скупость, переходящая в безумие. Через помещиков эти грехи проникали в народную душу, приобретали там свои формы и постепенно, но неуклонно разъедали её. Что увидел читатель, вместе с Чичиковым посетив четыре поместья? Крестьяне Манилова обнаглели до нельзя; крестьяне Ноздрёва охамели, крестьяне Собакевича превратились в стяжателей, равнодушных ко всему, кроме собственного достатка; крестьяне Плюшкина частью спились, частью подались в бега, откуда до «большой дороги» и острога рукой подать.
Но Гоголь, размышляя о Плюшкине, не преминул показать ещё один, самый распространённый порок русского дворянства той эпохи: «Итак, — пишет он, — вот какого рода помещик (Плюшкин) стоял перед Чичиковым! Должно сказать, что подобное явление редко попадается на Руси, где всё любит скорее развернуться, нежели съёжится, и тем поразительнее бывает оно, что тут же в соседстве подвернётся помещик, кутящий во всю ширину русской удали и барства, прожигающий, как говорится, насквозь жизнь. Небывалый проезжий остановится с изумлением при виде его жилища, недоумевая, какой владетельный принц очутился внезапно среди маленьких, тёмных владельцев… Чего нет у него? Театры, балы; всю ночь сияет убранный огнями и плошками, оглашённый громом музыки сад. Полгубернии разодето и весело гуляет под деревьями, и никому не является дикое и грозящее в сем насильственном освещении, когда театрально выскакивает из древесной гущи озарённая поддельным светом ветвь, лишённая своей яркой зелени, а вверху темнее, и суровее, и в двадцать раз грознее является через то ночное небо, и, далеко трепеща листьями в вышине, уходя глубже в непробудный мрак, негодуют суровые вершины дерев на сей мишурный блеск, осветивший снизу их корни».
Какой мощный образ, достойный библейских пророков или христианских провидцев. Грозное ночное небо – это гнев Божий; негодующие вершины дерев – это русский народ; мишурный блеск у их корней – это развратная жизнь тех, кто призван был Богом эти дерева хранить и беречь от всякой порчи и повреждения. Но чем ярче «поддельный свет» внизу, тем грознее небо наверху. Этот образ в поэме прозвучал как предупреждение современникам и нам, потомкам гения: придите в себя, угомонитесь, вспомните, что вы за народ, к чему вы призваны, начните исполнять волю Божию! Иначе разверзнутся небеса и молнии обожгут вершины дерев, и ливни зальют «поддельный свет» у их корней, и всем будет плохо! Не услышали. Не захотели опомниться. И свершилось так!
Коробочка
Особняком от всех помещиков, с которыми пришлось столкнуться Чичикову, стоит помещица Коробочка. Образ этот кажется случайным в поэме, но на самом деле он весьма важен, как для самого автора, так и для читателя. В чём же заключается его важность? Давайте рассмотрим этот образ русской женщины-дворянки под углом зрения верующего человека, каковым был сам Гоголь.
Советские критики делали основной упор на характеристику, данную Коробочке самим Чичиковым: «дубинноголовая». Сколько сарказма было излито на её голову из-за её необразованности, несообразительности и тугодумия, а вот её человеческие душевные качества как-то остались незамеченными. А ведь Гоголь именно на них сконцентрировал внимание.
Если вышеперечисленные четыре помещика – это какие-то полусхематические персонажи, наделённые каждый тем или иным ярко выраженным пороком, и олицетворяющие эти пороки, больше похожие на карикатуры, чем на живых людей, то Коробочка являет читателю образ живого человека, разностороннего в своих проявлениях. Да, она может быть в чём-то глупа, особенно в том, что недоступно её неискушённому образованием уму, но она добра, отзывчива и набожна. Эта набожность и определяет её бытовое поведение. Кстати, она – единственный персонаж в поэме, который напоминает читателю, что события происходят в православной России.
Вспомните, при каких обстоятельствах Чичиков встречается с Коробочкой. Его возница, Селифан, поехал не по той дороге и заблудился в степи. Началась гроза. Дождь полил, как из ведра. Ночь нагнала их бричку. А тут и Селифан спьяну бричку разворотил так, что Чичиков вывалился из неё и плюхнулся в грязь Вот, в такое время и в таком виде он постучался в дом Коробочки – незнакомый проезжий к незнакомой женщине. И она впустила его под свой кров. Да ещё и добрым словом встретила.
«Чичиков извинился, что побеспокоил неожиданным приездом. «Ничего, ничего. – сказала хозяйка. – В какое это время вас Господь принёс! Сумятица и вьюга такая… С дороги бы следовало поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя».
О душевной доброте и отзывчивости Коробочки свидетельствует следующий диалог, произошедший между ней и Чичиковым буквально через несколько минут после их столь неожиданной встречи, при которой они даже познакомиться не успели. Этот диалог приведём здесь полностью:
«Как жаль мне, что нечего вам покушать! Не хотите ли, батюшка, выпить чаю?
— Благодарствую, матушка. Ничего не нужно, кроме постели.
— Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на этом диване. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то время послал Бог: гром такой – у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то как у борова, вся спина и бок в грязи! Где так изволил засалиться?
— Ещё слава Богу, что только засалился, нужно благодарить, что не отломал совсем боков.
— Святители, какие страсти! Да не нужно ли чем потереть спину?
— Спасибо, спасибо. Не беспокойтесь, а прикажите только вашей девке повысушить и вычистить моё платье.
— Слышь, Фетинья! – сказала хозяйка — … Ты возьми ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнём, как делывали покойнику барину, а после перетри и выколоти хорошенько.
— Слушаю, барыня! – говорила Фетинья, постилая сверх перины простыню и кладя подушки.
— Ну, вот тебе постель готова, — сказала хозяйка. – Прощай, батюшка, желаю покойной ночи. Да не нужно ли ещё чего? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал».
Читаешь этот эпизод, и на душе становится тепло и уютно. Таким исконно русским, патриархальным духом веет в этот момент со страниц поэмы, что, как сейчас хочется, так и в то время, наверное, хотелось воскликнуть: «Эх, не перевелась ещё вера православная на Руси. Есть ещё на ней верующие люди, которые неизвестного путника, даже имени не спросив, среди ночи впускают его в свой дом, как Самого Христа». И что с того, что Коробочка не сильна умом светским, зато сердце у неё преисполнено умом Божиим. А это куда как дороже!
Не желал Гоголь верующего читателя окончательно ввергать в уныние. Образом мелкопоместной дворянки, русской женщины Настасьи Петровны Коробочки он показал, что есть ещё на Руси чистые оазисы истинного православия среди песков бездуховной пустыни, в которую начинала превращаться Россия при попустительстве и явном содействии российского дворянства той эпохи.
И хозяйкой рачительной была Коробочка. Её простая, но крепкая набожность будила в ней ответственность перед Богом за своих крепостных крестьян. Это легко можно заметить из описания её деревни.
«За огородами следовали крестьянские избы, которые хотя были выстроены врассыпную и не заключены в правильные улицы, но, по замечанию, сделанному Чичиковым, показывали довольство обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшалый тёс на крышах везде был заменён новым; ворота нигде не покосились, а в обращённых к нему крестьянских крытых сараях заметил он где стоящую запасную почти новую телегу, а где и две».
Хозяйственная хватка Коробочки и её забота о своих крепостных проявилась и в эпизоде, когда Чичиков попросил её представить список умерших мужиков: «Оказалось, что помещица не вела никаких записок, ни списков, а знала почти всех наизусть». Это возможно только в том случае, если барин или барыня часто и непосредственно общается со своими крестьянами, входит в их нужды, решает их проблемы. Коробочка, видимо, была именно такой помещицей.
Можно сказать: образ Коробочки – единственный положительный образ в поэме (если не считать вставленный рассказ о капитане Копейкине), образ русской женщины, пусть недалёкой умом, но с чистой, по-детски открытой душой, готовой прийти на помощь всякому, кто нуждается в её помощи. Сугубо человеческие качества перекрывают все недочёты её ума. И не случайно Гоголь показывает эту русскую женщину, дворянку по происхождению, простолюдинку по мироощущению, вдали от больших (да и малых тоже) городов, в глубинке. Он как бы подчёркивает этим, что в народном сердце хранится Божественный свет, несмотря на то, что духовный разврат и безбожие начали уже разъедать соборную плоть народа. Гоголь даёт читателю надежду, что не всё потеряно, коли есть ещё чистые души на Руси.
Писатель противопоставил мелкопоместную дворянку Коробочку великосветским аристократкам и, заранее предвидя реакцию недобросовестных критиков, резко отмежевал её от них, проживающих свою жизнь вхолостую:
«… да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая её от сестры её, недосягаемо ограждённой стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей над недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по закона моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в её доме и в её поместьях, запутанных и расстроенных, благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм».
Действительно, в чём умственная разница между Коробочкой и великосветскими аристократками, чья образованность заключается лишь в вытверженных чужих мыслях, почёрпнутых из недочитанных книг? Да ни в чём! Тугоумие и там, и здесь. Но в отличие от великосветских аристократок Коробочка сильна хозяйственным умом, и она отлично знает, что происходит в её доме и в её хозяйстве. А это и для женщины, и для семьи, и для России в целом в то время (как, впрочем, и во все времена) куда важнее, чем рассуждения о «модном» католицизме.
Итак, с одной стороны Коробочка, недалёкая умом, но хранящая веру предков, веру православную, и честно, и добросовестно исполняющая свои хозяйственные обязанности, возложенные на неё Богом и Отечеством; с другой стороны – развращённая аристократия, столь же умственно недалёкая, но забывшая о Боге, моды ради примеряющая на себя чужую веру, и отринувшая своё высокое предназначение блюсти вверенные ей земли и живущих на них крестьян. Образом Коробочки гений Гоголя взывает к своим современникам и обращается к нам, своим потомка: «Эх, были бы все дворяне такими, как эта глупая помещица, не своротила бы Русь со своего пути, не понеслась бы вскачь по бездорожью, не опрокинула бы в грязь бричку со всеми её пассажирами. Да вот беда: не достало Руси Коробочек, а всё больше оказалось великосветских болтунов, да Маниловых с Ноздрёвыми, да Собакевичей с Плюшкиными. Вот и докатились до пропасти. Как из неё выбираться-то будем?»
Чиновники
Ярко и выпукло изобразил Гоголь чиновников своей эпохи в «Мёртвых душах». С помещиками сравнивать их незачем – одного поля ягоды. Но сравнить их можно с чиновниками нашего времени и посмотреть, а наши-то с какого поля? Гоголь как будто бы заглянул на два столетия вперёд. Сбрей с тех, прежних, бакенбарды, сними с них фраки и сюртуки, и обряди в современные костюмы с галстуками, и можно ставить дату: первая половина 21-го века. Но Гоголь не пророчествовал, он предупреждал, предупреждал своих современников, чтобы они опомнились и не допустили того будущего чиновничьего беспредела, какой наблюдаем сегодня мы, потомки. Уже тогда закладывалась основа этого страшного беззакония, когда люди, призванные на служение народу, облечённые ради этого властью, наделённые ради этого материальным достатком, чтобы не отвлекаться на мысли о насущных потребностях, эти люди не замечают народ, а должности свои совершенно естественно воспринимают как личную кормушку и место, где можно беспрепятственно наслаждаться жизнью.
Грибоедов и Пушкин показали новую столичную аристократию той эпохи, аристократию в корне отличную от своих отцов, для которых звание дворянина ещё ассоциировало с понятием служения Царю и Отечеств, а для них, детей, это понятие уже было анахронизмом. Гоголь вывел на всеобщее обозрение аристократию провинциальную, можно сказать, живущую в самой гуще народа, но мало чем отличную от своих великосветских учителей. Гниль, разъевшая голову рыбы, перекинулась на её туловище – добралась до низовых дворян. А от них переползла на хвост, т.е. на простой народ. И сегодня мы пожинаем плоды этой гнили.
Нет, конечно, не все чиновники, как тогда, так и сейчас, являли из себя смесь безответственности и алчности; как тогда, так и сейчас были и есть такие, которые свои должности воспринимали и воспринимают как место служения людям. Но много ли таких, особенно в наше время? Единицы! А остальных, чьё жизненное кредо: нажива и наслаждения, – легион. Им было у кого учиться. Клубок разврата и беспредела начал разматываться в первой половине 19-го века, а нить протянулась в наш век. И дай Бог в нашем же веке она оборвётся.
Но давайте вернёмся к чиновникам Гоголевской эпохи. Заражённые примером столичной аристократии, развратной и никчёмной, главное внимание уделяющей лишь внешнему блеску, они стремились во всё походить на неё, ибо это в провинциальном обществе почиталось высшим шиком и добродетелью. Вот как Гоголь описывает это стремление:
«… некоторые из них (губернских чиновников) были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели такие же весьма обдуманно и со вкусом зачёсанные бакенбарды или благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц… так же говорили по-французски и смешили дам так же, как в Петербурге».
«Такие же», «так же» – ученики были достойны своих учителей. А этот французский язык? Фильтрующая мембрана между чистыми избранными и грязным быдлом – народом. (Как и сегодня: хорошее знание английского языка – признак принадлежности к особой касте, отличной от простонародья, для которого недоступны заморские университеты).
Гоголь особенно подчёркивает эту языковую отгороженность дворянства от своего народа. Но душа народа заключена в его языке. И стыдящийся родного языка уже не является частью этого народа, и, естественно, не понимает его, а значит, и не желает служить ему. С горькой иронией описывает Гоголь этот процесс самоотсекания русского дворянства от русского народа:
«Чтоб ещё более облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена из разговора, и потому весьма часто нужно было прибегать к французскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело…».
А чуть далее писатель продолжает развивать эту скорбную тему: «Виноват! Кажется из уст нашего героя излетело словцо, подмеченное на улице. Что ж делать? Таково на Руси положение писателя! Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими, английским они, пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят у себя на даче избу в русском вкусе. Вот такие читатели высшего сословия, а за ними и все причитающие себя к высшему сословию!»
Ничего не напоминает? Ну, прямо, один в один наши современные чиновники-патриоты и всякие народные избранники, на словах готовые жизни свои положить за народ, а на деле презирающие его всеми клетками своего организма, и детей своих отправляющие учится за границу.
Хотел сказать здесь «презирающие всей душой», а потом спохватился: «А есть ли у них душа?». И тут же появилось желание привести цитату из «Мёртвых душ»:
«Все эти мнения, толки и слухи, неизвестно по какой причине, больше всего подействовали на бедного прокурора. Они подействовали на него до такой степени, что он, пришедши домой, стал думать, думать, и вдруг, как говорится, ни с того ни с другого умер… послали за доктором, чтобы пустить кровь, но увидели, что прокурор был одно бездушное тело. Тогда только с соболезнованием узнали, что у покойника была, точно, душа, хотя он по скромности своей никогда её не показывал».
Насколько тонкая ирония у Гоголя! Ведь душу невозможно скрыть, если она есть, если она живая, т.е. одухотворена Божественной искрой. Она проявляет себя через любовь, сострадание, честность, через многие другие духовные качества, главное из которых – жертвенность. А для человека, наделённого властью, особенно для дворянина, получившего её от Бога через Его Помазанника, жертвенность должна быть главным условием жизни, иначе и сама жизнь превращается в бессмысленность, и смерть становится досадным недоразумением.
Отказ от исполнения возложенных Богом обязанностей может дать массу телесных наслаждений, но не приведёт к счастью, ибо всегда над отступником довлеет страх перед заслуженным возмездием. Что и произошло с умершим прокурором. Недаром Гоголь описание его смерти заканчивает такими словами:
«… левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна всё ещё была приподнята с каким-то вопросительным выражением. О чём покойник спрашивал, зачем он умер или зачем жил, об этом Один Бог ведает».
Вот и вся надгробная эпитафия. Жизнь прожита напрасно, и смерть нелепая. Ничего не отдано народу из того, что покойный должен был отдать своим служением, на которое был призван свыше, исходя уже из своего высокого социального положения. Смерть подвела черту. Ничего уже не исправить. Впереди – ответ перед Богом. Позади – ворох наслаждений, перемешанных со страхам перед наказанием, и поэтому не принёсших ни настоящего удовлетворения, ни истинной радости. Жутко так умирать!
А как они, дворяне первой половины 19-го века, использовали своё положение? Как исполняли свои обязанности? Какие приоритеты для них были главными? А вот, как сам Гоголь говорит об этом:
«Они (чиновники) сели за зелёный стол и не вставали уже до ужина. Все разговоры совершенно прекратились, как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному. Хотя почтмейстер был очень речист, но и тот, взявши в руки карты, тот же час выразил на лице своём мыслящую физиономию, покрыв нижнею губою верхнюю и сохранил такое положение во всё время игры».
Вот так! Карточная игра для губернских чиновников занятие, оказывается, дельное, в отличие от государственной службы, которая есть всего лишь источник материальных благ, дающих возможность сколь угодно в любое время предаваться этому «занятию дельному». Что по сравнению с ним потребности и проблемы вверенного их попечению населения? При чём тут разбитые дороги и полуразрушенные мосты, не обустроенные больницы и голодающие мужики, когда покер или вист соблазнительно манят к зелёному столу? Игра – вот что требует полной сосредоточенности. Одной только фразой: «предаются занятию дельному», — Гоголь пригвоздил к позорному столбу всех безответственных чиновников своей эпохи и всех последующих эпох.
Правда, в поэме описан один случай, который потребовал от чиновников губернского города NN полной концентрации умственных сил и возможностей – это, когда над их карьерами нависла предполагаемая, но реальная угроза.
Они собрались на совещание, чтобы выработать план действия по защите себя от гнева нового губернатора. Вот дела первостепенной важности. Как замечает Гоголь: «Не о каких-либо бедных или посторонних делах шло дело, дело касалось всякого чиновника лично, дело касалось беды, всем ровно грозившей; стало быть, поневоле тут должно быть единодушнее, теснее».
Не для решения административных вопросов, ради чего, собственно и были они поставлены на должности, собрались чиновники-дворяне на совещание, а чтобы решить, как проворнее скрыть свои должностные преступления. Вот их главная забота, и. значит, в этом и заключается их работа: воровать и укрываться от наказания. Бога в душе не должно быть совершенно, чтобы так относиться к своим обязанностям. Царя и Отечество нужно презирать, чтобы так служить им.
А в чём же заключалось воровство чиновников? Во взяточничестве. Это сейчас, в начале 21-го века, чиновник берет взятку как положенную ему плату за работу, которую он и так обязан выполнять, и за которую ему назначен оклад из госбюджета. А во времена Гоголя чиновники-дворяне ещё пытались хоть как-то оправдывать свои злоупотребления:
«А вот пусть к тебе повадится чёрт подвёртываться всякий день под руку, так что и не хочешь брать, а он сам суёт. Тебе, разумеется, с полгоря, у тебя один сынишка, а тут, брат, Прасковью Фёдоровну наделил Бог такою благодатью, что год, то несёт: либо Праскушку, либо Петрушку; тут, брат, другое запоёшь». Так говорили чиновники; а можно ли в самом деле устоять против чёрта, об этом судить не авторское дело».
Да, не авторское это дело. Это личное дела каждого человека, занимающего чиновничью должность, ибо каждый один на один предстоит перед Богом и отвечает перед Ним сам за себя. Но ясно только одно: если душа живая, она устоит перед чёртом; если умерла – не устоит. Потому, что нет в мёртвой душе Бога, а Он – Единственная защита от соблазнов и искушений.
Но был ли Бог в душах у провинциальной «знати» захолустного городка? У вышеописанных помещиков мы Его не нашли. А у чиновников? Его мы тоже не найдём в их отмирающих и разлагающихся душонках. Они тоже живут так, как будто в России не было, и нет Православной веры. Мы, как читатели, не видим в их домах икон; мы не встречаем их в храме; мы не слышим из их уст ни одного слова о Господе; мы не слышим так же их молитв перед каким-либо делом, перед трапезами и после них. Но зато мы видим повальное увлечение масонским штучками.
Помните, как в городке NN объявился некий пророк, пришедший, по словам Гоголя, «неизвестно откуда в лаптях и нагольном тулупе, страшно отдававшем тухлой рыбой и возвестил, что Наполеон есть антихрист». Не случайно здесь упоминается тухлая рыба. Ведь знак рыбы у первохристиан обозначал Иисуса Христа – вечно живаго Бога. А запах тухлой рыбы, исходящий от лжепророка, и был свидетельством лжи и лукавства. Но с каким энтузиазмом ухватилась провинциальная «знать» за эту ложь. Гоголь пишет: «Многие из чиновников и благородного дворянства тоже невольно подумывали об этом и, заражённые мистицизмом, который, как известно был тогда в большой моде, видели в каждой букве, из которой было составлено слово «Наполеон», какое-то особое знамение; многие даже открыли в нём апокалипсические цифры».
Гадание по Евангелию, что уже само по себе есть кощунство, – дальше этого «вера» чиновников и благородного дворянства не простиралась. И это в православной стране, в среде тех, кто Богом и Царём был призван стоять на страже истинной веры.
Масонский мистицизм естественным образом переплёлся с поклонением «золотому тельцу», потому что там, где нет истинного Бога, всегда появляется ложное божество. А нет в мире более сильного и притягательного божества, чем то, что олицетворено «золотым тельцом». Его блеск ослепляет душу человека настолько, что тот начинает служить ему, порой, даже без надежды что-либо получить от него. Помните, как отреагировали дамы городка на кем-то пущенный слух о миллионстве Чичикова?
«… дамы были вовсе не интересантки; виною всему слово «миллионщик», — не сам миллионщик, а именно одно слово; ибо в одном звуке этого слова, мимо всякого денежного мешка, заключается что-то такое, которое действует и на людей подлецов, и на людей ни сё ни то, и на людей хороших, — словом, на всех действует».
Как же молниеносно в обезбоженную душу проникает бацилла идолопоклонства и стяжательства. Одно от другого не отделимо. Всегда, где появляется идол, там тут же появляется сребролюбие и стяжательство. И русское дворянство той эпохи, в массе своей отвергшее Бога, стало разносчиком этой заразы. Вслед за дворянством стал развращаться простой народ. В деревнях – крестьяне, как мы увидели на примере крепостных Манилова, Ноздрёва, Собакевича, Плюшкина; В городах – мещане. И вот подтверждение тому. Когда вокруг персоны Чичикова зароились различные слухи, подхватила их не только местечковая «знать», но всё население городка:
«Ко всему этому присоединились многие объяснения и поправки по мере того, как слухи проникали, наконец, в самые глухие переулки. На Руси же общества низшие очень любят поговорить о сплетнях, бывающих в обществах высших, а потому начали обо всём этом говорить в таких домишках, где даже в глаза не видывали и не знавали Чичикова».
Что ж тут удивляться: ведомые всегда идут за ведущими. А на Руси ведущими были дворяне. Ослепнув, они повели народ к пропасти и, в конце концов, довели его до неё. Первыми свалились на дно этой пропасти, сами погибли, и чуть было не погубили весь русский народ. А всё потому, что отвернувшись от Бога, они умерли духовно, превратились в зомби, в ходячих мертвецов. Но не могут быть мертвецы пастырями, не могут!
Вот они-то, русские дворяне-помещики и дворяне-чиновники, переставшие быть русскими и православными, и есть настоящие «мёртвые души». Это из-за них Гоголь дал своей поэме столь зловещее название.
Грозным набатом, пророческим предупреждением звучат последние строки той части поэмы, что знакомит читателя с жизнью провинциальных помещиков и чиновников первой половины 19-го века. Обращаясь к своим современникам, Гоголь обращается и к нам, живущим в начале 3-го тысячелетия. Сегодня его голос звучит не менее актуально, чем тогда. А может быть ещё актуальнее:
«Какие искривлённые, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины, тогда как перед ним весь был открыт прямой путь, подобный пути, ведущему к великолепной храмине, назначенной царю в чертоги! Всех других путей шире и роскошнее он, озарённый солнцем и освещённый всю ночь огнями, но мимо него в глухой темноте текли люди. И сколько раз, уже наведённые нисходившем с небес смыслом, они и тут умели отшатнуться и сбиться в сторону, умели среди бела дня попасть вновь в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман друг другу в очи и, влачась вслед за болотными огнями, умели-таки добраться до пропасти, чтобы потом с ужасом спросить друг друга: где выход, где дорога? Видит теперь всё ясно текущее поколение, дивится заблужденьям, смеётся над неразумием своих предков, не зря, что небесным огнём исчерчена сия летопись, что кричит в ней каждая буква, что отовсюду устремлён пронзительный перст на него же, на него, на текущее поколение; но смеётся текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми так же потом посмеются потомки».
У Русского народа есть один единственный правильный путь. И этот путь – Иисус Христос. Чтобы над нами не посмеялись наши потомки, мы должны неуклонно следовать этим Путём. И если мы пройдём его до конца, то сможем провести за собой и всё человечество.
(окончание следует)